Читать онлайн «Нордические олимпийцы. Спорт в Третьем рейхе». Страница 16

На первый взгляд может показаться, что решение организационных вопросов удавалось Теодору Левальду легко и без каких-либо усилий. Чтобы развеять это заблуждение, необходимо обратиться к одному эпизоду, который имеет значение не только для истории спорта. Как уже указывалось выше, весной 1933 года Левальд подвергался нападкам со стороны национал-социалистической партийной прессы. И речь шла отнюдь не о единичном случае, а о планомерной кампании, которая являлась отголоском антиеврейского бойкота, начатого в Германии 1 апреля 1933 года. Постепенно бойкот перешел из сферы торговли в сферу управления и культуры. Не смогло избежать травли и руководство Немецкого имперского комитета физической культуры. Карл Дим вспоминал в своих мемуарах: «Меня травили попеременно то в «Народном обозревателе», то в «Атаке» («Ангрифф»). Мне ставилось в вину, что я был человеком, зависимым от заграницы». После того как выпады в курируемой Геббельсом «Атаке» коснулись Теодора Левальда, тот решил использовать свое влияние. Он направил 3 апреля 1933 года в редакцию журнала возмущенное письмо. В нем сообщал, что всегда придерживался национального мировоззрения, а физическое воспитание всегда видел в привязке к несению военной службы, что сближало его с Имперским министерством по делам рейхсвера. Словно оправдываясь, Теодор Левальд заявлял: «Только благодаря мне и Карлу Диму стрельба из мелкокалиберной винтовки и марш-броски в полной выкладке сейчас считаются символами немецкого спорта и физкультуры».

Принимая во внимание, сколь много он сделал для немецкого спорта, что подтверждалось личной встречей с Гитлером, Теодор Левальд решил обороняться, причем в агрессивном стиле. 3 апреля 1933 года он пожаловался Ламмерсу на нападки партийной прессы: «После того как при вашем любезном посредничестве была организована моя встреча с господином Гитлером, а также с господами имперским министром внутренних дел Фриком и с имперским министром пропаганды и народного просвещения Геббельсом, отношение ко мне этих ведущих партийных изданий, безусловно, смягчилось. Мне никогда не был присущ реакционный образ мышления. Я всегда придерживался лишь идеи, что моей задачей было содействие спорту с целью формирования национального мышления, народной силы и боеготовности». Левальд отнюдь не стремился «реабилитироваться» в глазах новой правящей верхушки. Он открыто настаивал на том, что должен быть центральной фигурой при подготовке Олимпийских игр 1936 года, а потому прибегал к весьма жестким аргументам. Теодор Левальд категорически отказывался рассматривать даже гипотетическую возможность своего ухода из Немецкого Олимпийского комитета. Кроме этого он недвусмысленно предупреждал: «Международный олимпийский комитет не может навязывать [Германии] никаких личностей».

С другой стороны, Левальд демонстрировал разительное простодушие. Например, по поводу некоторых обвинений он заявлял следующее: «По поводу упреков о моем семитском происхождении мне хотелось отметить следующее. Моя мать была дочерью главного суперинтенданта Детмольда (Липе). Дед же происходил из семьи вестфальских священников, чья родословная прослеживается вглубь на многие века. Мой отец был крещен еще в юношеском возрасте». Подобная наивность показывает, что Левальд не совсем четко себе представлял суть расовой теории национал-социализма.

Сейчас сложно сказать, какой именно из аргументов произвел впечатление на Гитлера, но реакция не заставила себе ждать. Уже 4 апреля 1933 года Ламмерс продиктовал своему секретарю: «1. Известить заведующего отделом печати НСДЛП, господина Дитриха, что господин рейхсканцлер выразил желание, чтобы в национал-социалистической прессе прекратились всякие нападки на господина Левальда. 2. Уведомить об этом по телефону самого господина Левальда». Но, несмотря на принятое в имперской канцелярии решение, положение Теодора Левальда все-таки было крайне шатким. Чтобы не ставить под угрозу возможность проведения Олимпийских игр в Берлине, он решил добровольно оставить пост руководителя Немецкого имперского комитета физической культуры. Конечно же это должно было автоматически привести к перестановкам и в составе Немецкого олимпийского комитета, о чем были прекрасно осведомлены в имперской канцелярии. Однако в преддверии назначения Ганса фон Чаммера на пост Имперского комиссара по делам спорта Ламмерс и Винштайн рекомендовали Теодору Левальду на время сократить общественную активность. Проще говоря, в рейхсканцелярии не хотели без липшей на то надобности афишировать тот факт, что главой Немецкого олимпийского комитета должен был автоматически являться президент Имперского комитета физической культуры. С одной стороны, судьба имперского комитета уже была предрешена — он должен был быть распущен в самое ближайшее время. С другой стороны, национал-социалистическое правительство не хотело лишаться человека, который пользовался авторитетом в Международном олимпийском комитете.

