В конце концов Блад согласился с тем, что у них нет иного выхода, как
вернуться в Маракайбо и там заново оснастить корабли, прежде чем сделать еще
одну попытку прорваться в море.
Так они и решили. И вот в Маракайбо вернулись победители, побежденные в
коротком, но ужасном бою. Раздражение Блада еще более усилил мрачный
пессимизм Каузака. Испытав головокружение от быстрой и легкой победы над
превосходящими силами противника, бретонец сразу же впал в глубокое
отчаяние, заразив своим настроением большую часть французских корсаров.
– Все кончено, – заявил он Бладу. – На этот раз мы попались.
– Я слышал это от тебя и раньше, – терпеливо ответил ему капитан
Блад. – А ведь ты, кажется, можешь понять, что произошло. Ведь никто не
станет отрицать, что мы вернулись с большим количеством кораблей и пушек.
Погляди сейчас на наши корабли.
– Я и так на них смотрю.
– Ну, тогда я и разговаривать не хочу с такой трусливой тварью!
– Ты смеешь называть меня трусом?
– Конечно!
Бретонец, тяжело сопя, исподлобья взглянул на обидчика. Однако
требовать от него удовлетворения он не мог, помня судьбу Левасера и
прекрасно понимая, какое удовлетворение можно получить от капитана Блада.
Поэтому он пробормотал обиженно:
– Ну, это слишком! Очень уж много ты себе позволяешь!
– Знаешь, Каузак, мне смертельно надоело слушать твое нытье и жалобы,
когда все идет не так гладко, как на званом обеде. Если ты ищешь спокойной
жизни, то не выходи в море, а тем более со мной, потому что со мной спокойно
никогда не будет. Вот все, что я хотел тебе сказать.
Разразившись проклятиями, Каузак оставил Блада и отправился к своим
людям, чтобы посоветоваться с ними и решить, что делать дальше.
А капитан Блад, не забывая и о своих врачебных обязанностях, отправился
к раненым и пробыл у них до самого вечера. Затем он поехал на берег, в дом
губернатора, и, усевшись за стол, на изысканном испанском языке написал дону
Мигелю вызывающее, но весьма учтивое письмо.
"Нынче утром Вы, Ваше высокопревосходительство, убедились, на что я
способен, – писал он. – Несмотря на Ваше более чем двойное превосходство в
людях, кораблях и пушках, я потопил или захватил все суда Вашей эскадры,
пришедшей в Маракайбо, чтобы нас уничтожить. Сейчас Вы не в состоянии
осуществить свои угрозы, если даже из Ла Гуайры подойдет ожидаемый Вами
"Санто-Ниньо". Имея некоторый опыт, Вы легко можете себе представить, что
еще произойдет. Мне не хотелось беспокоить Вас, Ваше
высокопревосходительство, этим письмом, но я человек гуманный и ненавижу
кровопролитие. Поэтому, прежде чем разделаться с Вашим фортом, который Вызахватить форт, хотя это будет стоить многих жизней, я предупреждаю Вас, что
пощады не ждите. Я начну с того, что превращу в развалины чудесный городсделать)!
Вице-губернатор был в отчаянии. Он вспылил и наговорил адмиралу много– Если бы вы были верноподданным нашего короля и не допустили бы сюда
этих проклятых пиратов, так же как я не допущу, чтобы они ушли отсюда, мы не
попали бы сейчас в такое тяжелое положение. Поэтому прошу не давать мне
трусливых советов. Ни о каком соглашении с капитаном Бладом не может быть
речи, и я выполню свой долг перед моим королем. Помимо этого, у меня есть
личные счеты с этим мерзавцем, и я намерен с ним расплатиться. Так и
передайте тому, кто вас послал!
Этот ответ адмирала вице-губернатор и принес в свой красивый дом в
Маракайбо, где так прочно обосновался капитан Блад, окруженный сейчас
главарями корсаров. Адмирал проявил такую выдержку после происшедшей
катастрофы, что вице-губернатор чувствовал себя посрамленным и, вручая Бладу
ответ, вел себя весьма дерзко, чем адмирал остался бы очень доволен, если бы
мог это видеть.
– Ах так! – спокойно улыбаясь, сказал Блад, хотя его сердце
болезненно сжалось, так как он все же рассчитывал на иной ответ. – Ну что
ж, я сожалею, что адмирал так упрям. Именно поэтому он и потерял свой флот.
Я ненавижу разрушения и кровопролития. Но ничего не поделаешь. Завтра утром
сюда доставят вязанки хвороста. Может быть, увидев зарево пожара, адмирал
поверит, что Питер Блад держит свое слово. Вы можете идти, дон Франциско.
Утратив остатки своей смелости, вице-губернатор ушел в сопровождении
стражи, с трудом волоча ноги.
Как только он вышел, Каузак, побледнев, вскочил с места и, размахивая
дрожащими руками, хрипло закричал:
– Клянусь концом моей жизни, что ты на это скажешь? – И, не ожидая