Читать онлайн «Кошмар: моментальные снимки». Страница 32

Вот вам образчик пищи, которую продавали на рынке: куры с чёрными костями, сушёная рыба, облепленная мухами, утки, апельсины, дыни, различные зелёные овощи, жареные поросята, дары моря, змеиное и крысиное мясо, собачатина и рис, крабы и обезьяньи стейки прямо со шкурой.

И некоторые куски мяса были такие свежие, что, клянусь, ещё трепетали…

До 25–30-ти лет вьетнамцы кажутся моложе своего возраста, но потом они выглядят старше своих лет, особенно женщины. Трудно найти хорошо сохранившегося вьетнамца среднего возраста. Подозреваю, что обусловленные войной питание, состояние здоровья и образ жизни сильно повлияли на этот феномен.

Самым главным товаром в Сайгоне был секс. На всех уличных перекрёстках стояли маленькие дети, некоторым едва исполнилось три-четыре года, и зазывали клиентов для своих сестёр, а иногда и матерей.

— Эй, ты, ты, ты…девчонка-целка…трахнуться что надо, джи-ай! Нет болезни! Нет Вьет Конг! Ты приходить?

Потом они делали неприличный жест: вставляли указательный палец левой руки в кольцо из указательного и большого пальцев правой — и ослепительно улыбались.

— Окей? Ты покупать?

Многим девушкам было не больше 15-ти лет. А 15 лет в Сайгоне — уже не молодость. Для здешних проституток это середина жизни. Потому что вьетнамские девушки гораздо раньше познают многообразные нюансы секса, чем их сверстницы в западном мире.

Во вьетнамской культуре инцест является скорее правилом. Любовные отношения между отцом и дочерью, братом и сестрой повсеместно становятся частью жизни. Отцам и братьям не возбраняется дефлорировать десятилетних девочек или даже девочек более юного возраста.

В Сайгоне к 15-ти годам девушка уже могла проработать на улице — предоставляя оральные услуги — половину своей жизни, потому что проституция — это большой бизнес. Поколения солдат — сначала французы, а потом янки — подняли секс-индустрию на новую высоту.

Видишь ли, секс привлекает солдат. Солдаты платят деньги. А деньги приносят процветание счастливой семье, имеющей дочь-подростка, которую можно эксплуатировать и выезжать на её горбу, как на гребне волны, торгуя её плотью в частных домах и номерах.

А продажа тела хороша не только для морального духа солдата, но и для поддержания экономики на плаву.

Конечно, всегда есть шанс пойти на корм крабам или подцепить триппер, но на такой случай у врачей всегда наготове «голубая мазь» и пенициллин.

Маршруты вечно набитых битком автобусов из Сайгон в Бьен Хоа проходили через центр города. На крышах автобусов громоздились клетки с курами и пожитки в мешках, корзинах и рогожах.

Сайгон был полон убогих, крытых жестью домишек, и улицы кишели играющими в грязи детьми, вся одежда которых состояла из рубашонок, едва прикрывавших вспученные от голода животы. Малыши в несколько лет от роду таскали на закорках ещё меньших братьев и сестёр. Старухи тащили связки хвороста для очага, мужчины сидели вдоль обочин и болтали друг с другом, а маленькие девушки в мешковатых штанах продавали поп-корн и пиво, выкрикивая: «Ты покупай, ты покупай?»

Крестьянки носили широкие чёрные штаны-пижамы, сшитые из материи, похожей на шёлк, и скроенные квадратом рубахи навыпуск в блеклых пастельных тонах. Все они казались плоскими как доска: ни лифчиков, ни грудей. Женщины носили шляпы-«кyли» с лентой, завязанной под подбородком, чтобы не сдуло ветром. На коромыслах они таскали огромные тяжести, передвигаясь ритмичной, слегка шаркающей походкой. Для равновесия плечо располагали точно посередине коромысла, а на концах коромысла проволокой или ремнями крепились корзины с товарами на продажу.

До приезда во Вьетнам я слышал о «чёрном рынке» и всегда считал, что он означал какое-то зло, какую-то грязную сделку, совершаемую в тёмной подворотне.

Всё оказалось не совсем так…

В Сайгоне чёрный рынок располагался на открытых, самых оживлённых улицах. Здесь можно было найти целые ряды виски «Джонни Уокер» по цене 16 долларов за бутылку, хотя то же самое ты мог купить в военном магазине «Бринкс» всего за 2 доллара.

Там ещё выстраивались настоящие баррикады из тёмно-зелёных металлических канистр с оливковым маслом и больших мешков с длинным рисом, на которых красовалась маркировка «Сделано в США для раздачи населению Вьетнама (не для продажи)».

