Читать онлайн «Венгерский набоб». Страница 48

Словно бы на обширном полуострове в несколько тысяч хольдов, образуемом капризной излучиной Беретте, лежит оно, древнее родовое обиталище Карпати.

Трудно, правда, определить, которое из многочисленных зданий представляло собой изначальную фамильную обитель, ибо каждому из предков хотелось увековечить себя новой постройкой. Кто возводил ее на берегу, кто - в лесу, этот - окнами на тракт, тот, наоборот, от людских глаз подалее, и потомки воспользовались этими пирамидами пращуров для целей самых разнообразных, творения более знаменитых оберегая, а менее уважаемых обращая на нужды житейские.

Вон темнеют, например, на берегу под сенью вековых каштанов руины, - не исконные, здешние, а найденные на равнине далеко отсюда. Эти огромные тесаные камни - остатки замка древнейшего предка, Убула Карпати, неприступного его орлиного гнезда, которое татары сожгли при Беле Четвертом, но глыбы разворотить не смогли. Так и высились они сумрачным мемориалом вплоть до времен короля Уласло, когда и окружавшая их деревня давно сгинула с лица земли. О ту пору фамильная гордость вновь взыграла у Акоша Карпати, тогдашнего саболчского губернатора, который, испекши Дожу [Дожа Дердь - предводитель венгерской крестьянской войны XVI века, "мужицкий король", которого подавившие восстание феодалы живьем сожгли на раскаленном железном "троне"], камень по камню и перетащил руками присмиревших куруцев [куруцы - повстанцы, участники освободительных антигабсбургских войн XVII-XVIII веков; здесь: вообще бунтовщики, мятежники] внушительные реликвии гуннского зодчества к себе, на берег Беретте, сложил все снова в первозданном виде, и - посмей только стронуть хоть камушек!

Потомок более поздний, Абель Карпати, перейдя в протестантство, воздвиг рядом огромный храм с колоколами и органом и учредил фонд на содержание священнослужителя. В благочестивом рвении своем стал он и огромное здание казарменного вида сооружать с намерением открыть в нем лицей с двадцатью четырьмя кафедрами, дортуарами на девятьсот воспитанников, библиотекой, музеем и еще разными разностями. Но не осилил гигантского предприятия, помер; а младший его брат, практичный Берталан Карпати, устроил в стенах, предназначенных для лицея, зернохранилище.

Сын же последнего, Болдижар, ужасающим скупцом был, ни на себя, ни на других терпеть не мог тратиться и, дабы не принимать гостей, выстроил себе одноэтажный особнячок с будку величиной, в который и переехал из сооруженного при Леопольде Первом громадного дворца, где велел заложить окна кирпичом, и больше никуда не трогался. Наследники, которых он порядком допек тем, что никак не хотел помирать, отвели грязный домишко под живодерню.

Другой предок был образцовым хозяином и все, одна к другой, громоздил хозяйственные постройки. Такой винокурней подпер барский особняк в версальском стиле, что хоть вон беги от запаха барды, а в английский парк и попасть нельзя было иначе, как только через конюшню и доильню.

Далиа Карпати, процветавший в блистательное царствованье Марии-Терезии, возвел у реки роскошный трехэтажный дворец с модными тогда ронделлами [круглыми башнями] и золоченым донжоном [замковая башня, башенка (франц.)] посредине. Позолоченный родовой герб из мрамора красовался над подъездом, еще массивнее - на фронтоне; над водой же нависал балкон с золочеными решетками, поддерживаемый кариатидами. Внутри - длинные коридоры, сводчатые залы с расписными потолками, все в панелях и гобеленах, увешанные непременными дорогими картинами и снабженные потайными входами и выходами с винтовыми лестницами во вкусе тех времен. Следующий предок, который водворился там при Иосифе Втором, живший прежде в Вене, вздумал на месте Карпатфальвы воздвигнуть целый город. Он и впрямь построил над лозинами длинный ряд бараков, заселив их кучей бездельников, и во дворце ширмами разгородил все залы на клетушки. Но колонию его на следующий же год изрядно проредили кровавый понос да перемежающаяся лихорадка, и переселенцы поразбежались вскоре кто куда, по прежним местам. Да и сам он в недолгом времени в лучший мир переселился.

За ним следует наш набоб, до самой своей кончины для всех - просто "Янчи".

Рука его проступает на древнем селище особенно явственно. Все, что только поражает, бросается в глаза, уже издали привлекая внимание, - это все его. Парк кишит косулями и оленями, для них и зимние загоны есть, они раньше всего останавливают любопытный взор, даже прежде карпатфальвинской колокольни, которая у барина Янчи вдвое выше обычной и сверкающей жестью крыта, чтобы гость и за десять миль сразу мог ее отличить от простых деревенских шишей.

