Читать онлайн «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Перемещенное лицо». Страница 30

– Ну и что? – вскочил в зале какой-то взъерошенный человек. – Ну убедился и убедился. Вы же сами говорите, что это и без вашего дяди было известно.

– Да, – подтвердил Опаликов, – это было известно без дяди. Но открытие дяди состоит в том, что матерью Сталина была не Кеке Джугашвили, нет, отнюдь не Кеке, а лошадь, лошадь, лошадь, – повторял он, как испорченная патефонная пластинка, – лошадь, лошадь Пржеваль…

Тут только все заметили, что с полковником происходит что-то нехорошее. Он вдруг побледнел как снег, и это было видно даже из задних рядов. На и без того потном лбу появились и покатились вниз крупные капли, лицо задергалось, перекосилось в какой-то странной гримасе, изо рта пошла пена, а пальцы рук застучали по трибуне мелко-мелко, как будто полковник выбивал барабанную дробь. Потом он схватился за горло, словно хотел задушить сам себя, и стал опускаться за трибуну, словно решил поиграть в прятки и скрыться за ней. И вдруг вывалился из-за нее на бок, и лег, и замер. Сначала никто ничего не понял. Потом в зале начался шум. Все повскакивали со своих мест. Члены президиума подбежали к лежавшему. Генерал над ним наклонился. Выпрямился, обратился к залу с вопросом, нет ли в зале врача. Сразу не меньше трех, объявивших себя врачами, полезли на сцену. Они склонились над бездыханным телом. Один щупал на шее пульс, другой хлопал полковника по щекам, третий оттягивал веки. Наконец старший из трех, с седой бородкой, поднялся с коленей и, обращаясь в зал, громко сказал:

– Этот человек мертв.

Много лет спустя, собирая материалы для этой книги, автор копался в архивах Гуверовского института и читал старые газеты в библиотеке американского Конгресса. Перелистал подшивки и просмотрел микропленки практически всех солидных газет того времени: «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Таймс», «Гардиан», «Ле Монд» и некоторых несолидных, дошел до этой истории с выступлением и гибелью полковника Опаликова.

По поводу происхождения Сталина все солидные газеты без исключения если и упоминали о версии, высказанной в докладе Опаликова, то не иначе как с некоторой иронией, смягченной, возможно, фактом гибели докладчика. Зато уж газеты, которые мы называем желтыми (или бульварными), те уж потоптались на предложенной теме и сообщили читателям как непреложный и не подлежащий сомнению факт, что советский диктатор Сталин был рожден лошадью. Нашли даже где-то фотографию лошади Пржевальского, сравнивали ее с портретами Сталина и находили много сходства. Утверждали, что в анфас он похож на папу, а в профиль на маму.

Эти же газеты, для которых проверка фактов – дело необязательное, в один голос утверждали, что полковник был отравлен. Вот некоторые заголовки: «Смерть перебежчика», «Длинные руки Кремля», «Кремль бьет копытом». За что полковника отравили и по чьему заданию, догадаться было нетрудно, а вот кто именно отравил? Вспоминали, естественно, о человеке, похожем на птицу-секретаря, который во время выступления Опаликова поднес ему стакан с водой. Кем он был, как попал за кулисы, откуда брал воду, куда сам делся потом, никто не имел представления, и полиция ни до чего не дозналась. Серьезные издания, боясь публикации недостаточно проверенных фактов, сообщили своим читателям только то, что тело полковника было подвержено вскрытию группой патологоанатомов во главе с профессором Фишером. По заключению врачей, смерть произошла в результате внезапного сердечного приступа, объяснимого волнением, которое испытывал погибший во время своего необычайного доклада. Разумеется, автор этих строк, будучи человеком крайне испорченным, верил больше желтым газетам, чем красным или любым другим, но у автора, как и у других испорченных людей, никаких доказательств не было до тех самых пор, пока в немецкой «Зюддойче цайтунг» не появилось в 1954 году интервью с советским шпионом-перебежчиком под заголовком: «Я убил Опаликова».

