Читать онлайн «Августовские пушки». Страница 91

Для публики же спасителем Восточной Пруссии был номинальный командующий — Гинденбург. Престарелый генерал, вытащенный из отставки в старомодном синем мундире, благодаря победе у Танненберга превратился в титана. Триумф в Восточной Пруссии, невероятно раздутый по сравнению с его настоящим значением, создал для Германии миф Гинденбурга. Даже хитрое злоязычие Гофмана не сумело повредить ему. Позднее, уже в качестве начальника штаба Восточного фронта, водя гостей по полям Танненберга, Гофман рассказывал: «Вот здесь фельдмаршал спал перед сражением, здесь он спал после сражения, а вот здесь — во время сражения».

В России суть катастрофы не сразу дошла до общественного сознания, ее остроту притупила огромная победа, одержанная в то же самое время над австрийцами на галицийском фронте. В количественном отношении она даже превосходила ту, которую одержали немцы под Танненбергом, и произвела на врага такой же эффект. В череде сражений, происходивших с 26 августа по 10 сентября и закончившихся битвой при Лемберге, русские убили и ранили 250 000 человек, захватили 100 000 пленных, заставили австрийцев за восемнадцать дней отступить на 150 миль, нанесли сокрушительное поражение австро-венгерской армии, от которого особенно сильно пострадал ее офицерский корпус и от которого она так никогда уже не оправилась. Это обескровило Австро-Венгрию, но не могло компенсировать понесенные потери или исправить последствия Танненберга. Больше не существовало русской 2-й армии, генерал Самсонов был мертв, а из пяти его командиров корпусов двое попали в плен, а остальные были смещены с постов как некомпетентные и несоответствующие должности. Во время последовавшего вскоре сражения у Мазурских озер немцы изгнали войска генерала Ренненкампфа из Восточной Пруссии; он «потерял голову» — на сей раз это привычное выражение употребил Жилинский, — бросил армию и на автомобиле умчался к границе, завершив тем самым крах своей репутации и заслужив позорное изгнание из армии, которое повлекло за собой и смещение Жилинского. В телеграмме великому князю Николаю Николаевичу Жилинский обвинял Ренненкампфа в паническом бегстве. Это возмутило великого князя, считавшего, что основная вина в поражении лежит на Жилинском. Поэтому он доложил царю, что это Жилинский «сам потерял голову и не способен управлять боевыми действиями», в результате чего к жертвам сражения при Танненберге прибавилась еще одна.

Это сражение обнажило плохую подготовку войск, недостатки снабжения, некомпетентность генералов и слабую организацию. Гучков, ставший следующим военным министром, утверждал, что после Танненберга у него «сложилось твердое убеждение в том, что война была проиграна». Поражение прибавило смелости прогерманским группам, которые энергично начали в открытую агитировать за выход из войны. Граф Витте был уверен, что война погубит Россию, а Распутин — что она приведет к краху режима. Министерства юстиции и внутренних дел представили царю меморандум, настаивая на скорейшем мире с Германией на том основании, что продолжение союзнических отношений с западными демократиями будет фатальным. Возможность не замедлила представиться. В скором времени Германия сделала России предложение о заключении сепаратного мира, и переговоры об этом продолжались в течение 1915 и 1916 годов. Либо из-за верности союзникам и Лондонскому пакту, боязни договора с Германией, нечувствительности к росту захлестывающих страну революционных волнений или же просто из-за паралича власти русские так и не приняли предложения Германии. Война продолжалась, хаос все нарастал, боеприпасов, снаряжения, материальных ресурсов становилось все меньше.

После катастрофы со словами сочувствия к русскому главнокомандующему прибыл французский военный атташе, генерал маркиз де Лагиш. «Мы счастливы принести такие жертвы ради наших союзников», — галантно ответил великий князь. Самообладание перед лицом бедствий входило в кодекс поведения Николая Николаевича, и русские, зная о своих неисчислимых людских ресурсах, обычно принимали чудовищные человеческие потери с относительным спокойствием. Русский «паровой каток», на который западные союзники возлагали столько надежд и который после разгрома на Западном фронте они ждали с еще большим волнением, развалился по дороге на части, словно бы был скреплен булавками. Свое движение он начал раньше времени и слишком быстро нашел свой конец и поэтому, как и сказал великий князь, оказался принесен в жертву ради союзников. Однако, чего бы эта жертва ни стоила России, французам она дала то, чего они так желали: уменьшение германских сил на Западном фронте. Тех двух корпусов, которые опоздали к Танненбергу, на Марне не было.

