Читать онлайн «Нас не брали в плен. Исповедь политрука». Страница 37

В трудное военное лето 1942 года

Из Самыкина дивизия перешла в деревню Марфинка восточнее г. Белый. В сторону Белого от деревни местность была несколько открыта, и там в деревнях находились партизаны. В Марфинке я окончательно овладел ездой на коне. К нам прибыло пополнение, включая несколько человек командного и политического состава. Заменили комиссара 70-го кавполка; им стал батальонный комиссар Станкевич, с которым прибыла его жена, тоже военнослужащая. По моей просьбе заменили и комиссара штаба дивизии Бронева, направив его в резерв фронта. Бронев часто в разговорах со мной высказывал мысль, что его непременно убьют, это он считал неизбежным. Вот и решил я убрать его с передовой на другую должность. В армии ему дали должность комиссара мотоциклетного батальона (он очень любил мотоциклы), и там он был случайно убит одним из своих бойцов, опробовавшим автомат. Так Бронев не избежал своей судьбы... Я все надеялся, что заменят и меня, и просил об этом комиссара дивизии. Но этого не произошло, и мне пришлось продолжать работу.

Дивизия хорошо пополнилась конским составом. Мне подобрали коня по кличке Пальмира, серой масти. В мирное время полки формировались по мастям коней: вороные, гнедые, серые и сивые (белые), а теперь все масти перемешались. Крылов уже не мог быть моим коноводом, на его попечении теперь находилась повозка с имуществом политотдела. Он раздобыл повозку-можару — телегу с высокими бортами, а моим коноводом стал боец Долгополов из 56-го кавполка. Этот молодой паренек был родом с Кубани и до службы в армии работал на конном заводе. Он очень любил коней, до блеска начищал стремена у седла и даже раздобыл для меня шпоры.

С пополнением дивизии прибыло много бойцов из Татарии и Башкирии, и кони были из этих краев. В те дни было голодновато, и бывалые люди использовали в пищу все, что могла дать весенняя пора, — собирали и сладкие беленькие корешки «матрешек» (как мы называли их в детстве). Комиссар штаба увидел у бойцов такие корешки, взял один и принес мне, сказав, что бойцы могут отравиться. Я взял у него корешок, почистил и съел. «Это матрешки, пусть бойцы их едят», — сказал я расстроенному комиссару, и тот ушел недовольный. Комиссар отдельного химического дивизиона (такой был теперь в дивизии) ехал по деревянному настилу, его конь наступил на конец жерди, она поднялась и проткнула коню живот. Достреленного коня закопали на опушке леса, а через день на этом месте оказались лишь голова и ноги с подковами. Ночью бойцы-татары выкопали тушу и унесли для питания. Виновников искать не стали, бесполезно.

Как только дороги стали более пригодными для движения, командир дивизии перевел наши тыловые подразделения в расположение дивизии. Из района Нелидово, что на шоссе Ржев—Торопец, тылы были передислоцированы в деревни Никольщина, Павлово, Кузютино. В клубной машине имелся фильм «Разгром немцев под Москвой», и его ежедневно показывали в частях, а чуть позднее мы получили фильм «Пархоменко». В начале июня вся дивизия переместилась еще северо-западнее Белого. Этот город, узел четырех шоссейных дорог, был превращен немцами в сильно укрепленный пункт. Немцы узнали о нашем расположении и иногда бомбили нас (впрочем, потерь от бомбежек не было). Но как просохли дороги, они начали беспрерывные атаки на расположенные в деревнях гарнизоны. На одну из деревень, где находились бойцы пополнения, ночью напали немцы. Застигнутые врасплох бойцы в нижнем белье сели на коней и помчались на немцев. Стрельбы было много, но эскадрон не потерял ни одного человека! Деревня переходила из рук в руки, и в итоге наши оставили ее. А днем немецкая авиация начала усиленно эту деревню бомбить! Немцы в деревне пускали сигнальные ракеты, но летчики не обращали внимания на сигналы и не улетели, пока не отбомбились.

