Читать онлайн «Вирсавия». Страница 13

И вот Вирсавия родит свое дитя в собственной комнате в царском доме, и происходит это на полу, и, когда дитя уже почти родилось, Ахиноама, которая стоит у Вирсавии за спиною, кричит:

Не бойся, ибо это сын!

Когда же этот сын родился, увидела Ахиноама, что дело еще не закончено, у младенца на пятке виднеется что-то вроде птичьей лапки, как лапка голубя или когти на клюке Мемфивосфея, и она кричит Вирсавии, что ложиться пока нельзя, не пришло еще время отдыхать, надобно еще немного потужиться.

И Вирсавия тужится, напрягает последние силы и уже почти без боли быстро разрешается крохотной девочкой, не больше усохшей руки Ахиноамы, сморщенной, однако вполне сложившейся девочкой, которая вцепилась в брата, она мертва, но пальчики ее крепко впиваются в ножку брата пониже щиколотки, Ахиноама лишь с трудом, обеими руками, разжимает их.

Затем она бросает эту птицеподобную девочку служанкам, показавши им взглядом и кивком головы, что надобно унести ее прочь, закопать в бочке с отбросами, — никто не должен знать о ней, ни Давид, ни Вирсавия, ведь это не настоящее дитя, а просто толика нечистоты, толика последа.

Но Ахиноама знает, что означает эта девочка: мальчик умрет, ее послала похитительница детей Лилит, Лилит запечатлела новорожденного когтем смерти.

Дышит он странно, со свистом. И не хочет сосать грудь Вирсавии.

Нафан помазывает елеем лоб его и свистящую грудь, но тщетно. И Давид думает: ведь это он обрек его смерти.

Мемфивосфей приносит в жертву ради него трех овнов, но дитя продолжает чахнуть.

Шевания играет для него пять священных напевов, но он как будто бы и не слышит их.

Быть может, молоко Вирсавии поражено духами болезни, быть может, царю следует призвать вместо нее кормилицу, быть может, молоко у нее едкое или жгучее, как бывает иногда у женщин пустыни.

Так говорит Ахиноама — хотя бы что-нибудь ей ведь нужно сказать.

Тогда Давид отведывает молоко, ложится рядом с Вирсавией, упершись плечом ей под мышку, будто младенец, обеими руками берет ее грудь, припадает губами к сосцу и сосет с такою силой, что Вирсавия содрогается от боли, всем своим существом, с ног до головы; Давид набирает полный рот молока и смакует, как вино, ласкает им нёбо и глотает осторожными маленькими глотками, смакует, чмокает языком и губами, как будто бы во всем Израиле нет человека, более сведущего в материнском молоке.

Нет, молоко превосходное, никогда он не отведывал напитка приятнее, нежное, бархатистое, оно подобно меду, смешанному с овечьим молоком, или пальмовому вину; прежде чем встать, царь еще раз набирает полный рот, так что щеки надуваются и лоснятся, будто тугой от вина кожаный мех, а потом Ахиноама перевязывает кровоточащую грудь Вирсавии.

Но Вирсавия с самого начала знает, что этот сын умрет. И еще пока он жив, она стремится забыть его.

Откуда же она это знает?

Она увидела это в глазах Ахиноамы, когда та запеленала его и впервые положила к ее груди.

Она поняла это по той небрежности и рассеянности, с какой Нафан помазывал его святым елеем.

Она слышит это в молчании новорожденного, ведь дитя, которое намерено жить, кричит от страха и ужаса.

Она чувствует это по его дыханию, влажному и пахнущему землей.

Она знает это в сердце своем.

И уже на третий день молоко ее иссякает.

Давид же выходит на малый свой луг позади царского дома, разрывает одежды свои, и посыпает прахом волосы, и ложится на землю. Он отказывается от пищи, которую посылает ему Вирсавия, непрестанно, целыми днями молится за жизнь сына, а ночами спит без одеяла и без козьих шкур и воды пьет ровно столько, чтобы не умереть от жажды.

И когда младенец умирает, умирает он на руках Ахиноамы, Вирсавия спит, она только и делает, что ест и спит, хочет поскорее набраться сил, а Давид встает с земли, и надевает великолепный плащ, и требует, чтобы подали ему, и Мемфивосфею, и Амнону, и Авессалому, сыновьям его, обильную трапезу. Принеся жертвы и помолившись в доме Господнем, он велит также, чтобы на восьмой день после рождения мертвому младенцу сделали обрезание, чтобы нарекли ему имя благословенного, и отвезли в Вифлеем, и похоронили у отцов его. Глаза ему закрывать не надобно, ведь он их не открывал.

