Читать онлайн «Шибуми». Страница 35

Он смирился также и с потерей генерала Кисикавы. После тех долгих прогулок и бесед среди цветущих вишневых деревьев, осыпавших их розовым снегопадом своих лепестков, Николай больше не получал известий от генерала. Он знал, что того перевели в Манчжурию, знал, что русские перешли через границу и атаковали японские войска в последние дни войны, когда в подобных действиях не было уже никакого риска с военной точки зрения, зато они сулили нападающим огромные политические преимущества. Он слышал также от очевидцев, которым удалось вырваться оттуда живыми, что некоторые из высших офицеров избежали плена, совершив сеппуку, а из тех, кто был захвачен коммунистами, не выжил никто, настолько суров был режим красных “лагерей перевоспитания”.

Николая несколько утешала мысль о том, что Кисикава-сан, по крайней мере, не подвергся и позору военного трибунала и не попал в безжалостную и страшную мясорубку японской Комиссии по расследованию военных преступлений, где понятие о справедливости было вывернуто наизнанку и извращено глубоко укоренившимся расизмом, подобным тому, который в армии Штатов отправлял в концентрационные лагеря японцев американского происхождения, в то время как американские немцы и итальянцы пользовались правом свободно и с выгодой для себя работать в оборонной промышленности; и это несмотря на то, что солдаты-нисеи ценою собственной крови и жизни доказывали в американской армии свой патриотизм. Этих солдат оскорбляли незаслуженным недоверием и подвергали позорным гонениям на европейском театре военных действий из опасения, что, оказавшись лицом к лицу с японскими войсками, они могут переметнуться на сторону противника. Японские суды по расследованию военных преступлений были заражены теми же расистскими представлениями о полноценных и неполноценных людях. В угоду победителям судьи пытались оправдать чудовищное преступление победителей – атомную бомбу, сброшенную на страну, уже потерпевшую поражение и взмолившуюся о мире. Они закрывали глаза еще на одну бомбу, водородную, сброшенную вслед за первой уже из чистой любознательности.

Более всего Николая беспокоило то, что японцы, в большинстве своем, не возмущались репрессиями, обрушившимися на головы их недавних военачальников, хотя судьи трибуналов попирали все правила человеческого поведения, основываясь на чуждой и неприемлемой для них западной морали. Многие японцы, казалось, не понимали, что идеология победителей уничтожает душу побежденного народа.

Обретши не слишком надежное укрытие под крылышком Оккупационных сил, дававшее ему возможность выжить, Николай чувствовал необходимость отыскать какой-то выход своей молодой энергии, заглушить наполняющее душу ощущение разочарования и безысходности. На втором году своей жизни в Токио он нашел наконец занятие, которое позволило ему изредка вырываться из отвратительного, кишащего разноплеменными людьми города в спокойные и свободные, не покоренные американцами горы.

Николай обедал обычно с молодыми японцами, работавшими в гараже Сан Сила; с ними он чувствовал себя гораздо свободнее и комфортнее, чем с непрерывно упражняющимися в остроумии, режущими слух своим скрежещущим, точно железо по стеклу, выговором, американцами из Шифровального центра. Поскольку знание английского, хотя бы на невысоком уровне, являлось необходимым условием для получения даже самой простой работы, многие из этих парней, рабочих гаража, имели университетское образование, а некоторые из тех, кто мыл джипы и возил офицеров, были дипломированными инженерами-механиками, не сумевшими найти другого средства прокормить себя в разрушенной стране.

Первое время японцы держались сдержанно и чувствовали себя стесненно в обществе Николая, однако вскоре привыкли и стали относиться к нему как к обычному японскому парню, только с зелеными глазами, имевшему несчастье потерять свои исторические корни и забредшему в результате в чуждое ему европейское стадо. Они приняли его в свои кружок, и ему позволено было даже вместе с ними потешаться над американцами и смеяться над грубыми и весьма неприличными шуточками, которые отпускали эти ребята по поводу офицеров, которых они возили. Подобные шутки и анекдоты всегда касались неудачных любовных похождений янки, а центральной фигурой насмешек был типичный американец, наглый, развязный хам, постоянно гоняющийся за девушками и жаждущий удовольствий, но неизменно оказывающийся несостоятельным в постели.

