Читать онлайн «Архангельское». Страница 5

Павловская знать охладела к популярным во времена Екатерины французским паркам с их крайней прямизной и тягой к царственности. На смену им пришли парки английские, пейзажные, в основе которых лежал романтический взгляд на природу:

Руинные римские ворота. Рисунок неизвестного художника, XIX век

Помещики начала XIX века видели идеал в естественной красоте, а потому решительно меняли пруды на озера, ровные аллеи – на извилистые тропинки, ровно подстриженные газоны – на лужайки, где вместо отдельных деревьев с кронами-шарами или квадратами зеленели миниатюрные рощицы. Рукотворную природу дополняли «почти как настоящие» водопады, «средневековые» башни, «пастушьи» хижины и руины – строения, стилизованные под ветхость, запущенность, сложенные из разномастных (старых и новых, больших и малых) деталей, для вящего эффекта покрытые ползучей зеленью.

Парк в Архангельском модные течения миновали, вернее, так и не дошли до него. Сменив хозяина, он навсегда остался регулярным, словно не пожелав расстаться со статусом «подмосковного Версаля», как его именовали при младшем Голицыне. Четко очерченные партеры, прямоугольная сетка аллей, строгие ряды боскетов, геометрически подстриженные деревья – только в этой усадьбе продолжал существовать настоящий французский парк, в данном случае наделенный чертами камерного итальянского сада. Его создателям хватило вкуса и здравого смысла, чтобы, не копируя слепо модные образцы, сделать нечто иное, больше согласовавшееся с русской природой и местом, которое надлежало благоустроить. Впрочем, прямая, как стрела, «першпектива» все же заканчивалась аркой, или руинными римскими воротами, – единственной деталью, заимствованной зодчими Архангельского из пейзажных парков.

Верхняя терраса

С вершины холма, увенчанного домом Голицына, виднелись бесконечные, уходящие за горизонт луга и перелески. Тромбара использовал этот эффект, решив покрыть склоны террасами. Обрамленные балюстрадами и белокаменными подпорными стенами, такие сооружения уже начали появляться во дворцах Петербурга, но были редкостью для Подмосковья. В гористой Италии они встречались повсюду, поэтому неудивительно, что зодчий применил именно этот, а не какой-либо другой прием устройства парка на склоне. Похожая идея могла возникнуть и у князя, наверняка не забывшего прелестных итальянских садов. Примыкавшая к дому верхняя (малая) терраса расположилась на месте брусчатого дворца Дмитрия Михайловича. Тромбара, связанный старой планировкой, поместил новый дом между рядами старых лиственниц, которые новый хозяин пожелал сохранить. Пластическое убранство в виде статуй и ваз на верхней террасе, по замечанию редактора журнала «Новый и совершенный русский садовник» (1790), «придавало саду великое украшение и умножало чрезвычайным образом его красу и приятность».

Подпорная стена нижней террасы

Заботами Тромбара подпорная стена нижней террасы выглядела монументально, хотя и очень нарядно. Сложенная из кирпича и белого камня, она была украшена ажурными балюстрадами, рельефами, в небольших нишах стояли алебастровые бюсты. Обрамлявшие все сооружение маленькие арки-руины чудом сохранились до наших дней. За несколько десятилетий в парке Николая Алексеевича Голицына накопилось более полусотни скульптур: 14 львов, 4 собаки, 28 исторических лиц и легендарных героев, 2 гладиатора и, как говорилось в описи, 8 «разных штук». В глубине парка, на радость госпоже Голицыной, возник изящный домик с женским названием «Каприз». Переняв царские привычки, Мария Адамовна (урожденная Олсуфьева) пожелала иметь собственный дворец наподобие версальского Большого Трианона. Воплотить именно эту мечту оказалось затруднительно, и ей достался Трианон малый – одноэтажное здание с 11 уютными комнатами и античным портиком в центре фасада. Здесь хозяйка Архангельского скрывалась от домашних и просто отдыхала в одиночестве или в приятной компании.

