Читать онлайн «Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман». Страница 14

Входя в ритм жизни диспансера, Олег определил для себя, как ему казалось, истинную иерархию больных.

Первые были безнадежны, они находились здесь годами, получали пенсию по инвалидности, выглядели по разному от формы заболевания, но финал их был один: если их не забирали родственники — их ожидал дом для психохроников в поселке Годжур, а, по мнению большинства обитателей психушки, худшего места представить себе было невозможно.

Олег познакомился с одним больным-даргинцем, школьным учителем физики. Тот вознамерился отправиться в Москву, в МГУ, чтобы доказать тамошним профессорам ошибочность законов Исаака Ньютона. Дерзновенный план пресекли бездушные психиатры. Олег однажды слышал от знающих людей, что законы великого англичанина многие крупные специалисты ставят под сомнение в смысле их универсальности. Но, психиатрам, вероятно, было виднее. Физик безостановочно сыпал формулами, отчего у Зеленского начинали заплетаться извилины.

Был в отделении юноша, который после «излечения» собирался выучиться на прокурора. При существующей в стране тенденции, подумалось Олегу, из него мог получиться вполне приличный прокурор, не лучше и не хуже остальных.

Однажды Олег в туалете стал свидетелем того, как одного мальчишку стали бить за то, что он полез за окурком в парашу. Олег вступился за пацана и вызвал переключение агрессивности нападавших больных на свою персону. Но тут подоспел Бадма со своей ватагой-братвой, сказавший, что если хоть один волос упадет с головы Олега Николаевича, тому он оторвет башку. Видимо, Бадма был авторитетен в этой среде, поэтому его слова подействовали магически.

Вторые попадали сюда периодически, в периоды обострений. Когда состояние их улучшалось, их широко использовали на хозяйственных работах в больнице, а некоторые гуманные врачи, исключительно в целях трудотерапии не брезговали заставлять их работать на своих личных подворьях (убирать коровники, чистить бассейны, кастрировать боровов, крыть крыши сараев и тому подобное), расплачиваясь сигаретами, чаем и кормежкой. Поговаривали, что особо трудоспособных пациентов сдавали в «аренду» местным предпринимателям, но это дело покрыто мраком. Таких больных даже нельзя было назвать холуями, настолько ущербна была их психика. Да и голод, и дефицит с сигаретами довершали дело. Так что, трудотерапия была здесь в чести. Но некоторые из таких пациентов чувствовали себя в положении привилегированных особ. Кое-кто ощущал себя, чуть ли не заместителем главного врача.

Были и такие, как Бадма, «принудиловщики», которые совершили незначительные преступления, но судебно-психиатрическая экспертиза признала их не вполне нормальными людьми, и суд определил им тот или иной срок принудительного психиатрического лечения до прочной стабилизации состояния. Эти были очень осторожны и старались ладить с медперсоналом, хотя внутренним миром больных «дурки» во многом заправляли они. Каким-то образом они доставляли с воли запрещенный чай, черный, мелкогранулированный, в целлофановых пакетиках, а так как варить чифирь в туалете было очень рискованно, то они «засыпались» всухую: насыпали в рот необходимую дозу и, немного прожевав, запивали небольшим количеством воды. Эффект от живого вареного чифиря отличался по крепости, как водка от пива, но, что поделаешь! А уж до «атомного» чифиря, которым пользовались зеки в северных зонах на лесоповалах, было, как до ближайшего спутника земли. Бадма побывал и там. Он рассказывал, как на делянках при тридцатиградусном морозе рубщики сучков, опившись «атомного» чифиря и браги — они тут не запрещались, раздевшись до исподних рубах, от которых валил густой пар, виртуозно орудовали остро заточенными, как «мойки» — бритвы, топорами, и после каждого меткого удара промерзший сучок со стеклянным звуком отлетал от ствола.

Бадма как-то предложил Олегу «засыпаться», но, получив отказ, с пониманием отнесся к такому выбору.

