Читать онлайн «Кривая Империя Книга 1-4». Страница 65

Зря не задержался: там засел герой будущей скульптурной группы «Минин и Пожарский» — князь Дмитрий. Не стоило оставлять Пожарского у себя в тылу, ох, не стоило.

Итак, кто брал Москву?

Жолкевский — от Смоленска, Лжедмитрий — от Коломны, Сапега — из тушинских окрестностей. Ну, и Захар Ляпунов, — зайдя от винного погреба непосредственно в Кремле.

Надо заметить, что главная опасность православному государству частенько таится именно в кремлевских коридорах. 17 июля 1610 года Ляпунов вошел с друзьями к царю и по-человечески попросил его уйти в отставку. Шуйский схватился за нож и стал материться. Ляпунов — здоровенный мужик хотел его заломать. Вот был бы цирк. Но демократы испортили представление. Хомутов и Салтыков закричали, не трожь дерьма, Захар, пойдем к народу, объясним ему расклады.

Народу на Красной площади, и вправду, собралось много, возникла даже опасность давки: надеялись увидеть какую-нибудь казнь. Бояре пригласили любопытных москвичей проследовать за речку, на простор. Там было решено гнать Василия в шею, но не казнить. Пошли к царю, объявили ему народную волю, пообещали Нижний Новгород на прокорм, тихо проводили в московское подворье.

Увы, дорогие друзья! Уж кто вкусил горькую полынную настойку верховной власти, кто согрел глубокомысленную плешь мехом нашей Шапки, кто пропотел под ней за любимый русский народ, кто испытал жгучее волнение от прикосновения к опасному содержимому казначейских кладовых, тот уж до гроба не пощадит живота своего за Русь и за нас с вами.

Вот и царь Василий Иванович продолжал скорбеть о Шапке. На деньги, сбереженные из скудного царского жалованья, стал он нанимать всяких москвичей на лихие дела не по уговору. Тогда пришли к нему Ляпунов со товарищи и сказали, что надо тебе, Вася, подумать о душе, так что давай-ка постригайся в монахи, а то вишь, как ты зарос! Шуйский почесал лысину и завопил, что стричь ему нечего. Схватили бедолагу, и хоть он вырывался, постригли то ли с затылка, то ли с подмышки, то ли еще откуда.

Патриарх при этом тоже сомневался и морщился, твердил, что схима дело добровольное, но кто ж его слушал. Засунули бывшего царя в какой-то мышино-тараканий монастырь.

Так совсем уж закончились на русском престоле рюриковичи.

И вот, «все люди били челом князю Мстиславскому со товарищи, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока нам Бог даст государя». Такую присягу принимали эти «люди» первому нашему Временному правительству после изгнания Шуйского. Боярская Дума, конечно, с удовольствием «приняла» Московское государство. Мстиславский — мнимый крестный отец первого Лжедмитрия, пересидевший во главе земства и опричнину, и смуту, и польские наскоки, теперь, небось, желал на себе убедиться, что нет ничего более постоянного, чем временное.

В присяге обещалось также Василию Шуйскому не кланяться, «а буде выскочит» — гнать в шею. Пока смирно сидит, то ни его, ни Дмитрия Шуйского — отравителя «великого мечника» Скопина — не казнить. А им в Думу не заглядывать и на боярскую лавку не моститься.

Завершалась присяга второстепенными уверениями и оправданиями, что Василия обязательно нужно было проводить с престола из-за малого авторитета. От этого, дескать, поляки Жолкевского теперь в Можайске, Вор — в Коломенском, ворье с малой буквы — по всей стране. Так что, давайте ополчаться, но не столько из-за неправильного польского управления или бесчинств оккупантов, как из-за того, «чтобы наша православная христианская вера не разорилась и матери наши, жены и дети в латинской вере не были».

На том и поклялись Господу.

И тут же оборотились скользким двуглавым змием. Первая голова, управляемая Ляпуновым, потянулась к Лжедмитрию, вторая, боярская, стала косить в сторону Жолкевского, вражеского гетмана, но цивилизованного, черт возьми, человека. Не хотелось боярам допускать к Шапке «шпыней» коломенских. Лжедмитрий II, поговаривали, уже пораздал своим пацанам все крупные титулы и места. Так что на место каждого природного боярина в потешном дворе Самозванца уже скалилось по нескольку самодельных боярчиков.

