Читать онлайн «Бьётся сердце». Страница 11

Ещё некоторое время он чувствовал, как обезумевший конь тащит его. Пытаясь выдернуть ногу из стремени, он схватился за куст, но тут — будто из пушки в упор — громыхнуло в ушах, зазвенело и всё померкло.

Очнулся Левин на снегу под деревом, видимо под тем самым, о которое его трахнуло на лету. Коня и след простыл. Не было с ним и винтовки. Но и погони, слава богу, не было слышно. Удивительная тишина стояла вокруг. Левин прислушался к тайге, к самому себе и сделал попытку встать. Но при одном только движении боль в ноге так резанула, что он едва не закричал. Передвигаться Левин мог только ползком, волоча валенки.

Так, на четвереньках, он и стал двигаться — неизвестно куда, только бы не лежать. Давно уже пала тьма, над макушками сосен маячил лёгонький серпик месяца-молодика, подсвечивал снег. Левин полз, ни на минуту не давая себе передышки, положив для верности браунинг за пазуху. Только бы сознание не потерять!

Наконец лес поредел, вовсе отступил, и Левин упёрся головой в изгородь. Перед ним оказалось какое-то длинное строение, крытое пластами снега. Похоже, коровник, хотон по-местному.

Если судить о хозяине по величине этого хотона, то попал Левин совсем не туда, куда можно было постучаться раненому красному разведчику. Сюда стучаться — что добровольно сдаться «братьям». Левин знал — за хотоном, с противоположного края, саженях в тридцати, полагалось быть загородям для сена. Доползти бы до этого сена, зарыться поглубже, посмотреть, что там с ногой. Только не было бы собак на подворье, иначе беда. Он так сосредоточился на этих тридцати саженях, что испугаться не успел, когда прямо перед ним со скрипом разверзлась дверь хотона и женщина, закутанная в шаль, едва не наступила торбасами на руки. Она с испугом отпрянула: «Ай!»

— Дорогая… хозяюшка… — униженно забормотал Левин, протягивая к ней руку. — Тётенька, ранен я. Ногу повредил… — Тут он вспомнил кое-какие якутские слова, раньше слышанные. — Мин ючюгэй! Кутанна суох… не бойся! Мин красный… Мин — хамначчит! Коня надо! За мной гонятся бандиты, понимаешь? Ат надо…

Слыша слова на родном языке, женщина чуть успокоилась. Показывая на хотон, она быстро стала говорить по-своему. «Туда… ползи…» — только и понял Левин. Дверь в коровник она уже открыла. Затем, неловко уцепившись за его шинель, помогла перевалить порожек.

Забеспокоились, завозились коровы. Налетевший ветер хлопнул дверью, которую она забыла притворить. Оба замерли. В самом дальнем углу коровника Левин привалился между яслями и стеной. Она забросала его сеном.

— Тихо-тихо лежи… Тут я дою…

— Спасибо, тётенька… дорогая.

За яслями негде было повернуться. С большим трудом он добыл из-за пазухи браунинг, зажал его в руке, хотя мало было надежды, что оружие поможет в таком положении. Можно ли довериться этой тётке? Не попал ли он в ловушку? И не лучше ли, пока не поздно, выбраться отсюда на волю?

Сил хватило лишь на то, чтобы подумать об этом. Ловя ускользающую мысль, он засыпал, будто валился с кручи, будто погребён был не под сенной трухой, а под обломками скал — уже не пошевельнуть рукой, не разжать веки.

Пришёл Левин в себя от громких голосов в хотоне: женщины доили коров и перекликались меж собой. Окошко в стене хотона — плитка льда, вмурованная вместо стекла, — слабо белело, снаружи уже занялось утро. Потрескивали лучинки, их неверное пламя отражалось на мокрых стенах.

Левин сдержал стон, даже язык прикусил — так болела нога. Два знакомых якутских слова то и дело повторялись в болтовне доярок — «бандит» и «красный». Видимо, и сюда дошёл слух о вчерашней стычке между разведчиками и белыми «братьями». Кто знает, может, прибилась его лошадь или винтовка нашлась. Может, «братья» сейчас вовсю шарят по дворам в поисках исчезнувшего конника?

Сквозь щели яслей была хорошо видна спина той, которую ночью он напугал до полусмерти. Она доила молча, не поднимая головы от ведра.

Но вот лучина, воткнутая в корявый столб, нагорела, стала меркнуть, — женщина встала, чтобы очистить уголь. Огонёк ожил под её рукой, и Левин успел разглядеть лицо своей спасительницы: та, кого он принял за «тётеньку», оказалась девушкой, довольно милой к тому же.

Чудно устроен человек: даже в своём бедственном положении парень оставался парнем. Словно куль затиснут, в нос и в рот лезут коровьи объедья, «братья» его ищут, чтобы поставить к стенке, а он обрадовался: «Ишь ты, попалась мне какая… краля!» У его спасительницы лицо было удивительно белое, чистое — это и в полутьме видно. Тонкие брови, рот чуть припухший… Совсем ещё юная. «Эх, и дрожит же она сейчас! В такое дело влипла…»

На этом он снова впал в забытье.

