Читать онлайн «Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели». Страница 37

Увлекшись учебой, я оторвался от активной деятельности в комсомольской ячейке. Мне казалось гораздо более полезным посетить уроки в вечерней школе или почитать немудреную книгу, чем долгими часами сидеть на крикливом собрании в прокуренном клубе и слушать или произносить пламенные речи. Однако комсомольские и партийные собрания к тому времени уже стали обязательным ритуалом. Именно по их посещению и уплате членских взносов определялась степень преданности человека, а значит и оказываемого ему доверия. Меня даже вызвали на комсомольское собрание, где всерьез собирались исключить из комсомола за отрыв от ячейки: на протяжении более чем полугода я ее не посещал. Среди пылких ораторов, безжалостно клеймивших меня за отрыв и голосовавших за мое исключение из комсомола, была и моя будущая жена Вера Комарова. А исключение из комсомола тогда грозило немалыми неприятностями. Как политически неблагонадежного меня могли выгнать с работы, оставив без куска хлеба, да и вообще, практически, закрыть все пути для жизненного роста. Такой неблаговидный факт могли вспомнить и вспоминали еще на протяжении последующих десятилетий, а при неблагоприятном развитии событий он мог стать дополнительным поводом для ареста, как со многими военными случалось в 1937 году. Достаточно сказать, что комсомольская рекомендация была совершенно необходимым элементом при поступлении в любое учебное заведение. Впрочем, порядок этот сохранился вплоть до середины восьмидесятых годов, когда уже само пребывание в комсомоле давно стало пустой формальностью. Но именно эта комсомольская характеристика сыграла решающую роль, когда через несколько месяцев определяли: кого послать на учебу в Москву. В результате получившие систематическое и фундаментальное образование дочери и сыновья руководителей остались в Ахтарях, а я, учившийся от случая к случаю, зато комсомолец, имеющий производственный стаж и революционно-бедняцкое происхождение, получил путевку в Мосрыбвтуз, вместе с С. И. Логвиненко, бывшим колчаковским офицером, который был на удивление грамотным рабочим. Его колчаковское прошлое было мало кому известно и не подтверждалось никакими, как принято говорить, фактическими документами. Весь этот комсомольский задор, как мы видим, носил далеко не шуточный характер. Неизменными атрибутами складывающейся тоталитарной системы становились ритуальные подтверждения преданности пролетарскому делу и готовность бороться с его врагами — понятия, трактовавшиеся весьма свободно, на уровне стереотипа: «Кто не с нами, тот против нас». А чего стоил комсомольский «маскарад», на который аккуратно отпускались средства из профсоюзной казны по статье культурно-массовые расходы. Думаю, что не оставался в стороне и директор рыбкомбината Ян Яковлевич Спресли.

По широкой грязной и раскисшей от дождя улице осенью тридцатого года движется арба, на которой закреплен большой портрет британского премьер-министра Чемберлена: он изображен во фраке и цилиндре, высокий и худой, с неизменной бабочкой, а на месте рта на портрете сделано отверстие. Именно в него, наперебой, норовят угодить камнем, посылая проклятия гидре мирового империализма и сопровождая удачные броски оглушительным «Ура!» ахтарские комсомольцы — сотни три оборванных, голодных, а то и голозадых в полном смысле этого слова, зато горящих революционным энтузиазмом молодых людей. Их кипучую энергию наставники-коммунисты сумели направить в нужную для режима сторону, прочь от проблем голода и холода, царящих в стране. Сколько полезного для себя могли бы узнать эти ребята в учебных классах или совершить, ремонтируя, скажем, те самые раскисшие ахтарские дороги, по которым частенько бродили огромной гурьбой, потрясая факелами — нехитрое приспособление из палки и консервной банки. Их изготовление входило в мои обязанности. Мы распаливали себя проклятьями в адрес безвестных врагов, империалистов, которые, скажем ради объективности, все-таки помогали нам продовольствием во время голода в Поволжье. Но фанатизм не знает благодарности. Такие же грозные факельные шествия происходили в это время в Германии — я уже говорил о некоторых удивительных исторических параллелях.

