Читать онлайн «Зеркало моды». Страница 20

Однажды госпожа Лидиг спешила на обед, и взгляд ее привлек плед в витрине антикварной лавки на 57-й улице. Она зашла в магазин, чтобы получше рассмотреть этот шедевр, и наконец решила: «Беру». Продавец попытался ее вразумить: «Мадам, это очень дорогая вещь. Вам могу уступить разве что за 60 тысяч долларов!»

«Цена меня устраивает, – отрезала госпожа Лидиг. – Скажите лакею в автомобиле, пускай повесит его на руку».

В 1910 году она жила в доме на 52-й улице, построенном для нее архитектором Стэнфордом Уайтом. Мебель в комнатах была в том числе и антикварная, XV и XVI веков. Когда началась война, Рита Лидиг велела дом разобрать, а все, что было внутри, продать с аукциона. Она сочла, что в войну не пристало демонстрировать роскошь, и посвятила себя благотворительности, делая вид, что это дается ей легко, без труда.

Незадолго до окончания войны Рита развелась с мужем и переехала в георгианский особняк на Вашингтон-сквер. Здесь она создала самую оригинальную коллекцию произведений декораторского искусства, в нее вошли, например, изысканные английские люстры из серебра и хрусталя. Ни один предмет в комнате не стоял по диагонали, а обстановку можно было назвать скудной. Дело в том, что, чем чище и тоньше становился ее вкус, тем больше отсеивалось через сито – оставалось только лучшее, неповторимое. Она решила сохранить лишь один прелестный коврик, фламандские гобелены, Тициана да Сурбарана. Чутье помогало ей разбираться в самых разных видах искусства, и лучшей его покровительницы было не найти. Даже смотрители музеев уважали ее как знатока и ценителя. В доме на Вашингтон-сквер Лидиг жила одна, слуги спали в гараже: как и все остальные, кому она благоволила, они были всем сердцем ей преданы и не могли бросить хозяйку в беде. По ее распоряжению в доме никогда не запирали парадную дверь, держали отворенными и окна первого этажа. На предостережения матери о том, что ее могут ограбить, Рита отвечала: «Мое богатство – свалившееся на меня несчастье. Если для кого-то несчастьем стала бедность, то пусть возьмут, что у меня есть: им нужнее».

Но воры к ней не пришли, может, потому, что она излучала щедрость и заражала этим других. Такая женщина, естественная во всем и, при всей своей величавости и гордой осанке, простая как дитя, не могла никого разозлить. Любой, раз увидев ее, испытывал на себе ее женские чары – сама того не сознавая, она умела получить от человека все, что ей захочется.

Она не так уж часто выходила в свет. Однако густо напудренное бледное лицо, платье с непомерно торчащим воротником, шляпа-треуголка по моде XVIII века и остроносые туфли создавали такой роскошный образ, что она немедленно покоряла своим видом совершенно незнакомых людей. Стоило ей отправиться в Лувр или даже просто выйти на улицу, как за ней тут же увязывалась толпа обожателей. Ее сестра Мерседес де Акоста рассказала мне один случай: однажды, когда экипаж госпожи Лидиг остановился на Вандомской площади и она собиралась выйти, к ней подошел совершенно незнакомый человек и произнес: «Que Dieu vous bénisse, madame!» («Благослови вас Господь, мадам!») Каждый из художников, которым ей довелось позировать, считал редкой удачей работать именно с ней, с самой отзывчивой из моделей. Ее ваяли Роден и Бурдель, рисовали Сарджент, де Ласло, Каролюс-Дюран, Соролья и Эллё. Про нее Сарджент сказал, что она живое воплощение искусства. Ею был совершенно очарован Больдини: он нарисовал четырнадцать ее портретов. Стоило ей совершенно непринужденно сменить позу, он умолял ее замереть и не шевелиться и принимался набрасывать очередной вариант.

Секрет присущего Рите Лидиг очарования крылся отчасти в ее лице: за исключительную бледность она получила прозвище «алебастровой красавицы», а скульптор Мальвина Хоффман не преминула изваять ее из этого материала. Нос у госпожи Лидиг был длинный, с игриво вздернутым кончиком, тонкие губки сложены бантиком, волосы шелковистые, угольно-черные, лоснящиеся и сверкающие, как кожа новеньких туфель, были уложены в высокую прическу «помпадур»; позднее она подстриглась «под ежик».

Ела она редко и мало и поэтому у нее были такие тоненькие ноги и руки, что она удивительным образом походила на паука. Наделенная от рождения великолепной осанкой, Рита Лидиг высоко держала подбородок и, пересекая залу, плыла как лебедь. По мнению Айседоры Дункан, Рите Лидиг, в отличие от многих женщин, было понятно, что походка – это самый настоящий танец. Она не забывала вкладывать в каждое свое движение всю душу, не позволяла с собой никаких вольностей и не терпела безразличного к себе отношения. На публике Рита почти не смеялась и даже не улыбалась – лишь чуть опускала голову в знак того, что ей весело, чуть морщила нос, по плечам при этом пробегала легкая дрожь.