У царя Давида был теперь новый музыкант, который играл для него на кинноре, — Шевания, тот юноша, что трубил трубами и однажды ночью стерег Вирсавию, и играл он на Шафановом кинноре. И царь очень любил его.

Вирсавия, Мемфивосфей и Шевания. Вот так оно было.

Более года уже противостоял город Равва осаде израильтян, шесть раз осажденные аммонитяне отбрасывали от стен Иоава и войско, а один раз отбились от одинокого Урии.

Но теперь вода в колодезях иссякла, загадочные болезни поразили скот, пропала у животных сила в ногах, быть может, осаждающие пустили в город больных крыс, нередко случались пожары, а женщины перестали рожать детей.

Царь Давид велел послать войску ковчег Господень, он стоял на холме перед западными воротами, и оттуда мог Господь заглянуть в Равву.

Тогда Иоав приказал напасть на городскую стену с северной стороны, первыми шли лучники и пращники, а за ними воины с таранами и лестницами, и они ворвались в город, всего семьдесят человек пришлось им убить, всего семьдесят человек случилось им убить, и овладели они хранилищами с водою и единственным источником, который еще давал воду.

И послал Иоав к дарю Давиду сказать, что должно ему немедленно прибыть, если он сам желает взять Равву, на самом-то деле аммонитяне уже были побеждены.

Однако же царь шесть лет не бывал в сражении и оттого медлил, порой донимала его странная боль в левом бедре, мышцы его рук были уже не так крепки, как прежде, чрево начало покрываться жирком, золотые перстни на правой руке, которая держит меч, вросли в пальцы, даже опустивши руку в холодную воду, не мог он снять свои перстни.

И он отослал гонцов назад к Иоаву: да, я прибуду, соберу народ и прибуду, но придется тебе еще немного подождать, я должен приготовиться к сражению, спешить не стоит.

И Иоав перенес воинский стан в город, внутрь стен Раввы, время от времени он позволял воинам напасть на какой-нибудь дом, чтобы взять пленников и добычу; войско начинало выказывать нетерпение, и он разрешил опустошить аммонитские винные погреба, но продолжал ждать.

Всю жизнь Иоав только и делал, что воевал, а было ему теперь пятьдесят лет, он довел до конца все войны, начатые или задуманные царем, он искусно владел всяким оружием — мечом и копьем, пращою и луком, палицей и боевым молотом, — в ближнем бою на мечах он слыл непобедимым, в особенности же он славился неотразимо стремительным резким ударом наискось снизу.

Но самым устрашающим его оружием был все-таки голос: сколь ни велико было войско, все до одного всегда слышали каждое произнесенное им слово; крикнет на лестнице царского дома — слышно даже на гумне Орны; однажды он убил осла — позвал его по имени прямо в ухо, и у осла лопнул череп, а пел Иоав так, что совершенно заглушал звуки труб. Был он сыном сестры Давида, Саруи, ростом выше царя и крепче, наплечники его были для всякого другого непосильной тяжестью, лицо у него было смуглое, волоса длинные, черные, в сражении он носил их заплетенными в косицу.

И народ Раввы послал старейшин к Иоаву на переговоры, но Иоав воспротивился, не стал говорить с ними.

А женщины пришли в стан войска по собственной воле, они нуждались в пище для своих детей, и умоляли сохранить жизнь их мужьям, и привели с собою невинных своих дочерей. Но Иоав был непреклонен.

Когда же понял Иоав, что жители Раввы могут умереть от жажды и голода, он послал в город повозки с хлебом и мясом и велел поставить их на площади, он приказал воинам пригнать овечьи стада из долины у Иавока, ведь город без жителей, город, полный мертвецов, взять невозможно. Ради царя должно ему сохранить народ живым.

В сумерках, когда стихал ветер, воздух был насыщен тленом, и гнилью, и смертью.

И мужи Раввы пришли к Иоаву со своим оружием, сложили копья, и луки, и мечи на повозки, запряженные тощими волами, и принесли ему. Но Иоав не принял от них оружие, не позволил им покориться, ведь без оружия они уже будут побежденными, и тогда царь Давид не сможет их победить.

Но мужи Раввы бросили свои повозки, и пришлось Иоаву вместе с воинами идти в город и распределять оружие меж аммонитян — в каждом доме он оставлял по копью, мечу, праще и луку.

Аннон, царь Раввы, послал Иоаву свой венец, а был он из чистого золота и такой тяжелый, что лишь с великим трудом один человек мог нести его перед собою, и был этот венец украшен небесно-голубым аметистом; двое аммонитян, из самых сильных, принесли венец, но Иоав не принял его. Он навьючил венец на осла и приказал отослать обратно, ибо лишь побежденный царь может отдать свой царский венец, лишь ступивши на лестницу, что ведет в преисподнюю, к мертвым, может царь отдать свой царский венец.