Читать онлайн «Гнев». Страница 35

Народ подался вперед, чтобы лучше рассмотреть Чжана. Энтузиазм народа был так велик, что толпа чуть было не прорвала линию войск. Но войска, едва заметно подавшись вперед, вновь замерли на месте. Командир Тао подошел к Чжану и крепко пожал ему руку. Войска и народ дружно и радостно закричали:

— Ван-суй!

Чжан четко, по-военному повернулся и пошел на свое место к партизанскому отряду, где он стал рядом с отцом, Ван Шином.

Лучше умереть в бою с врагом, чем быть его рабом.

Это было в городе Нанкине.

По обеим сторонам Западной улицы, на протяжении двух кварталов, прижатые к стенам домов, стояли люди. Сюда согнали несколько тысяч человек. Узкий тротуар был отделен от мостовой высоким барьером — колючая проволока придерживалась кольями, глубоко вбитыми в землю.

Солнце село, но все кругом еще дышало зноем: накаленная земля отдавала свое тепло. Молчаливая толпа стояла неподвижно, тесно, изнывая от духоты. Никто не знал, зачем их согнали сюда.

Вдоль барьера с колючей проволокой ходили японские солдаты. Они угрожающе держали винтовки наперевес.

На перекрестке Западной и Торговой улиц несколько китайцев под охраной японских солдат строили широкий деревянный помост высотой в рост человека. Около помоста стояли японские офицеры. Они обмахивались широкими костяными веерами с длинными шелковыми тесемками. Солдаты подавали им холодную воду, и они пили ее, покрякивая от удовольствия.

Цая привязали к широкой доске.

Плотники закончили свою работу, помост был готов, когда в конце Западной улицы показался большой запыленный штабной автомобиль.

Он остановился перед кварталами, где за колючей проволокой тесно стояла толпа. Дверцы автомобиля с шумом распахнулись. На мостовую упал человек, вытолкнутый из автомобиля. Вслед за ним выпрыгнули солдаты, держа в руках винтовки с короткими и широкими штыками. Один из солдат кольнул штыком в спину лежащего на мостовой человека. Тот, передернувшись от боли, быстро поднялся — сперва на колени, потом на ноги. Он был в белых бумажных штанах и в такой же куртке с оторванным воротом. Встав на ноги, он мотнул головой назад, чтобы отбросить упавшие на глаза длинные черные гладкие волосы.

Это был худенький мальчик-подросток пятнадцати-шестнадцати лет. Подбородок у него был разбит в кровь, и грязные капли запекшейся крови густо покрывали его куртку и штаны. Солдаты стянули ему руки назад, за спину, крепко скрутив их веревкой. Мальчик побледнел от боли, стиснул зубы, на глазах его выступили слезы. Солдаты повели мальчика по мостовой, подталкивая в спину штыками.

Толпа в ужасе смотрела на эту процессию. Мальчика два раза провели мимо толпы, по одному разу с каждой стороны улицы. От ненависти к своим мучителям у него ярко блестели глаза, от страданий подкашивались ноги. Наконец его подвели к помосту, грубо подкинули кверху, но тело, скользнув по краю доски, не удержалось и упало обратно на землю.

Мальчик так стиснул зубы, что казалось, будто скулы его сведены судорогой. Офицеры прикрикнули на солдат. Мальчика подняли с земли и, высоко подняв в воздух его легкое тело, опять бросили на помост. Там уже стояли три солдата и один офицер. Они наклонились к мальчику, поставили его на ноги и привязали к широкой доске, вертикально прибитой к помосту.

Толпа, затаив дыхание, наблюдала за всеми этими приготовлениями. Она только немного подалась вперед, ближе к колючей проволоке. Офицер, стоявший на помосте, приложил к губам рупор и крикнул на ломаном китайском языке:

— Эй, китаецы, наша штаба пригласила гнать всех вас сюда, чтобы показать, как мы будем расстрелять маленьки антияпонски негодяй, котори утром кидайт на наша казарма антияпонски прокламаци для солдатов, а ночем бросайт бомба в окон наша главный штаба для генералов. Эй, китаецы, посмотрите, как мы его будем казним, и если вы не напугаетесь и будет так делайт, как этот антияпонски бандит, мы всех вас будем казним! Вот наша штаба просила объявлять вама это, для сведения.

Толпа беспокойно задвигалась, тихо зашумела.

