Читать онлайн «Под псевдонимом Дора: Воспоминания советского разведчика». Страница 7

В дни конгресса мне довелось познакомиться с некоторыми деятелями Советского государства и многими известными людьми. В первую очередь я посетил Народного комиссара иностранных дел Георгия Васильевича Чичерина, поскольку именно отдел печати этого наркомата отправлял в эфир телеграммы с пометкой «Всем, всем, всем», которые мы публиковали в Вене. Чичерин принял меня в гостинице «Метрополь», где тогда помещался Наркоминдел, в два часа ночи (это были обычные приемные часы наркома). Устало поднявшись из-за письменного стола, на котором кипами лежали бумаги, он подошел ко мне и, оглядев своими воспаленными от бессонных ночей глазами, удивленно воскликнул:

— Неужто вы и есть наш главный пропагандист в Вене? Вам следует выглядеть более солидно. Это ваша основная ошибка, что вы такой юный! — и рассмеялся.

Георгий Васильевич Чичерин, бывший дворянин, ученый и знаток музыки, был великим тружеником. Мне рассказывали: когда Наркоминдел переезжал из гостиницы «Метрополь» в здание на Кузнецком мосту, Георгия Васильевича интересовал лишь один вопрос: «А где будут стоять мой письменный стол и кровать?» В «Метрополе» кровать Чичерина стояла около письменного стола.

Отношения между сотрудниками наркомата, как я заметил, были самые непринужденные, товарищеские. Тон этим отношениям задавал сам Чичерин. Я стал свидетелем такого случая. Поздней ночью в наркомат явился граф Брокдорф-Ранцау, германский посол, типичный прусский аристократ с безупречной военной выправкой. Он застал Чичерина у дверей приемной… со спящим ребенком на руках: за какие-то минуты до этого к стоявшему на посту красноармейцу пришла жена с ребенком, им нужно было о чем-то переговорить, они попросили Георгия Васильевича подержать ребенка и отошли в сторону. И вот нарком стоял, покачивая на руках ребенка, а немецкий граф с изумлением взирал на эту немыслимую, по его понятиям, сцену.

Здесь, в Москве, мы снова увиделись с Уманским, за несколько месяцев до того уехавшим из Вены. Уманский познакомил меня с Маяковским. На сцене Московского цирка готовилась к показу пьеса Маяковского «Мистерия-Буфф». Репетиции шли день и ночь в буквальном смысле этого слова, и, поскольку городской общественный транспорт тогда не работал, все артисты, режиссер и сам Маяковский, а также их приятели оставались в цирке и укладывались спать в ложах…

И вот снова Вена. Моя жизнь пошла по двум совершенно различным руслам. Значительную часть времени я по-прежнему отдавал Роста-Вин, масштабы работы неизмеримо возросли. Остальные часы посвящал учебе, стараясь не пропускать семинары но географии.

Позднее, в связи с установлением прочных дипломатических отношений между Австрией и Советской Россией информационные обязанности Роста-Вин были возложены на отдел печати советского посольства в Вене. У меня появилась возможность завершить университетское образование и полностью отдаться науке.

Думаю, есть смысл сопоставить здесь все рассказанное о Роста-Вин с выдумками так называемых «кремленологов» об этом периоде моей жизни. Например, Давид Даллин в своей книге с громким названием «Советский шпионаж» пишет: «Хотя Радо в период будапештских событий и Советской республики было всего 19 лет, в Москве эмигрант Радо быстро стал одним из представителей окруженной большим уважением старой гвардии, общался с высшими кругами Коммунистического Интернационала…» Вот ведь как работает фантазия автора одним росчерком пера превратил меня, молодого человека, в представителя старой гвардии!

Но и этого Даллину мало. Он утверждает, будто бы уже в 1919 году, когда Советская Россия еще не имела никаких официальных отношений с внешним миром, «этого очень молодого парня» (то есть меня) послали «из Москвы в Гапаранду, на шведской границе, с заданием создать там филиал первого советского агентства печати РОСТА. Подлинная же цель этой деятельности — объединить журналистику с разведывательной работой». Господин Даллин только почему-то не объясняет, как я, находясь в 1919 году в Венгрии, сумел сразу же после поражения венгерской революции очутиться в России, стране, которая, по его же словам, была в это время полностью отрезана от внешнего мира, и какой смысл было создавать в маленьком шведском городке Гапаранде (где, кстати, я ни разу в жизни не бывал) агентство РОСТА.

