Читать онлайн «Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья». Страница 64

После войны, продолжая работать в Мечниковской больнице, Елена Сергеевна защитила диссертацию и получила в 1952 году ученую степень кандидата медицинских наук. Она являлась автором шести научных работ, неоднократно выступала на ежемесячных Пироговских собраниях, занималась со студентами, несколько лет возглавляла школу медицинских сестер при институте. Такую активность она сохранила и в преклонном возрасте. Заботилась о воспитании внуков, уделяла им много внимания, беспокоилась о своих близких и родных. Активно участвовала в общественной жизни и даже была одно время председателем общественного суда при жилконторе.

В семейном архиве сохранились полушутливые, но очень трогательные стихи, написанные Андреем Шабуниным в 1979 году, ко дню рождения Евгении Сергеевны, – за год до ее 80-летнего юбилея. В них были и такие строки:

Евгении Сергеевны Шабуниной не стало в январе 1989 года. Ее похоронили рядом с родителями и старшим братом Борисом на Академической площадке Богословского кладбища.

Сын Евгении Сергеевны Шабуниной, Рубен Ашотович Шек-Иовсепянц, получил образование в Ленинградском политехническом институте по специальности «инженер-электрик». Участвовал в разработке и создании самолетов, являлся профессором, доктором технических наук, лауреатом Государственной премии СССР (1981 г.). Ему принадлежало более 130 научных трудов, в том числе 27 изобретений. Среди наград Рубена Шек-Иовсепянца – ордена Ленина (1975 г.), Октябрьской революции (1981 г.), Знак Почета (1969 г.), а также многочисленные медали…

В начале XX века Лесной был благоустроенным, но вместе с тем и очень тихим зеленым пригородом с почти по-деревенски чистым воздухом. Снег в Лесном всю зиму оставался сверкающе чистым.

Новосильцевская улица представляла собой щебенчатое шоссе, окаймленное с обеих сторон чистыми, сухими канавами, поросшими травой. От каждого дома через канаву были перекинуты довольно широкие деревянные мостики. На том, что вел к калитке нашей дачи, стояли по бокам, друг против друга, хорошие деревянные скамейки со спинками. На этих скамьях мы иногда под вечер сидели своей семьей. Между канавой и шоссе проходила по линии дач хорошо утоптанная песчаная дорожка шириной шага в два, отгороженная от проезжей части невысокими деревянными тумбами. Вдоль противоположной, парковой, стороны стояли керосиновые фонари.

В темное время года с наступлением сумерек вдоль улицы быстрым шагом, почти бегом, проходил фонарщик с легкой лесенкой на плече. Он приставлял лесенку к фонарному столбу, поднимался ступеньки на две-три и, чиркнув спичкой, зажигал фонарную лампу, предварительно оправив ее. Ранним утром тот же фонарщик гасил лампы. Расстояние между фонарями было немаленькое, и фонари не столько освещали улицу, сколько обозначали ее.

Чистоту на участках домовладений – в саду, на дворе и на улице, а также наблюдение за общим порядком против дома обеспечивали дворники. Иногда можно было видеть на улице и городового, неторопливо обходившего свой обширный участок.

Новосильцевская улица была малопроезжей и малолюдной, как и большинство улиц Лесного. Ее тишина нарушалась лишь возгласами «торговцев в разнос». Так, периодически возле нашего дома появлялся рыбник Иван с большим деревянным ушатом на голове, где между кусков льда лежала свежая рыба. Худощавый, в стареньком пиджачке, он всегда шел торопливой походкой, ловко балансируя ушатом, установленным поверх фуражки на довольно толстом пеньковом колечке, и покрикивал нараспев тенорком: «Рыба свежая, ры-ы-ба!».

Заслышав его голос, мама иногда выходила на балконное крыльцо и кричала ему: «Иван, зайдите!» «Слушаю-с, барыня!» – отвечал он и через минуту уже снимал на кухне с головы свой тяжелый ушат и показывал товар. Рыба у него была обычно безупречно свежей, хорошей, и потому мама охотно ее брала. Но и на старуху бывает проруха. Как-то Иван рассказал, что однажды ему у оптового торговца, где он брал свой товар, подсунули не совсем свежую рыбину, а он недоглядел. Эта рыбина была затем куплена семьей какого-то довольно важного господина и приготовлена к обеду. Порча обнаружилась лишь тогда, когда рыбу подали на стол. Господин возмутился, приказал убрать рыбу и вызвать Ивана. Когда он на следующий день явился, господин устроил ему разнос: «Ты чем же это меня кормишь?» и т. д. и приказал в своем присутствии есть рыбу. «Ну и что же вы, Иван?», – спросила мама с сочувствием. «Плакал, а ел!» – отвечал он. И что другого мог он сделать? Не терять же ему было постоянного покупателя. Ему – уличному разносчику, жившему с семьей на копеечную разницу между оптовыми и розничными ценами, в условиях конкуренции продовольственных магазинов, имевшихся в Лесном!

У каждого торговца-разносчика была своя манера выкликать свой товар. Например, торговка готовым платьем протяжно выкрикивала нараспев, словно выпевала, с удивительным переходом в конце возгласа на другой гласный звук: «Кофточки, рубашки, юбки-е-е-е!». А порой нас смешили отрывистые, почти лающие звуки довольно низкого мужского голоса, воспринимавшиеся ухом как какое-то таинственное «кап-кеп-по!» Это делал обход дач со своим мешком скупщик всякого утиля, и возглас его означал: «Костей-тряпок!»

Изредка появлялся на нашей улице кто-нибудь из китайцев, торговавших мануфактурой. Однажды такой торговец был приглашен мамой зайти в дом. Свой товар он показывал в нашей просторной светлой, в два окна, кухне. Китаец был сильно худощав, со смугло-желтым лицом и длинной, тонкой очень черной косой. Его товар был изумительно аккуратно сложен – отрез за отрезом – и образовывал плотный тюк. Ни на одном отрезе нельзя было заметить ни единой случайной складки, ни смятого уголка! Смуглые руки китайца с длинными тонкими пальцами необычайно ловко развертывали и свертывали ткани, и те, словно сами собой, снова укладывались в плотную прямоугольную стопу. Закончив у нас торговлю, китаец туго обвернул свой тюк какой-то прочной серой тканью и как будто без особого усилия вскинул его на спину, хотя тюк, видимо, был очень увесист.

Но китайцы промышляли не только торговлей тканями. Однажды мне довелось видеть китайца в роли уличного фокусника. В конце Муринского, у Малой Спасской, китаец разостлал прямо на мостовой небольшой, сильной потертый коврик и на нем, окруженный зрителями, давал свое представление. Один из номеров состоял в следующем. Китаец вынул из небольшой шкатулки очень гладкую костяную палочку, гладкую, сантиметра три длиной и миллиметра два с половиной в диаметре, со слегка утонченными и закругленными концами и, показав ее зрителям, ввел ее себе в нос, так что она там совершенно скрылась. Затем он слегка помедлил, после чего раза два-три мигнул глазом… и кончик палочки высунулся из-за нижнего века! Создалось впечатление, что фокусник каким-то чудодейственным способом заставил ее перейти из носа в глаз. Многие были поражены и изумленно покачивали головами…