Читать онлайн «Сандро Боттичелли». Страница 34

На смену ему во всеобщие политические руководители уже рвутся новые претенденты, и вполовину не обладающие ни дальновидностью, ни политическим тактом, ни силою убеждения, ни настойчивой волей Великолепного. У Лодовико Моро, правителя Милана, более всех жаждущего захватить это вакантное место, над всеми способностями преобладает одна — неограниченное честолюбие, которое, впрочем, он сам принимал не иначе как за вдохновение свыше, приравнивая безмерность своих аппетитов к незаурядности собственной личности.

Оказавшись весьма посредственным подражателем Медичи, Моро попросту затевает двойную игру между Италией и Францией: собирая деньги для французов, одновременно на всякий случай сколачивает лигу против них, в отличие от Лоренцо, который во всем рассчитывал исключительно на внутриитальянские силы. В 1494 г. на площади перед герцогским дворцом в Милане слепой монах-августинец кричал, обращаясь во всеуслышание к Лодовико: «Государь, не показывай дороги французам! Ты пожалеешь об этом!» Но мнящий себя сверхзрячим правитель преспокойно пропускает мимо ушей предостережение провидца. Ибо, замечает Макиавелли, «едва лишь Лоренцо испустил дух, снова стали давать всходы те семена, которые — ведь теперь некому было их задавить — и были, и доныне продолжают быть столь гибельными для Италии».

А последствия в области культуры?

Исчез все скрепляющий стержень — мощная направляющая воля «мецената милостью божией» — и крупные художники рассеялись из Флоренции по всей Италии. Верроккио последние годы жизни проводит в Венеции, Антонио Поллайоло в Риме. Леонардо да Винчи давно уже сверкает всеми гранями своего универсального гения в Милане, и даже тихий и послушный влиянию художественной моды и воли учителя Филиппино Липпи со временем все чаще и больше работает вне стен Флоренции.

Лишь давние соперники Боттичелли и Гирландайо сохраняют ей прежнюю верность, но и Флоренцию уже мало-помалу сотрясают чуждые Сандро пристрастия, принесенные в души ее горожан самым неистовым из феррарцев.

В Риме также назревает своя кульминация. Словно в полном согласии с предсказаниями Савонаролы, папа Иннокентий VIII умер вслед за Лоренцо Медичи 25 июля 1492 года. Сразу же вспыхивают оживленнейшие торги за вакантное место. Незамедлительное избрание нового первосвященника свелось совершенно открыто к простейшей продаже голосов. Наивысшую цену на этот раз сумел предложить кардинал Родриго де Борджа, испанец, изучавший в Италии тонкости юриспруденции, племянник скандально известного (почти как Иннокентий VIII и Сикст IV) папы Калликста III, который и подарил ему в свое время епископство и кардинальство. Наряду с Лодовико Моро новому папе Александру VI суждено было стать одним из главных виновников катастрофы Италии.

Рано располневшим, благодушным, но не лишенным импозантности, с честолюбием, разве что глубоко затаенным во взгляде, изобразил его Сандро Боттичелли в бытность еще кардиналом среди других «исторических» персонажей в одной из Сикстинских фресок. Промелькнувшее с того времени десятилетие не только не убавило жизнелюбивый пыл Борджа, но, казалось, усугубило до фантастичности необоримость его влечения к самой развеселой, вернее, разнузданной жизни.

Был он не только безмерно женолюбив, но, подобно своему предшественнику Иннокентию Чибо, примерно чадолюбив. Ибо ни для кого не делал тайны из своей многолетней связи с некоей римской красоткой Ваноццой, признавая своими всех ее многочисленных детей. Естественно, что, водворясь в Ватикане, новый первосвященник переселяет туда и все свое немалое семейство. И прежде всего вызывает из Болоньи своего шестнадцатилетнего сына Чезаре, изучавшего тайны юриспруденции в тамошнем университете вместе со сверстником Джованни Медичи. 26 августа, празднуя посвящение в архипастыри, щедрый родитель заодно посвящает вчерашнего смиренного школяра в епископы, а затем и в кардиналы Валенсии.

Впрочем, торжество Чезаре по поводу головокружительной карьеры несколько омрачалось еще более ослепительным выдвижением старшего братца Джованни (Хуана), назначенного герцогом Гандийским и официальным полководцем папы.

Александр VI также во множестве окружил себя земляками. Часто, на людях беседуя с сыновьями, он и сам то и дело сбивается с итальянского на испанский язык. Платья по испанской моде носит его дочь Лукреция, испанские шуты услаждают его досуг, и ближайшее доверенное лицо папского семейства — испанец дон Микеле Корелла. Но все это не мешает Борджа то и дело упоминать о древнеримских истоках своего происхождения и, изображая меценатов, заигрывать с представителями итальянской литературы. Придворные виршеплеты папства не замедлили сочинить «Борджиаду», написанную гомеровским гекзаметром.