В конце июня дороги просохли окончательно, и немцы начали наступление против частей корпуса. Его части находились в тылу немецких войск, и связь с тылами осуществлялась через пересечение дороги из г. Белый в сторону Ржева. Немцам достаточно было захватить эту дорогу, и части корпуса оказались бы отрезанными от тыла. И именно тут немецкое командование нанесло удар: с двух направлений от Белого к северу и от Ржевской группировки к югу немецкие войска перешли в наступление. Командование корпуса утратило управление дивизиями: наша дивизия вышла на это шоссе севернее Нестерова, а потом почему-то повернула назад. При отходе от шоссе я узнал — немцы заняли Сосновку, где долго размещался политотдел. Меня очень встревожила эта весть. Что с политотдельцами? Где документы? Я сказал командиру и комиссару дивизии, что поеду искать документы и людей, — я не верил, что они попали к немцам. Командир и комиссар дивизии сказали, что будут пробиваться из мешка через дорогу от Солодилова на Пушкари и ночью будут в Солодилове.

Вдвоем с Долгополовым мы скачем рысью к Ерохину, тут никого уже нет, и мы едем дальше. У деревни Брагино обнаружили повозку политотдела, в ней Крылова и сержанта Чернова. В политотделе я оставил за себя Элентуха, и теперь спросил, где он. Крылов ответил, что он, как узнал, что немцы показались перед Сосновкой, ускакал один, оставив людей и имущество политотдела. Мы проехали в лес за деревню Акулино и здесь, свернув налево в густой молодой лесок, остановились. Выбраться с повозкой мы не могли, и я начал сортировать всю документацию политотдела. Партбилеты хранились в небольшом металлическом сейфе, а ключа у меня не было. Крылов топором взломал крышку, и все самое необходимое я переложил в мешок: политдонесения, материалы по выдаче партбилетов, бланки невыданных партдокументов, секретные материалы. Остальное взять невозможно, а сжигать нельзя — немцы увидят огонь, они были недалеко от нас. Все, что не взял, я сложил в железный ящик и закопал в болотинку, а пишущую машинку и патефон мы зарыли в сухую землю и хорошо замаскировали. Телегу отвезли в сторону от тайника, Крылов приспособил из веревок стремена, оседлал Игруна, и мы вчетвером двинулись в сторону Солодилова. Было темно, но я хорошо знал местность, и мы добрались до цели без карты. Здесь расположились пехотные части. У командира я узнал, что никаких кавалеристов тут не было и нет. Пехотный командир сказал, что с рассветом они начнут бой за Пушкари, чтобы пробить выход обозам. Послали разведку в сторону Сосновки, она скоро вернулась и доложила, что через лес идут подводы, но каких частей — не выясняли.

Мы дождались начала рассвета и поехали в сторону Пушкарей. На подступах к Пушкарям пехота вела бой. Я веду свою группу севернее Пушкарей, редким болотистым леском. Кони вязнут, рысью ехать нельзя.

Из Пушкарей немцы нас заметили и, видно, приняли за группу, обходящую их с севера. Деревня стояла на горке, и нас немцам было видно хорошо. Со свистом в нашу сторону полетели мины. Мы свернули еще правее, в более густой лес, и вышли из-под минометного обстрела. Здесь в лесной глуши, за болотистым лугом с мелким лесом, мы встретили колхозника из Пушкарей, который сказал, что Пушкари немцы заняли еще вчера и хорошо укрепились, а по дороге от Белого к Ржеву уже ездят немцы. Сюда, через болотистую местность, немцы не пошли — на это и надеялся колхозник, перевезший в добротную землянку все свое хозяйство. Спешившись, мы гуськом пошли по лесу, выбирая наиболее проходимые места для коней, — и скоро вышли в расположение наших войск, встретив цепь пограничников. За ними никаких войск уже не было.

