Читать онлайн «О черни, Путевые заметки». Страница 84

Fandango[Фанданго (исп.).] танцуют в длинной юбке со шлейфом; кружиться в такой юбке, легонько откидывая шлейф ножкой, вертеться волчком и притаптывать каблучками - большое искусство и восхитительное зрелище; весь этот танец чудесным ключом бьет из пены воланов и кружевных нижних юбок.

Gitanos[Цыгане (исп.).] танцуют парой пантомиму полов, пантомиму завлечения и упрямства, любовных объяснений и мучительства - классическую партию мужчины н женщины, причем женщины, я бы сказал, - пройдохи, а мужчины - тирана, который волочит ее по земле.

Но уж если цыган танцует один, он отбрасывает все условности пантомимы; тогда это уже чистое безумие поворотов, скачков и присядок, стремительных жестов и осатанелого топанья; танец такой безыскусственный, что уж не выражает ничего, кроме какого-то разбушевавшегося огня.

Guitarra[Гитара (исп.).] звучит совершенно иначе, чем мы это здесь себе представляем; она металлически звякает, как оружие, бряцает воинственно и сурово; она не лепечет, не воркует, не сюсюкает медоточиво, не тренькает, а звенит, как тетива, гулко рокочет, как бубeн, гремит, как лист жести; это мужественный, бурный инструмент, и играют на нем молодцы, похожие на разбойников с гор, рвущие струны порывистым резким щипком.

Hijal Ola, hija![ Дочка! Так, так, давай, дочка! (исп.)]

Chiquita. Bueno, bueno, chiquita![ Хорошо, девчоночка, хорошо! (исп.)]

Jota[Хота (исп.).]. Арагонская хота - это песня и танеп; песня с трудным кадансом, суровая, дикая, стремительно разбегающаяся и снова тягучая, с ярко выраженным мавританским влиянием, но без завитушек flamenco; каждая строфа соскальзывает в такую протяжную н круто замирающую жалобу. И хота - прелестный танец, стремительный, буйный, с мощным темпом галопа, прорывающимся из округлой и замирающей кантилены.

May bueno, chica! Otra, otra![ Хорошо, малютка, очень хорошо! А ну, еще, еще! (исп.)]

Ola, nina! Ea![ Ух, девочка! Эх! (исп.) ]

Palmoteo, или хлопки. Пока один из группы танцует, остальные сидят вокруг и выбивают такт ладонями, словно не могут выдержать эти потоки ритма, хлещущие в гитарных каскадах. И кричат. И топают.

А гитаристы ерзают на стульях, притопывают и покрикивают. Да тут еще кастаньеты...

Rondaila - это такая пузатая арагонская мандолина, звенящая металлом и певучая, подыгрывающая хотам-песням.

U. El U - это валенсийская песня, экстатический рев певца под треск труб и неистовый грохот кастаньет; отродясь не слыхивал такой знойной и яростной песни, как этот тягучий, надсадный вопль мавров,

Zapatear, или топать ногами в каком-то угаре ритмов.

Zamacuco[Опьянение (исп.).].

BODEGA

[ Винный погреб (исп.). ]

В Испании, как в каждой старой доброй стране, существует четкое деленье на провинции; есть тысяча и одно различие между Валенсией и Астурией, Арагоном и Эстремадурой; даже природа присоединяется к этому региональному патриотизму и родит в каждой провинции свое вино. Знайте, что вина кастильские придают храбрости, а вот вина провинции Гранада рождают тяжелую ожесточающую тоску; у вин андалузских приятельски-нежный вкус, вина из Риохи проясняют мысли, каталонские вина развязывают язык, а вина Валенсии так и хватают за душу.

Знайте далее, что херес, который пьют там же, где производят, совсем не тот сладковатый херес, который пьем мы; это вино светлое, прожженное кисловатой горечью, мягкое, как растительное масло, но при этом крепкое, потому что родится у моря. Коричневая малага - густая и липкая, как ароматный мед, таящий в себе огненное жало. А потом винцо, которое зовется мансанилья, из Сан-Лукара; как о том свидетельствует его имя, это винцо молодое, проказливое, мирское и веселое; выпивши мансанильи, плывете, как парусник при попутном ветре.

Знайте, что в каждой провинции - своя рыба и свои сыры, свои колбасы, бобы и дыни, маслины, виноград, сласти и прочие божьи дары местного производства. Вот потому-то старые, достойные доверия писатели и утверждали, что путешествия поучают нас истинам и добру, и каждый путешественник, отправившийся в дальние края, чтобы расширить свой кругозор, вам подтвердит, какая важная и редкостная вещь - хорошая таверна. Нет больше астурийских королей, но астурийский копченый сыр существует; "...златые дни Аранхуэса миновали..."["...златые дни Аранхуяса миновали..." - намек на первую фразу из драмы Ф. Шиллера "Дон Карлос"; г. Аранхуэс -летняя резиденция испанских королей.], но клубника Аранхуэса и теперь в зените своей исторической славы.