— Эй, догор. Табаарыс, — она тормошила его.

Левин приподнялся на локте. Чашка мучной каши с сосновой заболотью дымилась перед ним, поверх лежал кусок лепёшки.

— Поешь… И тихо-тихо лежи! Если найдут тебя — о-о-о… Алджархай!

Говорит, а у самой губы дрожат, как в ознобе. Схватила чашку (Левин опустошил её вмиг) и побежала.

Но тут же вернулась.

— Ты — бассабыык… табаарыс. Мой брат в Якутске. Тоже кысыл… красный. Зовут Сэмэнчик. Оторов Сэмэнчик… Не встречал?

В их отряде было немало якутов, но Семёна Оторова он не знал.

— Оторов, Оторов?.. — пытался вспомнить. — Много их, дорогая… Горевать не надо, жив твой Сэмэнчик — непременно! Вот доберусь до Якутска, сразу же разыщу. Оторов Сэмэнчик, я запомню, я запомню, ты только помоги мне. Коня надо, понимаешь? Ат, коня… Хоть какого. Тебя как зовут?

— Ааныс.

— А меня Всеволод. Вроде бы познакомились… Выбраться мне отсюда нужно, Анечка, понимаешь? Коня нужно…

Со двора послышались голоса, и девушку будто ветром сдуло. Левин нырнул в своё сено. Так и не понял: удалось ли растолковать девице, поняла ли она, как ему нужен конь… Не будет коня — каюк красному пулемётчику Всеволоду Левину.

Она всё поняла, славная девушка. Пришла глухой ночью, разгребла сено, склонившись, зашептала, — дыхание её он чувствовал на лице:

— Слушай, табаарыс… в лесу городьба… Покажу, как идти… Прямо — юрюйэ… В лесу городьба, понял? Коней хозяин там прячет.

На его счастье — ноге стало легче. С трудом, но всё же мог ступать. После удушливого хотона свежий воздух ударил в голову, как спирт. С усадьбы он выбрался, держась за плечо Ааныс — она перехватила его руку, перекинутую за спину.

— Теперь пусти, сам пойду… Беги, не спохватились бы! Спасибо тебе за всё. Милая ты…

Он притянул её к себе и поцеловал.

— Кэбис, — она вырвалась. — Будь счастлив! Иди!

Она пожелала ему счастья, эта славная якуточка, и всё у него вышло на редкость складно: хозяйскую утайку он нашёл в лесу без особого труда, выбрал себе коня, на тракт выскочил без приключений. Утром Левин был уже у своих. Как из мёртвых воскрес.

Однако не знал Всеволод тогда, как худо обернулась эта история для самой девушки.

Утром на хозяйском дворе поднялся переполох: из лесу пропал рысак, гордость тойона Дадая.

Около городьбы — мужские следы, валенки. Проследили их — со двора идут. Возле хотона нашли и женские следы, маленькие торбаса. Значит, кто-то из дворовых помогал красному.

Согнали всех батрачек, велели ступать в след.

Допрашивал Ааныс сам хозяин — с тяжёлой ременной плёткой в руке. Разъярён он был пуще пса:

— Засеку до смерти! Кого провожала ночью? Кто коня увёл?

Грешил он на её братца — не красный ли Сэмэнчик Оторов появился в родных местах? «Не знаю. Не знаю. Не знаю». Так ничего и не добился Дадай.

— Ладно! — пригрозил он. — Завтра «братья» тебя порасспросят. Им-то уж скажешь.

Её бросили в подвал и даже привалили дверь снаружи. Два дня и две ночи просидела Ааныс в ледяной тьме, совсем уже простилась с жизнью.

Бандиты не появлялись. Ни завтра их не было, как рассчитывал Дадай, ни послезавтра. А на третий день усадьба огласилась звоном оружия и конским топотом — приехали!

Красные приехали. Почуяв хозяйский двор, ржал под Всеволодом Левиным белоногий рысак. Однако прежнему его хозяину теперь было не до лошадей.

Так вот красный пулемётчик Левин и нашёл себе жену в снежном якутском краю.

Годик был Сашке. Чёрными мамиными глазами он с радостным удивлением смотрел на божий свет и таскал отца за усы. На пристани кипел народ, малыш и вовсе развеселился — столько вокруг интересного!

Уезжали товарищи Левина по отряду. Следующим рейсом предстояло отправиться и ему. Выбрали они с Ааныс для постоянного жительства губернский Томск. Возвращаться в Сосновку — только рану бередить! Ничего дальше своего наслега не видевшая, оглушённая этим огромным, по её представлениям, городом Якутском, Аннушка с любопытством и тревогой ждала встречи с Томском.

Отвалив, пароход бойко зашлёпал плицами и стал уходить вверх по Лене. Добрый путь, друзья!