Это лишь крохотная частица всевозможных искажений, извращений и злостной клеветы, к которым прибегают наши идейные противники, пишущие о моей жизни. Эти малопочтенные господа дошли до того, что усомнились даже в подлинности моей фамилии. Первый раз я прочел о том, что моя настоящая фамилия не Радо, а Радольфи, в книге швейцарского журналиста Иона Кимхе, изданной в 1961 году в Лондоне. Это «открытие» было подхвачено не только падкими на любую ложь французскими журналистами П. Аккосом и П. Кё в их книге «Война была выиграна в Швейцарии», но и претендующим на объективность военным историком фон Шраммом. А в статьях, опубликованных в 1968 году в индийской и японской печати, где также нет недостатка в злобной клевете, меня почему-то называют уже Радомским.

…Итак, летом 1922 года я переехал в Германию, чтобы завершить свое образование. В Берлинский университет меня, как неблагонадежного, не приняли. Удалось попасть в Иенский университет, но после того, как мой большой друг и будущая жена Лена Янзен получила новое партийное задание и переехала в Лейпциг, я добился перевода в Лейпцигский университет.

Наступил 1923 год — год социальных потрясений в Германии. Инфляция и хозяйственная разруха, которые еще более усилились в результате оккупации Рура, отмена 8-часового рабочего дня, локауты и репрессии — все это вызвало массовые стачки рабочих. К осени в стране назрела революционная ситуация. Повсеместно развернулась подготовка ко всеобщему вооруженному восстанию. В Лейпциге образовался Среднегерманский ревком. Лену пригласили туда работать. Во главе этого революционного комитета стоял мой старый венский знакомый Герхард Эйслер. Меня назначили оперативным руководителем пролетарских сотен, иными словами — начальником штаба ревкома. Пролетарские сотни — вооруженные отряды рабочих — создавались тогда по всей Германии как ядро будущей революционной армии. Под моим командованием в Западной Саксонии, Прусской провинции Саксонии и Восточной Тюрингии находилось около пятнадцати тысяч человек. Отряды были хорошо вооружены, имелись даже тяжелые пушки, которые, конечно, пока были спрятаны. Орудия были взяты нами из тех арсеналов, которые общегерманское правительство пыталось утаить, чтобы не отдавать их державам Антанты в соответствии с Версальским договором. Они-то и попали к нам в руки.

Общегерманское правительство, страшась вспышки народного гнева, пыталось подавить революционное движение силой, с помощью реакционных частей рейхсвера. К нам в Лейпциг также прибыли войска. Облавы в рабочих кварталах города, в поисках «заговорщиков», устраивались ежедневно.

Ревкому стало известно (сообщили рабочие, которые были специально расставлены и наблюдали, что делается в городе), что на один из дней назначена очередная облава в том районе, где я жил. Предупреждение товарищей помогло мне избежать ареста. Чтобы обмануть правительственных ищеек, я решил воспользоваться самым простым способом: отправился прямо в казармы имперских войск — там поваром при штабе работал один наш товарищ. Зашел к нему на кухню и наблюдал через окно, как солдаты рейхсвера садились на грузовики и выезжали на операцию. Вернулись они через несколько часов. А я все это время просидел у повара, играя с ним в шахматы.

Близился день восстания. Общий план был таков: поднять вооруженные отряды одновременно на севере — в Гамбурге и в Средней Германии — в Лейпциге и Галле; после захвата этих трех больших городов наступать на Берлин. В Тюрингских горах намечалось создать оборонительный фронт против Баварии, которая была тогда главным очагом реакции. На западе Германии революционные войска действовать не могли. Рурская область была оккупирована французами.

И вот наступила последняя ночь перед восстанием — с 22 на 23 октября 1923 года. У меня, как начальника штаба и руководителя пролетарских сотен, уже имелся в запечатанном конверте приказ ревкома, который можно было вскрыть лишь по прибытии специального курьера с известием о начале восстания. Его мы ждали из Хемница (ныне Карл-Маркс-Штадт), где заседал Всеобщий съезд германских заводских комитетов; он должен был принять решение и подать клич. Но лидеры заводских комитетов пошли на попятную, а без их поддержки тогдашнее руководство компартии во главе с оппортунистами Брандлером и Талхеймером начать восстание не решилось.

В половине первого ночи я получил приказ: не выступать. В это время на нелегальных сборных пунктах уже собрались тысячи рабочих с винтовками в руках. Пришлось обойти все пункты сбора и распустить людей по домам. Это одно из самых горьких моих воспоминаний.