Выбравшись на шоссе Белый—Нелидово, мы направились на север, где в деревнях были наши тылы и прибывший на усиление дивизии артдивизион. В районе деревни Нестерово был слышен сильный бой: рвались мины, строчили пулеметы, — здесь дралась курсантская бригада. Мы ехали по окраине леса, в стороне от разбитой дороги, когда налетели немецкие бомбардировщики. Обнаружив нас, они обстреляли нас из пулеметов и сбросили несколько бомб. При появлении самолетов мы спешились; я и Долгополов наблюдали за самолетами и предупреждали всех о маневрах летчиков. Коней держали Крылов и Чернов, и вот Чернов не удержал испугавшегося самолета коня, и тот ускакал с мешком, в котором были политдонесения! Я приказал всей группой начать поиски коня, и вскоре мы нашли группу танкистов с нашим конем. Они уже успели развязать мешок с документами, но возвратили и их, и коня. Я крепко отругал Чернова за его беспечность, но он так переживал, что на ругань не обиделся.

Мы приехали в расположение нового артдивизиона дивизии. Здесь все спокойно, командир дивизиона ждал распоряжений из штаба дивизии. Для выяснения положения я выехал в 41-ю армию, штаб которой стоял среди обширного болота на высотке. Найти его было непросто, но в штабе я узнал, что командующий 41-й армией генерал-майор Тарасов находится в ближайшей деревне. Мы с Долгополовым поскакали туда и нашли его; в ватнике, с двумя звездочками в петлицах генерал внимательно выслушал меня и сказал, что надо собрать всех выходящих из окружения, а место для сбора узнать у начальника штаба армии генерала Кацнельсона[30]. Снова едем в штаб на болото к генералу Кацнельсону («без кальсон», как шутили по поводу его фамилии). Он назвал деревню, но не сказал, в каком месте ее искать. Мы с Долгополовым объездили много деревень, расспрашивая о выделенной для дивизии деревне, но никто о ней не знал. Деревню с таким названием мы нашли под городом Белый, но здесь была передовая линия обороны. Командир взвода, пехотинец, накричал на нас: «Уезжайте немедленно, если не хотите быть похороненными здесь», — и указал на свежую могилу. Целый день мы ездили, и ничего не получилось — нет такой деревни. Приехав обратно в штаб армии, мы узнали, что начальник штаба ошибся в названии. Нужную деревню для сбора дивизии мы быстро нашли километрах в 15 западнее Белого, а на пути в нее встретили большую группу наших бойцов, вырвавшихся из мешка. Навстречу, выходящим из окружения по вероятным направлениям движения мы направили группы конников, и уже к вечеру в деревне собралось более 200 человек. Пока мы питались двухдневным сухим пайком — его выдавали всем вышедшим из окружения. Но таких становилось все больше и больше, и мне пришлось заняться организацией питания людей. Только на четвертый или пятый день в расположении собравшихся бойцов дивизии появились командир с комиссаром со своими дамами. Многие, в том числе и я, думали, что после такого дела руководство дивизии будет обновлено, но пока все осталось по-старому. Корпус же был расформирован. Из окружения не вышел начальник штаба капитан Москвичев, оказалась в плену врач Рахиль, с которой он жил (это потом подтвердили жители деревни Акулино, видевшие ее в плену у немцев). Были убиты комиссар 70-го кавполка Станкевич и его жена, пропал без вести инженер дивизии Ноженко. Потери личного состава были небольшими, но бомбежками были разгромлены тылы дивизии. Погибла наша клубная машина, начальник клуба, политрук, был убит — мне передали его полевую сумку. Позднее всех политработников в дивизии появился Элентух. После проявленной им трусости, которая тяжело обернулась для политотдела, он не имел права оставаться на посту секретаря парткомиссии дивизии, я отстранил его от должности, а парткомиссия исключила Элентуха из партии. На заседании секретарем избрали старшего политрука Дудко. Это был кристально чистый коммунист, храбрейший из всех нас, политработников, скромный, честный и преданный партии человек.