Читать онлайн «Особенности национальной гарнизонной службы». Страница 21

Для меня, видевшего генералов только на бесконечных совещаниях, было не совсем понятно, как такое вообще могло происходить. Заметив, как непринужденно беседуют генерал и сержант, я даже забыл о своих обязанностях переводчика и стоял, разинув рот, до того момента, пока руководитель делегации не дернул меня за рукав, возвращая на землю.

— Все это — империалистическая пропаганда, — сказал он мне поздно ночью, милостиво позволяя вернуться в свой номер после очередного рабочего дня продолжительностью в 17 часов. В ходе которого, забыв о еде и отдыхе, я переводил его милые беседы с официальными представителями австралийской стороны и продавцами магазинов, где он покупал вещи для себя и своей семьи, заполнял на английском кучу каких-то банковских документов, вел за него телефонные переговоры и бегал по гостинице, разыскивая для каких-то начальников жесткие мочалки из лыка, которых у зажравшихся капиталистов отродясь не водилось.

Впрочем, если честно, все это меня абсолютно не напрягало. Здоровый организм и восторженно раскрытая для впитывания окружающих чудес психика легко и без малейших протестов справлялся с трехмесячным недосыпом. В конце концов, тело просто не могло противиться неутолимой жажде все новых впечатлений, которые впитывала душа.

Думаю, понятно и то, что я абсолютно не страдал из-за того, что моя демобилизация из рядов Вооруженных сил оттягивалась по причине физического отсутствия в части. Не надо, очевидно, объяснять, почему после возвращения я, не раздумывая, написал рапорт о готовности продолжить службу в армии в качестве кадрового офицера. И, надо сказать, несмотря на откровенный, бесконечный и неистребимый маразм, с которым в дальнейшем регулярно сталкивался, ни разу всерьез не жалел о сделанном выборе. Честное слово.

Предыдущий опыт, полученный в учебке и в моем первом военном гарнизоне, позволили мне прийти к целому ряду выводов, важнейший из которых заключался в том, что реальная служба и те «картинки», которые показывали нам писатели и кинорежиссеры, не имеют между собой практически ничего общего. В отличие от нынешней армии, куда никакими пряниками не заманишь действительно толковых молодых людей и где не задерживается ни одни мало-мальски дееспособный офицер (я, естественно, не имею в виду тех, кто вынужден выслуживать квартиру или пенсию), в прежних вооруженных силах было немало действительно грамотных, культурных и образованных людей. И представьте себе, они не растворялись в превалирующей массе тех, кто в лучшем случае мог послужить персонажем для простоватого анекдота на военную тему. Составляя элиту вооруженных сил, такие офицеры не просто добросовестно выполняли свои обязанности, но владели иностранными языками, занимались спортом, много читали и имели собственное мнение по любому, заслуживавшему их внимания поводу.

Могу сказать, что мне очень повезло: за годы офицерской службы я встретил и сдружился со многими военнослужащими, иметь которых под своими знаменами, убежден, сочло бы за честь командование любого государства. Большинство из них уже давно распрощались с армией и вполне успешно применили свой интеллект и приобретенные за годы службы навыки и опыт в политике и бизнесе, культуре и производстве. Истинные представители той славной когорты, которая некогда именовалась «Белой костью», они ярко контрастировали с большинством своих сослуживцев и начальников, в чем я имел возможность убедиться уже в первые месяцы собственной офицерской карьеры.

О том, что в Вооруженные силы попадают люди, мало знакомые с родным, но в совершенстве владеющие командирским и матерным языками, я, в принципе, успел узнать еще в учебке, однако, попав в политуправление округа, совсем уж было уверовал, что характерные для ротно-батальонного звена лингвистические проблемы не существуют в крупных штабах. И очень ошибся. Сказалось мое слабое знание армейских реалий, задумайся над которыми я хоть раз, то уж наверняка бы сообразил, что полковниками и генералами становятся именно те, кто прошел звенья взвода, роты, батальона, полка, в совершенстве изучив именно командирский и матерный.