По настоятельному зову земли русской в единственном лице ее двуличного начальника Мстиславского, гетман Жолкевский 20 июля 1610 года (в самый день рассылки текста антипольской присяги по городам) двинул из Можайска «защищать столицу от вора», о чем известил москвичей встречной грамотой. Ниже по тексту Жолкевский обещал все делать хорошо и не делать плохо, расписывал европейские преимущества, уговаривал отстать от обычного российского скотства в политике.

Но в Москве зашелся истеричными воплями патриарх, которому уже мерещилось понижение в чине: в кардиналы какие-нибудь, в епископы, а то и в мальчики при церковной кружке. В жалобную песнь включился и левый полукатолический патриарх Филарет Романов, ныне честный ростовский митрополит. Он залез на Лобное место и стал, срывая горло, оглашать окрестности повестью о том, какие злохитрости католические замышляют поляки против веры православной. Филарету можно было бы и поверить, кабы все не знали, что эти злохитрости он же сам в жизнь и проводил. Так что москвичи плюнули на это дело и разошлись по домам.

24 июля Жолкевский уже кормил коней на травке Хорошевских лугов в 7 верстах от Кремля, а Лжедмитрий штурмовал окраины столицы с противоположной стороны. Жолкевский все хотел действовать по-доброму, чтобы бояре сами вынесли ему подушечку «с ключами старого Кремля», чтобы, не дай Бог, кого-нибудь из москвичей нечаянно не поранить. Возник длинный торг. Патриарх кричал, что пусть королевич Владислав крестится по-нашему, а тогда правит. Соответствующее предложение послали к королю в ставку под Смоленск.

Параллельно к Жолкевскому подъехали хлопцы Лжедмитрия с конкретной бумажкой: обещал Дмитрий Иоаннович, как воцарится обратно, завалить короля бабками; всех гетманов, генералов, офицеров и простых фраеров посполитых башлять 10 лет; в бюджет республиканский ежегодно наливать по 300 000 злотых, королевичу — по 100 000 отступных — тоже ежегодно; Ливонию для Республики завоевать начисто, а против шведов давать по 15 000 войска по первому требованию и по мере траты. Спорные территории отдать полякам хрен с ними (территориями). Жолкевский такому счастью не поверил и пропустил удивительных послов туда же, к королю под Смоленск.

Торг продолжался до 2 августа, покуда Лжедмитрий не проник вглубь московских окраин. Тогда был составлен так называемый Салтыковский договор (по фамилии автора проекта Ивана Салтыкова, командовавшего русской командой в войске Жолкевского). В этом договоре было написано много туманных положений о необходимости волчьей сытости и овечьей целости. Но цель договора — протянуть время до окончательной отдачи — была достигнута.

27 августа на полдороги между Москвой и польской ставкой произошла присяга московского боярства королевичу Владиславу. В шатрах, среди переносной церковной бутафории, 10 000 благородных резво присягнули иностранному претенденту. На другой день процедура продолжалась уже в Успенском соборе. Тут патриарх грозно порыкивал на присягавших, чтобы смотрели, сукины дети, не ополячивались и не облатинивались, его — батьку во Христе, не забывали и т. п. Благославивши всех честных бояр и выгнавши в шею из церкви Михайлу Молчанова — Лжедмитриевского антрепренера и годуновского оскопителя, патриарх пошел на честной пир. Там возглашали тосты за нового царя, да спьяну и составили грамотку в провинцию. Дескать, жаль, что вас не было с нами, так мы тут за вас приняли в цари королевича Владислава, который, гадом буду, покрестится в греческую веру, как доедет до Москвы.

Русь не поверила и правильно сделала, потому что через два дня прискакал гонец от короля с грамотой. Хотел король сам получить такое большое и славное царство. А то получалось, что сын его становился больше и славнее отца.

Жолкевский и весь его генштаб рассмотрели на месте это дело и решили, что нечего его величеству завираться. Обстановка была такой, что с новыми глупостями к России подступать не приходилось, а от звука «Сигизмунд» ее тошнило еще с позапрошлого раза. Так что королю ничего не написали, а сами стали выполнять Салтыковский договор. Жолкевский соединился с Мстиславским и жестко приступил к войску бродячего гетмана Сапеги, чтобы тот отстал от Самозванца.

Сапега был не прочь. Лжедмитрия почти уговорили убраться на кормление в удел тестя Самбор. Но тут восстала Марина. Слов не хватает выразить ее возмущение. И мы ее понимаем. Столько перетерпеть и нагрешить, чтобы остаться при своих сеновалах, да еще с придурком на шее?! Так лучше уж погибнуть прямо здесь, среди унылых прудов и приземистых красных стен Угрешского монастыря, где Марина и Самозванец отсиживались до поры.