В 1915 году появилась написанная в эмиграции книга Эмиля Верхарна, ведущего бельгийского поэта, чья жизнь до 1914 года была блестящим служением социалистическим и гуманистическим идеалам, которые, как тогда верили, смогут стереть границы между странами. В предпосланном книге посвящении он писал: «Пишущий эту книгу был когда-то пацифистом… Для него не было большего или более неожиданного разочарования. Это настолько сильно коснулось его, что он почувствовал себя другим человеком. И все же, как ему кажется, в этом вызванном в нем состоянии ненависти, унижающем его сознание, он посвящает эти страницы с глубоким чувством человеку, которым он был когда-то».

Из всего, что было когда-то написано об этом, строки Верхарна являются наиболее ярким примером того, что война и оккупация делают с сознанием очевидца. Когда завершилось Пограничное сражение, война продолжалась всего двадцать дней и за это время породила как среди воюющих, так и нейтральных страсти, точки зрения, идеи и вопросы, которые определили будущий ход войны и будущее самой истории. Мир, каким он был раньше, и идеи, формировавшие его, исчезли, как прошлое Верхарна, в событиях августа и последующих месяцев. Все составные — братство социалистов, переплетение финансов и торговли, другие экономические факторы, — все то, что должно было сделать войну невозможной, ничто не сработало, когда пришло время. Национализм, как бешеный порыв ветра, налетел и вымел все.

Люди вступали в войну с различными чувствами и идеями. Среди ее участников одни пацифисты и социалисты сердцем были против войны, другие, вроде Руперта Брука, приветствовали ее. «Да будь благословен Господь, сравнявший нас единым часом», — писал он в своем стихотворении «1914». Ему представлялось, что сам ход времени

Немцы испытывали те же чувства. Война должна была быть, писал Томас Манн, «очищением, освобождением, великой надеждой. Победа Германии будет победой души. Германская душа, — пояснял он, — противоположна пацифистскому идеалу цивилизации, поскольку не является ли мир элементом, разрушающим общество?» Эта концепция, зеркальное отражение основной германской милитаристской теории о том, что война облагораживает, была очень недалека от восторженных сентенций Руперта Брука, и в то время ее придерживалось немало уважаемых людей, в том числе и Теодор Рузвельт. К 1914 году, не считая окраинных войн на Балканах, Европейский континент не переживал подобных потрясений на протяжении жизни целого поколения, и, по мнению одного наблюдателя, приветственное отношение к войне проистекало в какой-то степени из «неосознанной скучности мира».

Там, где Брук видел чистоту и благородство, Манн усматривал более реальную цель. Будучи, как он утверждал, самыми образованными, дисциплинированными и миролюбивыми из всех народов, немцы заслуживают того, чтобы быть и самыми сильными, чтобы господствовать, создать «германский мир» из того, «что со всякими возможными оправданиями называется германской войной». Хотя Манн писал эти строки в 1917 году, он вспоминал 1914 год, который должен был стать германским 1789-м, установлением германской идеи в истории, воцарением Kultur, осуществлением германской исторической миссии. В августе, сидя в кафе в Ахене, один немецкий ученый сказал американскому журналисту Ирвину Коббу: «Мы, немцы, являемся наиболее трудолюбивой, честной и лучше всех образованной нацией в Европе. Россия защищает реакцию, Англия — эгоизм и вероломство, Франция отстаивает декадентство, Германия — прогресс. Германская Kultur просветит мир и после этой войны другой не будет».

Немецкий делец, сидевший с ними, имел перед собой более конкретные цели. Россия должна быть подчинена настолько, чтобы славянская угроза никогда больше не нависала над Европой; Великобритания должна быть полностью повержена и лишена флота, Индии и Египта; Франция обязана будет заплатить такую контрибуцию, от которой она никогда бы не оправилась; Бельгия должна отдать свое побережье, поскольку Германии нужны порты в проливе; Япония будет наказана в свое время. Союз «всех тевтонских и скандинавских народов в Европе, включая Болгарию, будет пользоваться абсолютным господством от Северного до Черного моря. У Европы будет новая карта, в центре которой — Германия».