Этот человек рассказал, как Лаврентий Павлович Берия лично вручил ему ампулу с созданной химиками НКГБ высокотоксичной жидкостью, не имевшей ни цвета, ни вкуса, ни запаха, и приказал «убить гадину». Яд, растворенный в стакане воды, вызвал немедленный паралич сердца и тут же улетучился, что и ввело в заблуждение вскрывавших полковника патологоанатомов. Поскольку Опаликова давно не было в живых и вся эта история осталась в туманном прошлом, признания беглого шпиона большого впечатления ни на кого не произвели. Но одна газета все-таки отметила, что раз Опаликова отравили во время его сенсационного рассказа, значит, кому-то эта тема была не по душе, значит, в ней что-то было, к чему стоило бы отнестись с особым вниманием. Но и это предположение было сделано журналистом очень неуверенно. И, в общем, вся эта версия как-то повисла в воздухе, я тоже в нее долго не верил, то есть не в отравление, а в причину, в то, что лошадь могла родить человека, хотя бы даже и такого мерзкого, каким был покойный генералиссимус.

Но каково же было мое удивление… Между прочим, очень не люблю, может быть, даже ненавижу этот заезженный-перезаезженный оборот «каково же было мое удивление», но мое удивление было действительно таково, что показалось мне безразмерным. Оно постигло меня в архиве Гуверовского института, где, напоминаю, я набрел на пачку писем неизвестно кого неизвестно кому. Это были растрепанные и желтые листки с поврежденными краями, соединенные ржавой канцелярской скрепкой, с каким-то странным текстом, написанным дурным почерком и химическим карандашом, то есть пишущим инструментом, о существовании которого теперь помнят только такие старые люди, как я. Буквы, изначально фиолетовые, за время существования рукописи сильно выгорели и выцвели. Кому адресовались эти письма, я так и не выяснил, и относительно автора уверенности нет. Могу предполагать, что это был как раз великий наш ученый Гром-Гримэйло. Но не удивлюсь, если серьезные ученые, употребив новейшие способы исследования, графологию, спектральный анализ и прочие приемчики, доступные современной науке, выяснят, что эта рукопись всего-навсего умелая подделка.

У нас, слава богу, такими подделками никого не удивишь. Вспомним «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Сказание о граде Китеже». Если уж эти вещи, как утверждают некоторые ученые, кто-то подделал, то почему бы не подделать записки Грома-Гримэйло? Тем более что повод для подделки у того, кто мог этим заняться, был, предположительно, более серьезным, чем у поддельщиков древних рукописей. Ненависть к тирану могла толкнуть неизвестного сочинителя на несусветные выдумки.

Но если это так, то надо признать, что сочинитель обладал очень незаурядной фантазией и талантом. Рассказ его насыщен такими подробностями, какие, мне кажется, просто выдумать невозможно. Если все-таки поверить автору и предположить, что это был именно Гром-Гримэйло, то следует вспомнить, что он был младшим современником, последователем и биографом Николая Михайловича Пржевальского. Он бывал в тех же местах, где Пржевальский, что и описано в упомянутых письмах. Письма содержали (что говорит в пользу их подлинности) много личных научных наблюдений автора, которые я просто опущу, а передам только то, что меня удивило.

Описывая путешествие Пржевальского по Монголии и Северо-Западному Китаю, автор делает несколько метких замечаний касательно личности знаменитого путешественника. Пржевальский, пишет он, несмотря на свое дворянское происхождение и соответствующее воспитание, был человеком прямолинейным, иногда даже грубым и деспотичным. В человеческом обществе чувствовал себя неуютно. Людей своего круга не любил, потому что они все, как он утверждал, погрязли в разврате. Крестьян, в отличие от большинства своих современников, начитавшихся стихов Николая Некрасова, тоже не жаловал, считая, что все они пьяницы и лентяи. Образован он был односторонне. Увлекался естественными науками и историей. К музыке, живописи и театру был равнодушен, рассказов, повестей и романов, а тем более стихов, не читал, женщин решительно ненавидел. Животных любил, но только диких. Домашних, услужающих человеку, питающихся из его рук и покорно подставляющих шею под нож, презирал. Диких же зверей уважал за их вольный и независимый нрав, за то, что сами себе добывают пищу и не меняют свою свободу на объедки с человеческого стола. При этом смолоду отличался склонностью к романтическому восприятию действительности. В детстве зачитывался древнегреческими мифами.

Особенно его поразил миф о существовании полулюдей-полулошадей, то есть кентавров. Его детские рисунки посвящены именно этим порождениям фантазии древних греков. Будучи уже знаменитым путешественником, географом, зоологом, энтомологом и черт знает кем еще, он неизменно интересовался проблемами гибридизации живых организмов, прежде всего, созданием гибрида человека и кого-нибудь из высших млекопитающих, чему он и посвятил многие опыты.