Солдаты вскинули винтовки, направив их на толпу. Люди вздрогнули, отпрянув к стенам домов, и затихли. Мальчик смотрел с помоста на толпу спокойными глазами. Он высоко поднял голову, поворачивая ее то влево, то вправо.

В глубине толпы, почти у самой стены дома, какой-то старик вдруг испуганно зашептал:

— Да это же Цай, сын сапожника Чэна, что на Курином базаре живет. Какой тихий был паренек, а!

— Тише, тише ты, разошелся! — заворчали на него со всех сторон.

Старик умолк, обхватил свою голову обеими руками и, глухо застонав, прижался к стене.

На помосте прозвучала команда японского офицера; солдаты прицелились в голову мальчика. На бледном лице Цая скользнула улыбка, он подался грудью вперед, на веревки, и крикнул детским пронзительным голосом, озорным и смелым:

— Китайцы, не бойтесь — убивайте японцев!..

Офицер на помосте яростно взмахнул рукой. Треск выстрелов оборвал крик мальчика; голова его упала на грудь, колени согнулись, и он безжизненно повис на веревках, которыми был привязан к доске помоста…

Солдаты и офицеры разгоняли толпу, усердно рассыпая по спинам людей удары прикладами винтовок. Они очищали Западную и Торговую улицы Нанкина от китайцев…

В городе было тихо. Даже на базарной площади не слышно было обычного шума и сутолоки. Только нищие в рубищах, голодные и бесприютные, бродили по опустевшему базару в напрасных поисках пропитания. Некоторые из них, в изнеможении опустившись на землю, оставались лежать на ней неподвижно, словно мертвые.

В этом городке, полусожженном и полуразрушенном неприятельскими войсками, почти не осталось жителей. Они поспешно бежали отсюда, напуганные зверствами чужеземных войск, вторгшихся в страну.

Но все не могли бежать. Многим трудно было сразу пуститься с детьми и скарбом в неведомые скитания. Оставшиеся в городе не очень-то верили ужасным рассказам, намного опережавшим наступление вражеских войск. Война только еще начиналась, и им казалось, что она минует их город, как счастливо миновали его бедствия многих войн между местными милитаристами, возникавших часто, как весенние дожди.

Городок утопал в зелени на берегу реки, и жалко было покидать насиженные, привычные места, землю, возделанную упорным трудом многих поколений.

Уже через час после вступления японских войск большая часть города пылала ярким удушливым костром. Солдаты и офицеры шныряли из дома в дом, выволакивая на улицы молодых и старых, женщин и детей. Они хищно растаскивали добро, накопленное людьми за долгие годы тяжкого труда. Вопли и стоны наполняли улицы.

Повсюду на улицах лежали трупы безоружных, мирных и несколько наивных тружеников. И когда наконец, через два дня, опьяненных кровавыми оргиями самураев увели за реку, в бараки, сколоченные на скорую руку, в городе осталось всего лишь несколько десятков обессиленных голодом нищих и случайно уцелевших горожан. Улицы затихли, замерли.

Далеко из-за реки, с другого берега, в этот полусожженный, разграбленный, залитый кровью город иногда долетают воинственные песни. Они несутся из японского лагеря, из бараков. Их поют доблестные самураи:

Эта зловещая песня долетает в тишину испепеленных пожаром руин еще недавно цветущего, полного трудовых шумов маленького китайского городка Пинло на берегу великой Янцзы. Она долетает сюда и гаснет в еще тлеющих остовах домишек.

Японцы появились внезапно. Они окружили деревню со всех сторон.

Жители попрятались в своих фанзах ни живы ни мертвы. Они уже знали, что это значит, когда японская «императорская армия» захватывает китайские деревни. Они сидели в своих фанзах тихо, боясь шевельнуться, разговаривали едва слышным шопотом, затыкали кулаками рты плачущим детям.

Крестьяне думали, что чем меньше признаков жизни они будут подавать, тем скорее японцы уйдут дальше, не тронув их. Так думали эти простые люди, извечные труженики.

В деревне оставалась всего лишь половина ее жителей. Молодежь уже давно ушла в горы, откуда бесстрашно и неистово нападала на японских интервентов. В деревне остались старики, старухи, дети, женщины.

Сначала японцы вели себя мирно. Они расставляли повсюду караулы; возле самой околицы японский батальон разбил свой палаточный лагерь.

На деревенских улицах было пустынно и тихо, и только свиньи и поросята, изнывая от жары, с трудом, не поднимаясь с земли, переползали вдоль заборов вслед за уходящей прохладной тенью.