Оранжерею взбодрил вдвое выше, чем у Далии была, - не для пальм, а чтоб от ветров уберечь гигантский шестисотлетний каштан: в его ветвях три дня и три ночи скрывался от татар Куна Карпати, питаясь все это время лишь плодами гостеприимного дерева.

Далиа Карпати во дворце круглый зал устроил, где наперебой музицировали доставляемые из Вены певцы и виртуозы; барин Янчи по собственному проекту театр посредине английского парка соорудил, - и находились бродячие труппы, которые соглашались играть там. Вознаграждение было соблазнительное, хотя тем неприятней критика: не знаешь роли, как следует, тут же, in facie loci [на месте преступления (лат.)], и наказуешься по воле его благородия, который просто велит всыпать, сколько не жаль.

Но на именинном спектакле с бенгальским огнем и живыми картинами этого бояться не приходилось. В этот день бывал его высокоблагородие необыкновенно благосклонен и трое суток всех и каждого осыпал своими милостями; зато уж на четвертые - спасайся, кто может, ибо тогда начиналась между зваными господами буча.

Ссылка наша на именинное умиротворение - не пустая фраза. Вот и на этот раз с приближением именин какое-то благостное настроение охватило барина Янчи. Шуты и крепостные девки были из дома изгнаны, вместо них стал то и дело наведываться пастор; собак, медведей убрали со двора, чтобы нищих не покусали; а на освященье нового хлеба помещик со всей челядью отправился в церковь и, приняв там причастие, тотчас по возвращении решил исполнить данный перед алтарем обет помириться в тот же день со всеми недругами.

- Прислать ко мне перво-наперво управляющего!

Не потому, конечно, что славный этот человек первым числился среди его недругов. Просто у него лежали отчеты всех тех приказчиков, смотрителей, мызников, корчмарей и арендаторов, которым барин Янчи исполу сдает громаднейшие свои угодья, и уж кому, как не набобу, знать, что просмотреть их и утвердить - верный способ помириться с врагом самым многочисленным; недаром и подать велит эти ведомости перед самым днем рождения: загляни он в них в иной, недобрый час, так и погнал бы, чего доброго, половину обслуги своей. А сие опять же нехорошо, они ведь за малым вычетом люди семейные, другие же все одно лучше не будут.

Помянутый управитель, его степенство Петер Варга, - мужчина в одном возрасте с барином. Отец Петеров у отца барина Янчи свиней пас, а самого его держали при барчонке, чтоб тому было кого тузить-колошматить. Знания, которыми нагружали барчука воспитатели, тут же сваливались с него, по тем усердней подбирал Петике их крупицы, находившие благодарную почву в его душе. Старого Карпати несказанно забавляло, что урок вместо сына выучивает Петике, и позже послал он мальчишку в дебреценский коллегиум, а по окончании прямо поставил управителем, в каковой должности тот честно и пребывал вплоть до названного дня. И если добавить, что все на том же немудрящем коште, что и поначалу, - совсем, прямо сказать, мизерное жалованье получая из года в год на прожиток, о порядочности его будет дано понятие достаточно полное.

Жалованье ведь для венгерского набоба - жупел, не в его это принципах, скорее уж расщедрится, подарит что-нибудь или на воровство поглядит сквозь пальцы. Только бы служащие о прибавке не заикались, этим его недолго и взбесить.

А уж такому смешному чудаку вроде нашего честного Варги, который не то что красть, подарка незаслуженного не примет, - такому и вовсе только зубы на полку оставалось положить посреди окружающего изобилия. Другой давно бы миллионщиком стал на его месте, - приказчики да учетчики, его подначальные, все уже в экипажах раскатывали, на серебре кушали, дочек барышнями воспитывали в Вене. А он сапоги еле-еле осилил кордуанные с серебряными шпорами да бричку старенькую, которую в парадные выезды запрягал парой лошадок, им же самим выращенных.

Вот и сейчас слезает он с нее у ворот усадьбы, стесняясь въехать внутрь: не взрыть бы колесами красивый круглый гравий, которым усыпан двор.

Кузов брички заполнен связками бумаг, и почтенный наш Петер укладывает их сначала на руки подбежавших гайдуков, а потом, пропущенный вперед, благоприличной вежливо-бесшумной походкой подымается к барину Янчи, который ждет в семейном архиве, где до потолка высятся белые с позолотой решетчатые шкафы - гигантские усыпальницы мумифицированных пергаментов и давно сданных отчетов. Годами никто больше бумаг тех не тревожит, кроме нескольких отщепенцев мышиного рода: бог весть, какие извращенные пристрастия или семейные неурядицы обрекают их на пропитание столь скудное в приманчивой близости амбаров да чуланов с салом.