6 мая 1933 года Теодор Левальд передал в имперскую канцелярию обращение Международного олимпийского комитета. Весьма показательно, что граф Анри де Байе-Латур (третий по счету президент МОК) обращался к Левальду, герцогу Адольфу Фридриху фон Мекленбургу и Карлу фон Хальте «дорогие коллеги». В указанном обращении говорилось, что олимпийское движение подчинялось определенным правилам, а потому возникало опасение, что в Берлине «могли бы возникнуть немалые трудности». В данном случае подразумевались слова Имперского комиссара по делам спорта Ганса фон Чаммера, который публично заявил, что организация Олимпиады в Берлине относится к его исключительной компетенции. Далее президент МОК выдвигал едва ли не ультимативные требования, принять которые было необходимо к началу июня, то есть к тому моменту, когда в Вене должно было произойти очередное заседание Международного олимпийского комитета: «Весьма важно, чтобы в Вене вы представили доказательства того, что Немецкий олимпийский комитет, который, собственно, и выдвинул Берлин для проведения игр в 1936 году, может быть уверен в немецком народе… Имперское же правительство со своей стороны должно дать письменные гарантии того, что никто не будет мешать соблюдению олимпийских правил». Кроме всего прочего, граф Анри де Байс-Латур указывал, что Олимпийские игры не могли иметь политического, расового или конфессионального характера, что организационный комитет по подготовке Олимпиады 1936 года находился в исключительном подчинении у МОК. «Если господин рейхсканцлер не может согласиться с данными условиями, то Берлин не может являться местом проведения Олимпиады».

Может возникнуть вопрос: почему возникла столь острая необходимость подтверждения того, что Германия была готова принять Олимпийские игры в 1936 году? Кроме упомянутого выше заявления фон Чаммера необходимо упомянуть студенческую акцию протеста, в которой принимали участие представители 18 германских университетов. С конца 20-х годов студенчество традиционно поддерживало национал-социалистов, считаясь едва ли не самой радикальной силой в национал-социалистическом движении. В Берлине эта акция вылилась в посадку саженцев дубов на гаревую дорожку стадиона, чем немецкие студенты продемонстрировали свое презрение к олимпийскому движению и так называемому большому спорту. Кроме этого студенты активно подписывались под призывом Тило Шеллера, одного из самых молодых руководителей СА. В этом обращении сообщалось, что они «от лица всей немецкой молодежи выступали против проведения в Берлине Олимпийских игр в том виде, как они были запланированы».

Гитлер не смог скрыть своего разочарования столь бессмысленным радикализмом, который в том числе себе позволяли некоторые из руководителей спортивных объединений. В то же самое время он счел неприемлемым ультимативный тон обращения графа де Байе-Латура. Понимая, что организационный комитет по подготовке Олимпиады-1936 будет находиться в подчинении МОК, Гитлер отказался от поста председателя почетного комитета. Левальд оказался между молотом и наковальней. Ему пришлось в срочном порядке убеждать МОК в том, что в Германии царит большое воодушевление по поводу предстоящих Олимпийских игр, а потому нет никакого смысла переносить их из Берлина в другой европейский город. Одновременно с этим ему пришлось вести активную работу с министерством внутренних дел, чтобы то осадило фон Чаммера. В итоге Имперский комиссар по вопросам спорта получил в организационном комитете по подготовке Олимпиады всего лишь право совещательного голоса.

Как бы то ни было, но когда в июне 1933 года в Вене вновь был поднят вопрос о том, насколько власти рейха были готовы подчиниться олимпийским правилам, то были предоставлены все необходимые гарантии. Отдельное внимание было обращено на то, что в Олимпиаде могли без проблем принимать участие даже евреи. Но в этой связи надо задаться двумя вопросами. Во-первых, не ослабил ли граф Анри де Байе-Латур свой решительный тон? Во-вторых, были ли уполномочены германские делегаты давать подобного рода гарантии от лица имперского правительства? Сохранились сведения, что в венском заседании МОК принимал участие Ганс фон Чаммер, который и представил документы, подписанные министром внутренних дел Вильгельмом Фриком. Судя по всему, Гитлер категорически отказывался давать гарантии от своего имени. В то же самое время в архивах сохранились документы, из которых следует, что решение об участии в Берлинской Олимпиаде еврейских спортсменов было принято только в сентябре 1934 года! И произошло этого только после афинского заседания МОК.