Во Вьетнаме, особенно в Сайгоне, вокруг каждой американской базы вырастали временные городки из упаковочных ящиков, мусора и материалов, украденных с американских складов. Всё, что мы не могли купить в военном магазине, продавалось на улицах Сайгона по сумасшедшей цене воткрытую: часы «Сейко», фотоаппараты «Никон», резные деревянные фигурки, одежда, радиоприёмники, сигареты, картины на чёрном бархате, ожерелья, шкатулки для драгоценностей, порнографические журналы и косячки с марихуаной.

Вот один случай, сохранившийся в памяти.

Я замечал несколько раз у магазина «Бринкс» босую женщину-попрошайку в рубище, которая хватала за руки мягкосердечных солдат, моля о паре долларов.

Но, как оказалось, она вела двойную жизнь. Или имела преуспевающую сестру-близнеца…

Потому что однажды вечером я увидел эту женщину, когда шёл в бар на улице Тю До: она была одета в безупречное чёрное вечернее платье и сидела на заднем сиденье лимузина с шофёром, вероятно, направляясь на какую-нибудь закрытую вьетнамскую вечеринку.

Представь себе: прикидываться беднее церковной мыши, имея такие деньжищи!

Когда 30-го апреля 1975 года Сайгон сдался северным вьетнамцам, наверное, все её деньги и имущество отобрали, а её саму посадили в тюрьму. А если у неё были дети, то, скорее всего, они закончили свои дни в коммунистическом лагере перевоспитания. Определённо безрадостном месте…

В центре города женщины одевались лучше продавщиц поп-корна и содовой. Они казались немногим более респектабельными и являлись другим классом в социальной иерархии Сайгона. Они гуляли, ездили на велосипедах и мотоциклах «Хонда», некоторые даже на «Ламбреттах», «Рено», «Ситроенах» и джипах.

Сегодня таких женщин мы бы назвали «вьетнамскими яппи».

Их особенно отличал тот факт, что они носили бюстгальтеры, такие же, как у девушек, работавших в наших военных магазинах, но бюстгальтеры больше поддерживали их имидж, нежели груди. Это были фальшивые лифчики из Гонконга, они торчали прямо, как рожки с мороженным. И каждый раз, когда я видел такие лифчики, у меня появлялось сильное желание ущипнуть их.

— Ах, — скажешь ты, — половина женской красоты — иллюзия.

Может быть, так и есть, но то была жалкая иллюзия. Их груди не тряслись, не колыхались, не подпрыгивали и не дрожали при ходьбе, и в их размерах и формах не было разнообразия.

Как, должно быть, они восхищались американскими женщинами, особенно из журналов, подобных «Плейбою», у которых фигуры напоминали песочные часы, бюст покачивался в такт шагам, а розовые, эрегированные соски торчали прямо со страниц.

Грудь и тело, за которые можно умереть!

Национальное платье называется «ао-дай». Это одежда из тонкой ткани и состоит из одного предмета с длинными рукавами, с плотно облегающим лифом и талией. Нижняя часть разделена с обеих сторон до талии, и две половинки висят юбкой. Под ао-дай носят чёрные или белые штаны, очень свободные по американским меркам. Ао-дай раскрашивали в самые разные цвета, но оранжевый, пурпурный и белый были наиболее популярны.

Сплошной белый ао-дай обычно носили школьницы из преуспевающих вьетнамских семей, умеющие говорить по-французски.

Женщины Вьетнама малы и миниатюрны, с янтарной кожей, чувственными миндалевидными глазами, гладкими фарфоровыми лицами и длинными чёрными косами до пояса. Женщины постарше, если не стригли волосы, чтобы избавиться от вшей, и не покрывали голову дерюгой, то скручивали их в шишку на затылке. И молодые, и старухи на ногах носили сланцы, хотя крестьянки обычно ходили босиком.

Ближе к окраинам города, в таких районах как Гиа Динь, вотчине Вьет Конга, дома больше походили на лачуги. Здесь их складывали из старых досок, выломанных из ящиков из-под боеприпасов, покрывали ржавым железом и придавливали мешками с песком, или, в редких случаях, крыли соломой.

Некоторые «дома» представляли собой куски гнилого брезента с резиновыми шторами вместо дверей, косо свисающими со стен на землю.

Картонные коробки из-под печей и холодильников населяли стайки детей. Сироты войны жили в переулках и спали под припаркованными автомобилями, в штабелях старых автопокрышек, кидая сверху куски картона, чтобы укрыться от дождя. Хибары городских улиц, так вот.

Повсюду, где я ходил, дети махали мне рукой или показывали большой палец. Или отдавали честь. А некоторые — их мы называли «медвежатами» — протягивали руки универсальным жестом попрошаек.