Читать онлайн «Собрание сочинений в 15 томах. Том 3». Страница 44

Некоторое время мы поднимались по спиральной дороге и потом вступили в вереницу огромных зал с высокими сводами и изящным убранством. Мое приближение к особе Великого Лунария несомненно было обставлено с таким расчетом, чтобы создать живейшее впечатление его величия. Каждая новая пещера, в которую мы входили, казалась обширнее и обладала более высоким сводом, нежели предыдущая. Впечатление все расширяющегося пространства усиливалось благодаря тонкой дымке слабо мерцающего голубого фимиама, который сгущался по мере того, как мы подвигались вперед, и скрывал очертания даже ближайших фигур. Мне казалось, что я постепенно приближаюсь к чему-то все более огромному, туманному и менее материальному.

Я должен признаться, что в присутствии этой толпы чувствовал себя чрезвычайно неопрятным и жалким. Я был небрит и нечесан; я не захватил с собою на Луну бритвы; жесткая борода окаймляла мой рот. На Земле я всегда склонен был пренебрегать всяким уходом за своей внешностью, если не считать простой опрятности; но при тех исключительных обстоятельствах, в которых я теперь очутился, будучи представителем моей планеты и моей породы, причем даже судьба моя в значительной мере зависела от того, насколько привлекательным покажется мой внешний вид, я дорого бы дал за что-нибудь более внушительное и живописное, нежели лохмотья, в которых я был одет. Я был так безмятежно убежден в необитаемости Луны, что совсем не подумал принять какие-либо предосторожности по этой части. Я был одет во фланелевую куртку, короткие штаны и спортивные чулки, запачканные всеми видами грязи, какие только существуют на Луне, кроме того, в туфли (на одном из них нехватало каблука) и в одеяло с отверстием посредине, куда я просунул голову (эту одежду, кстати сказать, я все еще продолжал носить). Жесткая щетина отнюдь не украшала моей физиономии, а на коленях моих штанов зияла широкая прореха, тем более заметная, что я сидел на носилках, подогнув ноги; мой правый чулок то и дело сползал вниз. Я отлично отдавал себе отчет, что моя внешность должна дать невыгодное представление обо всем человечестве, и если бы каким-нибудь образом можно было смастерить наспех что-нибудь более приличное и достойное, я бы конечно сделал это. Но у меня ничего не было. Я, как мог, использовал одеяло, завернувшись в него на манер тоги, и сидел настолько прямо, насколько это позволяло колыхание носилок.

Теперь вообразите самую обширную залу из всех, когда-либо виденных вами, слабо освещенную голубым светом и полную серо-синего тумана, кишащую металлическими или лиловато-серыми существами, фантастически непохожими одно на другое. Вообразите, что эта зала оканчивается открытой аркой, позади которой лежит еще более просторная зала, а за второй третья, еще более обширная, и так далее. В самом конце перспективы большая лестница со ступенями, напоминающими ступени жертвенника Неба в Риме, поднималась кверху и исчезала из вида. Эти ступени казались все выше и выше, по мере того как мы приближались к их подножию. Но наконец я прошел под последней огромной аркой и увидел самый верх этих ступеней, а на них Великого Лунария, восседавшего на своем троне.

Он сидел, охваченный ослепительным голубым сиянием. Во тьме, окружавшей его, казалось, будто он плавает в черно-голубой пустоте. Сначала он представился мне маленьким светящимся облачком, нависшим над мрачным троном. Мозг его имел, должно быть, много метров в поперечнике. По какой-то причине, мне непонятной, множество синих продолговатых лучей поднималось позади трона, на котором он восседал и окружало его как бы нимбом. Вокруг него совсем маленькие и почти исчезавшие в этом сиянии многочисленные служители поддерживали и подпирали его, а по обе стороны от него, в тени, построившись широким полукругом, стояли служители его ума, памяти и счета и все высокопоставленные насекомые лунного двора. Еще ниже расположились пристава и скороходы, затем, по всем бесчисленным ступеням трона, — гвардейцы, а у самого подножия огромной, разнообразной, неотчетливой и наконец совсем исчезающей в непроницаемой тьме толпой кишели низшие чины лунной иерархии. Их ноги производили непрерывный царапающий шорох на каменистом полу, их члены двигались с шуршащим рокотом.

Когда я вступил в предпоследнюю залу, раздалась музыка и зазвучала с царственным величием, а крики глашатаев стихли.

Наконец я проник в последнюю, самую большую залу.