Разговор об исследовании пещер зашел как-то раз во время одного из таких обеденных перерывов, когда все они сидели на корточках под гофрированным металлическим навесом и ели из железных баночек рис с рыбой – обычную пищу японских рабочих. Трое парней, закончивших университет, оказались энтузиастами-спелеологами, вернее, были ими ранее, до последнего года этой безнадежной войны и последовавшего за ним хаоса оккупации. Они говорили о приключениях, испытанных ими в прошлых экспедициях, вспоминали самые интересные моменты глубоких спусков и жаловались на отсутствие необходимого снаряжения, для того чтобы можно было снова заняться любимым делом. К этому времени Николай уже достаточно долго прожил в городе, и его шум и суета становились мучительными для его обостренной за годы жизни в сельской тиши чувствительности. Он тут же присоединился к беседе молодых людей и поинтересовался, какие для такого необычного увлечения нужны инструменты. Оказалось, что снаряжение требовалось минимальное, хотя купить его было совершенно невозможно на те жалкие гроши, которые спелеологи получали за работу в Оккупационных силах. Николай предложил им раздобыть все необходимое на свои деньги, если они возьмут его с собой и обучат основам этого вида спорта. Предложение было охотно принято, и через две недели четверо приятелей провели выходные дни в горах, днем спускаясь в пещеры, а вечера коротая в дешевых горных гостиницах, где юноши пили слишком много сакэ и болтали далеко за полночь так, как это могут делать только, очень молодые, веселые, полные надежд люди, перед которыми открыт весь мир. Разговор перескакивал с природы искусства на откровенное смакование тонкостей парного секса, после чего собеседники переходили к обсуждению планов на будущее, к вымучиванию каламбуров, к импровизации хайку, к шумной возне и грубоватым шуткам, к политике, к эротике, к воспоминаниям.

Пробыв под землей лишь час, Николай понял, что этот спорт создан для него. Тело его, гибкое и жилистое, точно самой природой предназначалось для скольжения по узким подземным лазам. Быстрые и четкие расчеты способа продвижения созвучны были той тренировке ума на изворотливость в поисках наилучшего выхода, которую дала ему игра в го. Опасность влекла и манила Николая. Он никогда не смог бы стать альпинистом; публичная, показная храбрость оскорбляла его шибуми, его сдержанное, но глубокое чувство собственного достоинства. Однако минуты риска и отваги, пережитые им в земных глубинах, оставались его личным делом, очень внутренним, тихим, не видимым никому; и был во всем этом острый и пряный привкус древнего, первобытного, животного страха. Когда человек спускается по отвесному, вертикальному стволу шахты, его пронизывает дрожь восторга и в то же время охватывает страх перед падением, страх, изначально присущий всем бескрылым существам и еще более обостренный от сознания, что падать придется в черную бездонную пустоту, а не в живописный зеленый простор, который видит под собой альпинист, взбирающийся по горному склону. В пещерах царят сырость и вечный промозглый холод, с незапамятных времен внушавшие человеку ужас и тем более опасные для спортсмена, спускающегося в самую глубь земли, поскольку гипотермия зачастую является причиной тяжелейших несчастных случаев и следующих за ними увечий. Здесь, в толщах гранита, в человеке возрождается первобытная, присущая зверю, боязнь темноты, этой нескончаемой, непроницаемо черной, беспросветной тьмы. В мозгу его бьется вечная, неотступная мысль о возможности потерять дорогу в этих лабиринтах, в сплетении узких, как щели, коридоров, когда ползешь в непроглядном мраке, так плотно прижавшись животом к камню, что нечего и думать о том, чтобы вернуться назад, ведь человек – не змея и не гуттаперчевая кукла, и кости, соединяющие его члены, не позволят телу изогнуться более, чем предусмотрено природой. Подпочвенные воды, обрушившись в узкие полости и проходы, вмиг могут заполнить их, не оставляя человеку даже нескольких минут на то, чтобы осмотреться и отыскать путь к спасению. Спелеолога ни на секунду не покидает сознание того, что прямо над ним, в то время как он ползком пробирается по тесному стволу естественной штольни, нависают тысячи тонн гранита, которые когда-нибудь неизбежно должны подчиниться закону земного притяжения и рухнуть, расплющив его дрожащую плоть.