Архитектор Антонио Сангалло Старший, брат прославленного создателя виллы Медичи в Поджо-а-Кайано, построил в Ватикане вскоре ставшую печально знаменитой башню Борджа, а расписывал ее фресками в 1492 г. Бернардино ди Бетто Бьяджо Пинтуриккио, неисповедимою волей судеб занесенный в борджианский Рим из Перуджи, где беспрерывно вспыхивали междоусобицы среди местной знати, то и дело лилась кровь, и рядом рождалась нежнейшая умбрийская живопись в перуджиновском стиле. Умудренный всем этим сладостным и горестным опытом Пинтуриккио, исполнительный и послушный ученик Перуджино, один из соратников Боттичелли по работе в Сикстинской капелле, и не пытался посредством росписи изменить характер тесноватого, темного башенного интерьера. Своеобразно используя впечатления от недавно открытых терм Тита, Пинтуриккио подчеркнул в помещении сходство с античными гротами, с раннехристианской подземной базиликой.

На стыке лирического мирка Пинтуриккио с лихорадочным миром Борджа возникает стиль этих странных росписей, где редкие вспышки то красного, то золотого среди красок глухих и землисто темных придают напряжение полумраку, царящему в помещении. И в истолковании сюжетов элегантная умбрийская сказочность то и дело приобретает почти траурный оттенок, поскольку обилие лепных с позолотою украшений только сильнее подчеркивает угрюмую сумрачность образов в замкнутом пространстве, где, кажется, трудно дышать.

На стене одного из покоев можно видеть грузную фигуру тяжеловесно коленопреклоненного сангвиника папы, поклоняющегося… кому? Мадонне? Нет, скорее, «синьоре Джулии Фарнезе», обольстительной римской блуднице, чей облик, по свидетельству Вазари, живописец, согласно желанию тиароносного заказчика, придал Пречистой деве.

Во фреске умбрийца явилось в полной завершенности то, что едва намечалось в 1481 г. во вкрадчивом облике моложавого и холеного кардинала. В отличие от сикстинских росписей Сандро, в которых современники были только зрителями, Борджа у Пинтуриккио, подобно Медичи у Гоццоли, сами становятся непосредственными участниками легендарно сказочных действ. Однако сумрачный маскарад Борджа — совсем не то, что улыбчивый шаловливый карнавал Беноццо.

Каждый изображен в той роли, которую сам себе избрал. Тоненькая фигурка Лукреции — героини «Диспута св. Екатерины» в ореоле воспетых поэтами полураспущенных белокурых волос стоит между братьями Чезаре и Джованни точно предмет напряженного спора, начало конфликта. Ради удовольствия видеть себя на царственном троне Чезаре не пренебрег «отрицательной» ролью побежденного мудростью св. Екатерины императора. Не слишком заметный в те годы Чезаре был, по свидетельству современников, истинным принцем по вкрадчивой утонченности аристократических манер, в отличие от более грубого и открытого в проявлении всех чувств Хуана, который в соответствии с его вкусами изображен во фреске сидящим верхом на коне — скорее охотник, чем завоеватель, и больше солдат, чем полководец.

Почти по-умбрийски воздушная внешность Чезаре и Лукреции проникнута в то же время чем-то противоположным обычной лирике Пинтуриккио — наивность художника странным образом делает многое тайное явным, словно предугадывая трагическое будущее едва намеченных отношений и событий. Застылая молодцеватость лихого гуляки Джованни выглядит, вопреки живописцу, не менее напряженно, чем натянутое достоинство изящного Чезаре, словно готового спрыгнуть со своего трона. И по контрасту с тем и другим особенно отрешенным в этой предгрозовой обстановке смотрится подлинный гость с Востока — рыжеватый и светлоглазый турецкий принц Джеме, с некоторых пор неразлучный соучастник тайных и явных развлечений папских сынков.

Сказочно декоративные одеяния братьев Борджа, не менее причудливо экзотичные, чем у самого Джеме, в данном случае не только плод богатой фантазии Пинтуриккио. Из Испании почти ежедневно прибывали в Рим изгоняемые оттуда евреи и мавры, и находили в Ватикане — при наличии известного капитала — весьма благосклонный прием. Святейший отец радушно облагал их поборами и драл таким образом три шкуры за свою несравненную веротерпимость. Так что экзотические восточные одежды не были редкостью на улицах папской столицы.