Не будьте лакомками и обжорами, и да явится ваша трапеза данью богам места и времени. Хотел бы я всегда есть икру в России, а бекон в Англии; но, увы, меня кормили икрой в Англии и английским окороком на земле испанской. Патриоты всех стран, - это прямой заговор против нас; ни международный капитал, ни четвертый интернационал не представляют такой опасности, как Международный Владелец Отеля. Заклинаю вас, кабальеро, боритесь против его козней, выкрикивая, как когда-то встарь на поле брани, чтонибудь вроде Chorizo, Позор, Kalbshaxen[Телячьи ножки (нем.).], Ala lanierne[На фонарь (франц.).], Macaroni[Макароны (итал.).]; одну с верхом, Porridge[Каша (овсяная) (англ.).], Camembert[Головка сыра (в Нормандии) (франц.).], Pereat[Пропади оно пропадом (лат.).], Manzanilla[Мансанилья (исп.).] и прочее в таком роде в зависимости от того, где вы и насколько вы воинственно настроены.

С A RAVELLA

[ Каравелла (исп.). ]

Пришвартована она недалеко от той Торре дель Оре[Торре дель Оре Золотая башня, старейший архитектурный памятник в Севилье (1220), куда складывали драгоценности, привезенные из завоеванных испанцами земель в Америке.] на Гвадалквивире, где испанские корабли выгружали перуанское золото; и будто бы до последней доски, до последнего каната воспроизводит ту самую каравеллу de Santa Maria, на которой Христофор Колумб открыл Америку. Я пошел посмотреть на нее в надежде, что там у меня зародится какой-нибудь замысел о Христофоре Колумбе; облазил всю ее от трюма до верхушки; ложился на постель в каюте Колумба и спрятал на память один номер "Ля вангуардиа"["Ля вангуардиа" - барселонская газета.], лежавший там на столе, - очевидно, тоже со времен Колумба; пробовал поднимать эти самые фальконеты или кулеврины - не знаю уж, как эти старые пушечки называются, причем едва не перебил ногу железным ядром, потому что они были заряжены; ко не сделал для себя никакого открытия, только очень удивился, что это славное судно так мало. Пражский магистрат, мне кажется, не доверил бы ему перевозку пассажиров даже до Збраслава[Збраслав - предместье Праги.].

Но наверху, на палубе, я вспомнил, что за моей спиной иберо-американская выставка и что, когда она закроется, на ее месте в Севилье будет большой иберо-американский университет, в который, как мы, севильцы, надеемся, будут приезжать молодые кабальеро из Мексики и Гватемалы, Аргентины, Перу и Чили.

В эту минуту мне страшно захотелось быть испанским патриотом и радостно выкрикивать: Hombres[Люди (исп.).], вообразите только, там, за морем, не знаю сколько миллионов людей, говорящих на языке словаря Мадридской академии! Пускай там государств столько же, сколько фиников на пальме, но ведь это один народ, и если взяться за дело как следует, была бы одна культура, sabe[понятно? (исп.)]? Представьте себе, кабальеро, что все люди, пользующиеся словарем Мадридской академии, выступили бы заодно, - тут бы тогда было такое, что и Лиге Наций не по плечу, тут была бы Евроамерика, тут была бы межконтинентальная антанта белой расы; helo, alii, была бы заново открыта Америка. Подумайте только, как мы, иберийцы, утерли бы нос этим великим державам с их вечными сварами из-за тоннажей и калибров! Amigos[Друзья (исп.).], каждый estranjero[иностранец (исп.] не успел притащиться к нам через Ирун или Портбу, а смекает уж, что мы, испанцы, люди некогда великой, всемирной славы; где это все теперь, черт возьми, я вас спрашиваю? Во имя Гойи и Сервантеса, покажем-ка себя еще раз!

Так примерно стал бы я говорить, потому что если уж у человека под ногами палуба судна, напоминающего каравеллу Колумба, то он чувствует что-то вроде потребности открыть Америку. Америки я не открыл, но обнаружил, что в этой стране недалеко ходить за тем, что, если я не ошибаюсь, называется национализм. Народ этот, как никакой другой в мире, если не считать англичан, сумел сохранить свой особый уклад; и от женских мантилий до музыки Альбениса[Альбенис Исаак (1860-1909) - известный испанский композитор и пианист.], от повседневных привычек до уличных вывесок, от кабальеро и до ослов предпочитает свое, исконно испанское, единообразяшей лакировке международной цивилизации. Быть может, дело тут в климате или в почти островном положении, но главное, мне кажется, в характере людей. Здесь каждому кабальеро задирает нос региональное чванство; Gaditano кичится тем, что он из Кадиса, Madrileno - тем, что из Мадрида, астуриец горд тем, что из Астурии, а кастилец горд сам по себе, ибо каждое это имя овеяно славой, как герб.

Вот почему, мне кажется, севилец не снизойдет никогда до того, чтобы стать добрым международным европейцем; ведь он не мог бы стать даже мадридцем. Одна из самых неразрешимых загадок Испании - ее провинциальный дух, особая добродетель, которая в остальной части Европы постепенно сходит на нет; провинциализм - валовой продукт природы, истории и людей. Испания еще не перестала быть природой и еще не опамятовалась от своей истории, потому-то она и сумела сохранить в такой степени это качество. Ну, а мы, прочие, можем только немножечко удивляться тому, как это прекрасно-быть нацией.