Огнем этих факелов фанатизма обожжет и германский народ. А у нас обжигало не только в переносном, но и в прямом смысле. Было немало факелов с конструкцией посложнее: на конец палки укреплялась, сделанная из цинка литровая емкость, наполненная керосином, который тянул для образования пламени фитиль из пакли. Создавалось ровное и сильное пламя. Этот факел был моей конструкции — видел подобный в одной из кинокартин. Факел был хорош для иллюстрации нашей классовой ненависти. Шествие факелоносцев, особенно в вечернее время, заставляло выходить из своих домов всех жителей станицы, которые аплодировали нам и приветственно махали руками. Однако факелы время от времени взрывались в руках у слишком рьяных комсомольцев. Был даже случай, когда разлившийся горячий керосин довольно сильно обжег одного из наших активистов, его едва погасили грязью, которую ладонями черпали с дороги. А в общем, зрелище было живописное, особенно когда наш штатный запевала комсомолец Гвоздев затягивал звонким голосом: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Хотя, казалось бы, до какого старого праха нам было дело — ведь шагали по сегодняшней грязи. А порой запевал Иван Черник, позже ставший генерал-майором и Героем Советского Союза, получив свою звезду во время бесславной финской кампании: вроде бы наводил мост и, будучи раненым в грудь, не оставил свой боевой пост. Впрочем, все эти рассказы о халхингольских и финских геройствах, выглядевших просто смешными на фоне большой войны, которая нас ждала, очень напоминали примеры героизма, который описывал в своем бессмертном романе Ярослав Гашек. Вспомните его иронический рассказ о храбрости австро-венгерских войск: солдаты бросаются в атаку, в то время, когда у некоторых из них оторвало руку, ногу и чуть ли не голову. Совершенно непонятно, зачем наводить мост, будучи раненым в грудь — народу у нас в финскую войну хватало. Гробили десятками тысяч.

Но именно таким было жлобское представление о героизме, обязательно связанном с преодолением чего-нибудь, что и преодолевать не было никакого резона.

Наша процессия, вызывающая бурный восторг ахтарских пацанов и местных собак, под аккомпанемент лая которых мы пели «Интернационал», швыряла камни в Чемберлена, размахивая факелами, рассекавшими густую ахтарскую тьму, планировалась так, чтобы завершиться у кинотеатра в момент выхода народа после очередного сеанса. Конечно толпа сразу увеличивалась за счет примкнувших к ней зевак, и на первый план выступали штатные ораторы, платные комсомольские секретари: Петрис и Буралин, призывавшие стереть в порошок промышленных магнатов капиталистического мира и прочих акул империализма. В конце данного мероприятия возбужденная толпа молодежи была готова бить и громить кого скажут. Как известно, начали с кулаков.

Так вот, именно за уклонение от подобных комсомольских мероприятий, меня и песочили на собрании — с немалым вдохновением и старательностью. К счастью, у меня хватило жизненного опыта и терпения, чтобы не трепыхаться, распаляя без нужды «проработчиков». Вопрос о моем исключении из комсомола был уже почти решен, когда я взял последнее слово и предъявил высокому собранию уже упоминавшийся мною документ, полученный при окончании ликбеза, свидетельствующий, что научившись считать и писать, я выполнил заветы Ленина, на что, как известно, требуется время. Ленин был авторитетом, а сакраментальная фраза: «Не нужно ссылаться на классиков марксизма», которой потом на протяжении десятилетий довольно успешно затыкали рот всем, кто пытался указать на разницу между постулатами учения и его воплощением, еще не была придумана. Да плюс ко всему в мою поддержку выступил наш партприкрепленный, была такая партийная нагрузка, заведующий хозяйством рыбкомбината, очень солидный и здравомыслящий человек Иван Романович Яцевич, заявивший, что за стремление к знаниям нужно хвалить, а не исключать из комсомола.

Как это нередко бывает на наших собраниях, мои недавние оппоненты, почувствовав, что течение меняется, принялись дружно меня хвалить, за то, что не пью и не курю, хорошо работаю, да еще и учусь. Таким образом, в основном благодаря тому, что я не стал становиться против паровоза комсомольской кампании по моему разоблачению, я вышел сухим из воды.

Более того, в ходе набиравшей все большие обороты политической показухи, осенью 1930 года, я, в числе других моих сверстников-комсомольцев, на большом общем собрании трудящихся, проходившем в кинозале, под бурные аплодисменты был передан из комсомола кандидатом в партию. Все необходимые документы были оформлены уже в декабре. Рекомендацию мне давали два друга моего отца, коммунисты Иван Иванович Шевченко и Иван Романович Яцевич. Третьим рекомендующим была комсомольская организация. Должен сказать, что наряду с показухой, шарлатанством и демагогией, было в людях того времени немало искренних порывов, истинной веры в прижившиеся на нашей земле понятия: «интернационализм», «международная рабочая помощь», «борьба за счастье угнетенных». Уж не знаю, что так испортило нам всю обедню: то ли низкий уровень культуры и неразвитые производительные силы страны, то ли исход борьбы за власть в Кремле, в которой взяли верх далеко не самые лучшие, то ли историческая предопределенность неудач российских реформ и революций, в связи с чем кое-кто склонен говорить, что от нашей страны отвернулся Бог.