Неподвластная веяниям времени, Рита Лидиг одевалась всегда по-своему. Конечно, она была особой довольно странной и очень хрупкой, однако именно она придумала множество самых разных фасонов одежды. Это она впервые позволила себе появиться на публике в платье с вырезом до талии на спине; ее первый выход в таком наряде произвел фурор. Она сидела в оперной ложе в окружении мужчин и обмахивалась великолепным черным веером – мелочь, но в те времена на такие мелочи обращали внимание. Газеты подняли шум, и спустя неделю даже те из дам, кто принял новый фасон в штыки, быстро его переняли.

Из модельеров госпожа Лидиг покровительствовала сестрам Калло – заказывала наряды исключительно в этой уважаемой фирме. При этом в течение многих лет она могла даже не являться к ним на примерку. Дело в том, что ходить по ателье она считала верхом бесстыдства. И портных, и ювелира, и скорняка с мехами она приглашала к себе. В доме госпожи Лидиг примерка стала чем-то вроде особого торжества.

Младшая сестра Мерседес рассказывала о том, как в дом приходили мастера, чтобы сделать примерку. Они приносили с собой огромные плоские коробки, наперстки, ножницы и шелковую бумагу. Половина мастеров устраивалась подле нее, держа во рту пучки булавок, иногда встав на колени. Остальные, отойдя на несколько шагов, восклицали: «Que c’est ravissant, madame!» («Как восхитительно, мадам!») По окончании примерки всех ждало угощение – портвейн и пирожные: у госпожи Лидиг было заведено щедро награждать тех, кто ей служит. Бывало, что доставала она из кармана горсть изумрудов. «Такова была награда мастерам за примерку», – вспоминала потом Мерседес.

Неудивительно, что такая яркая натура не признавала единообразия в одежде. Рита Лидиг одевалась не современно и не модно – ее наряд всегда был вне какой-либо эпохи. Он отражал ее характер: Рита любила парчу и бархат, изысканное кружево и, несмотря на переменчивость моды, хранила верность однажды придуманным ею платьям. Не в ее правилах было заказывать один уникальный образец; она заказывала сразу несколько, и они различались лишь незначительно – материалом, плетением кружева, деталью фасона. Часто по ее просьбе шили 25 почти одинаковых плащей. Страсть, которую госпожа Лидиг питала к одежде, не имела ничего общего с бахвальством – напротив, она ощущала себя художником, создавшим гениальную картину. Вместо пеньюара у себя в спальне она надевала подобие широкой юбки из цельного куска кружевной ткани XI века, за которое заплатила ни много ни мало 9 тысяч долларов. Была в ее гардеробе и повседневная одежда – черные бархатные платья, и вечерние наряды с глубоким вырезом и открытой спиной, а также всевозможные куртки, плащи из редчайшего материала, которые днем она носила с бархатной юбкой, а в вечернем варианте сочетала с широкими атласными брюками. Ночные сорочки и исподнее украшались медальонами из тончайшего, будто прожилки осеннего листа, кружева на античные сюжеты. Были у нее легкие, невесомые кружевные мантильи; туники, тяжелые, будто доспехи; кофточки из расшитого батиста или коклюшечного кружева с очень высоким воротом; тонкие, как паутина, чулки с диковинными кружевными вставками; юбки с узором в виде роз, шапки из собольего меха, турецкие фески из каракуля и, наконец, зонт с усыпанной бриллиантами платиновой ручкой, на которой было выгравировано «Рита».

Ходить пешком она не любила, но туфель при этом имела три сотни пар, причем такие, каких прежде не видывал свет, работы сапожника Пьетро Янтурни, хранителя обувной коллекции парижского Музея Клюни. Он был человеком весьма экстравагантным и обладал удивительным талантом делать обувь идеальной формы и очертаний, легкую, грациозную, как скульптура. С клиентами он вел дела несколько необычным образом: вначале требовал залог в тысячу долларов, из которого потом вычитал затраты на изготовление и перевозку каждого сапожка или башмачка; при этом обувь доставляли порой спустя два, а то и три года. Однажды он сделал гипсовые слепки стоп заказчика и уже по ним кроил обувь; материал в его руках был податливее глины, и туфли получались как будто из тончайшего шелка. Для Риты Лидиг он изготовил обувь из бархата XI–XII веков, с мысами либо длинными и острыми, либо квадратными, с квадратной же пяткой. И выходные туфли, и домашняя обувь были расшиты золотом и серебром, порой украшены кружевной аппликацией и дополнены гетрами из тончайшей кожи, сидевшими так ладно, будто они были сделаны из шелка. Рита Лидиг собирала коллекцию скрипок, и, увидев ее, Янтурни придумал использовать легкое дерево, из которого создавались эти музыкальные инструменты, для изготовления деталей обуви, и у него получились туфли легче страусового пера. Эти туфли Рита хранила в сундуках, изготовленных в Петербурге, обитых снаружи кожей, а внутри – кремовым бархатом, запирая их на несколько увесистых замков.