Моя процессия развернулась как веер. Мои пристава и стражи отошли вправо и влево, а трое носилок, на которых помещались я, Фи-У и Тзи-Пуфф, двинулись по темному блестящему полу к подножью гигантской лестницы. Тут раздалось громкое ритмическое жужжание, смешавшееся с музыкой. Оба селенита сошли со своих носилок, но меня попросили попрежнему сидеть, вероятно в знак особого почета. Музыка стихла, но жужжание продолжалось, и одновременное движение десяти тысяч голов заставило меня посмотреть кверху на охваченный нимбом верховный разум, паривший надо мной.

Сначала, когда я впился взглядом в это сверкающее сияние, Великий Лунарий показался мне похожим на непрозрачный бесформенный пузырь, по которому пробегали смутные волнообразные содрогания, явственно заметные. Под его громадой, на самом краю трона, можно было рассмотреть маленькие пристальные глазки, выглядывавшие из сияния. Лица не было, одни глаза, как будто глядевшие сквозь дырки. Сперва я ничего не видел, кроме этих маленьких, уставившихся на меня глаз, и затем немного пониже различил крохотное карликовое тело и члены с суставами, как у насекомого, сморщенные и белые. Глаза смотрели на меня со странной неподвижностью, а нижняя часть раздувшегося шара морщилась. Бессильные маленькие щупальцы поддерживали это существо на троне.

Это было величественно. Это было убого. Можно было позабыть и зал и толпу.

Я начал подниматься по лестнице. Мне казалось, что излучающий темное сияние мозг разрастается и по мере того, как я приближаюсь к нему, все более и более заслоняет собой все остальное. Ряды слуг и помощников как бы умалялись и исчезали перед величием этого центра. Я заметил, что какие-то почти невидимые существа опрыскивали освежающей жидкостью огромный мозг, растирали его и поддерживали. Что касается меня, то я сидел, скорчившись на моих носилках, устремив взоры на Великого Лунария и не будучи в силах оторвать от него своих глаз. Наконец, когда я достиг площадки, отделенной от трона каким-нибудь десятком ступеней, царственная гармония музыки достигла наивысших нот и вдруг оборвалась. И я остался, как на ладони, в этом обширном пространстве под пытливыми взорами Великого Лунария.

Он рассматривал первого человека, с которым ему довелось встретиться.

Наконец глаза мои обратились от его величия к другим фигурам, слабо обрисовывавшимся среди голубого тумана, а потом еще ниже по ступеням, где толпились селениты, целые тысячи, притихшие в напряженном ожидании, сгрудившиеся внизу на полу. Снова необъяснимый ужас охватил меня… и тотчас же прошел.

После недолгого молчания начались приветствия. Мне помогли спуститься с носилок, и я неуклюже стоял, пока два стройных чиновника проделывали вместо меня множество курьезных и, без сомнения, глубоко символических жестов. Энциклопедическая галактика ученых мужей, сопровождавшая меня при вступлении в большую залу, расположилась на две ступени ниже справа и слева от меня, в полной готовности отвечать на вопросы Великого Лунария, а бледный мозг Фи-У поместился на половине пути к трону с таким расчетом, чтобы владелец этого мозга мог обращаться к нам, не поворачиваясь спиной ни к Великому Лунарию, ни ко мне. Тзи-Пуфф стал позади него. Проворные пристава приблизились ко мне с обеих сторон с лицами, обращенными в сторону высочайшего присутствия. Я уселся на пол, поджав ноги по-турецки. Фи-У и Тзи-Пуфф преклонили колени. Наступила пауза, Глаза придворных обращались то ко мне, то к Великому Лунарию, то опять ко мне; взволнованное чирикание и посвистывание, пробежало по невидимой внизу толпе и прекратилось.

Жужжание смолкло. В первый и в последний раз за время моего пребывания на Луне установилась полная тишина.

Я услышал слабый скребущий звук. Великий Лунарий обращался ко мне. Это было похоже на царапание ногтем по стеклу.

Некоторое время я внимательно наблюдал за ним, потом взглянул на проворного Фи-У. Среди этих хрупких существ я чувствовал себя до нелепости толстым, мясистым и плотным. Мне казалось, что голова моя состоят из одних челюстей и черных волос. Глаза мои вновь обратились к Великому Лунарию. Он умолк; его помощники суетились; и по блестящей поверхности мозга стекали капли освежающей жидкости.

Фи-У некоторое время размышлял. Он посоветовался с Тзи-Пуффом. Потом он зачирикал по-английски — вначале он немного нервничал и поэтому выражался не очень ясно.