Самый незначительный контингент составляли мальчишки-призывники, которых медицинские комиссии военкоматов направляли на семь-десять дней при сомнениях в их психической полноценности

Нередко в диспансер попадали больные с острыми алкогольными психозами. Очень сильно заставил призадуматься случай с бывшим пилотом пассажирских линий, которого доставили в состоянии белой горячки, отягощенной, как намекнул Ворожейкин, начавшимся развиваться Корсаковским психозом. В течение долгих суток летчик, спеленатый жгутами, словно фараонова мумия, все порывался куда-то лететь, отдавал беспорядочные команды, собирал экипаж, требовал ножницы, нож или бритву, чтобы освободиться от пут жгутов. Даже мощнейшие препараты могли слегка отвлечь его от необходимости запланированного полета не более чем на два часа. Особенно подействовало на Зеленского то, что наряду с «бунтом» в мозгах у бывшего летчика — покорителя небес, полностью отказали физиологические функции, и ему, как малышу-одногодку, постоянно надевали памперсы. Причем, и большую, и малую нужду он справлял непроизвольно в них, чем вызывал крайнюю, вполне прогнозируемую реакцию младшего медперсонала.

Бдительно следили за соблюдением порядка в отделении санитары, которые без лишних церемоний и разговоров, при малейшем намеке на непослушание, использовали верный способ — «вязку» — привязывание больного жгутами к кровати. Тем более, что врачи практически не появлялись в палатах, отсиживаясь в своих запертых на спецключи кабинетах или юркали неуловимыми мышками через отрезок помещения отделения, приходя на работу или возвращаясь со службы. Так что, обосновать им необходимость фиксации жгутами можно было всегда. Особенно усердствовал в этом деле санитар по кличке Челентано, физически сильный человек с командирским голосом, которому, казалось, доставляло истинное удовольствие выполнять данную манипуляцию. Однажды даже Бадма, старавшийся не вступать в конфликты с персоналом из-за специфики своего положения «принудиловщика», не выдержал и сорвался:

— Ты чего пристал к этому парню, чуть что — на «вязки»?

Челентано опешил:

— Ты, шо? Сам на «вязки» захотив, Бадма? Щас я тебе это устрою.

Совершенно спокойным голосом Бадма, бывший ростом на две головы ниже Челентано, произнес:

— Ты по жизни овца, Челентано, никто, и останешься овцой! Если ты меня привяжешь, я потом порву тебя голыми руками!

Свое обещание санитар не привел в действие, за спокойным тоном слов Бадмы чувствовалась не простая угроза, а твердое обещание.

Олега сначала удивляло, что физически здоровые мужики предпочитали монотонно по восемь часов за смену или протирать штаны в креслах, или орать на пациентов, вместо того, чтобы, скажем, махать лопатой, зарабатывая на жизнь. Но, вспомнив, что общение с лопатой не каждому по душе, удивляться перестал. Да и с работой на селе было похуже, чем в городе.

Псевдоинтеллигентские миазмы, невидимо источаемые Зеленским, хоть он и открещивался яростно от них, и его положение в больнице в качестве пациента не позволили разглядеть, что работа эта не совсем простая, как могло показаться предвзятому дилетанту. По крайней мере, у дневной смены забот хватало: это и поддержание режима и всей хозяйственной жизни отделения; постоянные напряги с непредсказуемыми больными, среди которых порохом вспыхивали периодические драки и тому подобное. Конечно, тут не обходилось без фельдфебельских окриков, пинков, матюгов и прочих очень действенных средств воздействия, организующих функционирование любого человеческого коллектива. А некоторые простота и грубость нравов, что ж, в дурдоме она не выглядит столь неуместной, как, скажем, в Кремлевской больнице! Упаси Господь, если все подадутся в писатели, врачи или землекопы! А кто же тогда будет мести улицы наших непролазно чистых городов, охранять заключенных в лагерях и тюрьмах, коих не счесть, санитарить, наконец? Таджики и кавказцы, что ли?

Так протекали дни и ночи в лечебно-профилактическом учреждении, прозванном в народе повсеместно «дуркой!»…

Однажды Олега таинственно поманил жирным сосисочным пальцем в свой кабинет доктор Ворожейкин. Лицо Михаила Ивановича излучало добродушие и доброжелательность, а также сострадание. Для начала он попросил Олега подписать все шесть книг. Доктор не поленился притащить их из дома в рыжем портфеле, который по габаритам не уступал своему владельцу. Олег, хоть и чувствовал подвох, но книги подписал; он привык уважительно относиться к читателям. Затем доктор выдал ему на ухо с видом совершеннейшей конспирации информацию о том, что Герел Манджиевна ужасно страдает как сама, так и за друга, и просит разрешения как-то ему помочь. Она наслышана о том, что Олег Николаевич ограничил себя буквально во всем, терпит ненужные лишения и нужду, и имеет намерение чем-нибудь смягчить участь страдальца.