За полтора года срочной службы, признаться, я лишь однажды, во время принятия присяги, держал в руках автомат и имел довольно смутное представление о том, что мне предстоит делать в условиях реального боя. Отцы-командиры, правда, добились от меня полного автоматизма в отдании воинского приветствия на ходу и в положении «стоя», подметании расположения и территории части, накручивании вокруг ног портянок, а также глажке формы и подшивании подворотничков. Более того, особого искусства мне удалось добиться в доведении до зеркального блеска своих сапог, а также в пришивании к только что выстиранному и тщательно отглаженному обмундированию черных погон из сукна с аббревиатурой «СА», расшифровываемой нами как угодно, только не как «Советская армия».

Навыки «погонных дел мастера» немало пригодились мне во время подготовки к параду — первому в жизни торжественному мероприятию, которое должно было подтвердить мое окончательное причисление к светлому лику Защитника Отечества путем совместного прохождения с коллегами по штабу в так называемой «офицерской коробке». Всю ночь, предшествовавшую обязательному в подобных случаях строевому смотру, я чистил и гладил свой парадный мундир, пришивал к нему золотые погоны с двумя крошечными звездочками и прилаживал сиротливый вузовский ромбик и блестящий гвардейский значок, полученный еще в учебке. Да, на моей груди явно не хватало боевых наград, но, разглядывая себя в зеркале, я остался весьма доволен собственным бравым видом и гордостью, которые читались в глазах домашних. Вымотанная бессонной ночью жена была искренне рада завершению моих приготовлений, а годовалый сын счастливо заливался смехом и щурился от ослепительного блеска моих армейских регалий. И откуда мне, военному-невоенному человеку, было знать, что вследствие очевидной для посвященных, но неизвестной мне разницы в фасоне и крое солдатского и офицерского кителей погоны мои оказались пришитыми неправильно, и что этому печальному факту было суждено сыграть со мной злую шутку.

Не то чтобы вопиющее, но бросающееся в глаза нарушение формы одежды было отмечено в моем внешнем виде еще в тот момент, когда нас расставили по ранжиру, подбирая места в шеренгах и рядах, которым чуть позже предстояло превратиться в монолитную «строевую коробку», марширующую в авангарде парада. В числе пары десятка таких же нарушителей меня вывели из строя и, сгруппировав в плотную кучку, подвели к руководителю тренировок — боевому генерал-лейтенанту, известному своим пристрастием к спиртному и блестящим владением принятыми в Вооруженных силах языками.

Я оказался единственным среди нарушителей младшим офицером, поэтому если мимо зрелых майоров, бывалых подполковников и заслуженных полковников боевой генерал пробежался довольно живо, цедя сквозь зубы отдельные замечания, то около меня он вдруг резко притормозил. И даже встряхнул головой, чтобы понять, каким образом в ряды ответственных работников штаба округа первой категории (!) затесался какой-то лейтенантишка. Да еще с погонами, пришитыми не так, как положено.

— Что это за, мать-перемать, форма такая?! — взревел боевой генерал во всю мощь своих командирских легких. — У тебя, твою мать, что, отец, мать-перемать, бендеровец или дед, мать-перемать, петлюровец?!

Думаю, что боевой генерал, твердо попирающий землю нетрезвыми ногами, мог бы еще долго изощряться по поводу моей родословной. Придавая ей неповторимую эмоциональную окраску за счет беглого склонения личных местоимений и бесконечной апелляции к моей матери. Но уже в самом начале его пышной тирады что-то щелкнуло в моей сугубо штатской голове, и, стараясь говорить спокойно, я выдал. Очень вежливо и корректно, как мне казалось:

— Товарищ генерал-лейтенант, прошу прощения за то, что прерываю вас, но должен заметить, что это не мою, а вашу мать-перемать! И вообще, попрошу вас впредь в разговоре со мной не использовать ненормативную лексику!

Сказать, что мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы, значит, не сказать ничего. В течение нескольких томительных минут, пока мозг боевого генерала тужился воспринять выданную мною тираду, на набережной, где проходили тренировки, царила гробовая тишина, грозная и неопределенная.

— Кто он такой?! — выдал наконец речевой орган генерала в пустоту, мгновенно заполнившуюся сворой штабных шаркунов, составляющих непременную свиту любого настоящего командира и начальника.

— Он из особого… Нет, восьмого… То есть шестого отдела, товарищ генерал-лейтенант, — не очень бойко и совсем невпопад выдавил из себя седовласый полковник, традиционно возглавлявший на парадах офицерскую коробку, не на шутку напуганный и от этого путающий условную нумерацию отделов штаба.