Б. Суходольский. Ученая беседа в парке. Десюдепорт, конец XVIII века

Б. Суходольский. Занятие астрономией. Десюдепорт, конец XVIII века

Строения, подобные архангельскому Капризу, были давно популярны в Европе, где назывались эрмитажами (от франц. ermitage – «убежище отшельника») и украшали каждую королевскую резиденцию. Свой эрмитаж, даже не один, имелся у Екатерины Великой. В голицынской усадьбе таких убежищ было сразу два: пару Капризу составляла расположенная рядом библиотека, не имевшая классического вида и, судя по всему, не предназначенная для хранения книг. Каменная в середине и деревянная по бокам, покрытая штукатуркой и белой краской, она стала лучшим произведением Фомы Ивановича Петтонди. Имя этого талантливого архитектора было известно немногим даже в России, видимо потому, что работал он в провинции, занимаясь не дворцами, а как в Архангельском, парковыми павильонами. Петтонди сделал библиотеку изящной, визуально легкой, снабдив скромную постройку ротондой, колоннами, высокими окнами и лепными элементами (медальонами и карнизом у потолка) в интерьере. Свое былое значение Каприз утратил уже к началу XIX века. При новых владельцах он приподнялся на один этаж в центральной своей части и обрел четыре классические колонны на всю высоту. Перестав быть эрмитажем, здание превратилось в обычный жилой флигель с несколькими спальнями, гостиной, бильярдной, девичьей светелкой и кухней. Тем не менее по виду все комнаты по-прежнему напоминали дворцовые залы. Украшенные живописью (около 70 полотен, среди них 30 «головок „Ротари“), скульптурой, зеркалами и китайским декоративным фарфором, они, по сути, являлись музеем, куда сами хозяева заглядывали редко, зато часто приглашали гостей.

Каприз госпожи Голицыной

Бывшая библиотека, в настоящее время Чайный домик

Участь соседней библиотеки была гораздо менее счастливой. Изящное творение Петтонди сильно пострадало во время пожара в 1829 году, утратив оба деревянных крыла, но сохранив каменную середину с круглым залом. Эта часть – ротонда гармоничных пропорций с прелестной отделкой внутри – сохранилась и поныне. Прежнее название павильона постепенно забылось, но возникло новое – Чайный домик. В 1782 году, будучи по делам в Стокгольме, Николай Алексеевич впервые увидел гидравлическую машину и решил заказать себе такую же для снабжения водой Большого дома, оранжерей и стоявшего между ними фонтана, тогда единственного в усадьбе. С ее конструктором, капитаном механики Норбергом, Голицын вначале общался письменно, сделав заказ и прислав описание усадьбы и отведенного машине места на берегу реки. «Представился изрядный случай, когда князь говорил мне, что желает иметь рисунок водяной машины, которую хотел бы исполнить в одном селе своем, называемом Архангельским, в 17 верстах от Москвы» (из письма Норберга).

В то время подобные устройства существовали только в моделях: теоретическое описание одного из них за 10 лет до того было опубликовано математиком Бернулли и одобрено Петербургской академией наук. Норберг охотно согласился претворить идею в жизнь, по его собственному замечанию, «дабы поспешествовать науке». Не прошло и нескольких месяцев, как машина, не имевшая себе равных во всей Европе, была готова. Норберг проявил немалую смелость, решив использовать недавно изобретенный винтовой насос, приводимый в действие водяным колесом. Представленное шведским академикам, его произведение удивило тем, что по мощности намного превосходило единственный аналог, работавший в парке Марли под Парижем.

После этого Норберг получил приглашение в Россию. Однако, прибыв в Архангельское, сразу приступить к работе он не смог, поскольку встретился с непредвиденными трудностями. Приказчик, описавший место установки гидравлической машины, забыл о весенних разливах, и механику пришлось переделывать проект. К весне 1785 года все было закончено: техническая новинка расположилась на плотине, там, где речка Горянка впадала в Москву-реку. Успешно действуя с помощью колеса, вращение которого обеспечивало течение, машина поднимала воду на 20 м, и та, попадая в специальный резервуар, текла по деревянным трубам в парк. Она работала в усадьбе до 1816 года, пока не была заменена так называемой водовзводной башней с первым в окрестностях Москвы паровым двигателем.