Читать онлайн «Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность». Страница 42

Против фиктивной подлинности выступило впервые Искусство, доказав в своем живописном доказательстве фиктивность всего представляемого. На поверхности живописного доказательства не обнаружилось никакого физического предмета. Через живописный опыт, в живописном доказательстве я вижу единственный подлинный опыт, доказавший фиктивность представления и предположения, вскры<вший>й истину того, что предмет не существует как подлинность и искать его — простое безумие человеческого разумного расстройства.

Таким образом, я возвожу живописное или вообще Искусство в одно из первых доказательств, через которое должн<о> прийти к беспредметному Супрематизму (мир как беспредметность, освобожденное ничто), действию, не имеющему перед собой ни познаваемого, ни цели, ни времени, пространства, художеств, логики, смысла, даже беспредметного ритма.

В ритме как простом восхождении и понижении уже существуют граничность гармонизированной завершенности. Ритм уже есть закон, уже есть представление о гармонии чего-то негармоничного, уже существуют различия, а последнее уже будет противоречием беспредметному, без-различному. Ритм же до сих пор был единственным законом всего человеческого творчества, однако этот закон познаваем был <только> в Искусстве, как <нечто> сознательное подлинное, на чем основывается творение искусстводелателя. В остальных же областях он <закон ритма> не замечался, <в них> основыва<лись> исключительно на цифре вычислений, которая и затемняла ритмичность каждого материала, в котором предполагаю закон ритма, через что создался тот или иной материал, та или иная плотность, та или иная сокрытая сила или напряжение. Вычисляемость давления материала — простое вычисление ритмического возбуждения. Построенные, таким образом, через цифровое вычисление давления <дают> композицию ритмических давлений в представляемой постройке или, вернее, ритмическом сооружении. Приведенное в движение, таковое сооружение может дать те или иные созвучия, формовую связь.

Всякая машина имеет свой ритм. Ритм, я полагаю, для инженера прежде всего должен явиться основой подлинной машины, построенной на законе чистого ритма (машина, освобожденная от утилитарности, — подлинная машина, абсолютная). Но ему нельзя этого сделать в силу его искания предмета выявления. Аналогия ему будет в живописи в том, что живописец должен построить свое произведение на основе чистого живописного ритма (абсолютный ритм), но в силу выявления предметного образа не может (обстоятельства на подложенном им ложном основании).

Выстраивая через ритм свое внутреннее возбуждение, строитель делает первый шаг <во взаимодействии с Мировой подлинностью, <в ней> находится неразрывным, подлинным сам. Выстраивая же предмет как практические сооружения через ритмическую деятельность, попадает во власть исключительно харчевого оцепенения. Это уже не абсолютный ритм, <а> практический полезный. В первом <случае он> безграничен, во втором граничен, в первом нет преодолений! во втором преодоление.

Предмет чертится всегда в представляемом начале и потому недействителен. Человек потому преодолевает не подлинность, но представление и предположения преодолевает — во сне преодолевает призрачность исчерченных предметов. Жизнь потому человека окружен<а> предметами-призраками, ставшими фактом физическим, т. е. явью; сон стал как бы бодрствующей жизнью-подлинностью.

Итак, человек еще не прозрел в мире подлинном, еще глаза его не могут различить подлинное, он еще не проснулся, он изыскивает, исследует, создает всевозможные средства-орудия, чтобы пробить скорлупу представлений и выйти к подлинному.

Наука, Религия, Искусство и много других путей и дорог служат средствами, ведущими к пробуждению, достиг<ающими> подлинности. Такова их сущность, борющаяся с действительностью сна. Во сне представлений мира ничто не хочет спать, даже умерших Религия собирается пробудить в последний день сна, когда наступит подлинность бытия (мертвое не будет мертвым, и сон не будет сном).

Следовательно, в ней уже существует то сознание, говорящее о дне пробуждения, где уже многое, а может быть, и всё <о>кажется подлинностью. Подлинность перестанет быть представляемостью: я, слепой, увижу мир, когда растворится тело мое. В том Религия утверждает Страшный суд, в котором одни проснутся, другие нет. <Страшный суд> будет собой представлять подлинность в виде президиума суда — Сына, Бога и Духа как единого подлинного Бога, Тогда все невидимое, все представляемое станет видимостью и подлинностью, наступит конец представлениям и предложениям, исчезнет сон, наступит вечное бодрствование. Если же Бог останется скрытым — будет скрыта и подлинность, и никто в Религиозном мире не воскреснет из вечного сна и представлений, никто в общежитии и науке не увидит подлинности, все будет в том же вечном сне; и представляемый суд Страшный, и второе пришествие — будут только представляемой предметностью как новое средство, освобождающее от сна.

В Религии из вечного сна должен пробудить Бог, в общежитии научном Будущее; таким образом, Бог и Будущее равны в представляемом от них освобождении из сна.

Так всякое учение мыслит в своем существе найти пути освобождения, ищет раскрытия «что» и <мыслит> познать подлинность. А чтобы познать «что», скрывающее предмет нашего представления, нужен разум, ум, логика, экономия, практика, опыт, цель, т. е. все то, что существует в жизни общежития и образует ее.

Итак, основой Религии и науки <служит> достижение подлинного путем исправления силовых отношений или пробуждения от сна. Но основа не имеет в себе еще ни одной искры, проблеска; даже, возможно, и неизвестно то, в чем предполагают основу. И в этом случае хочу привести аналогию <с> третьим пут<ем> жизни, Искусств<ом>, в котором существует доказательство пробуждения, существует подлинность, воспринимающаяся как представление предметное; <оно> не познается в его <Искусства> факте подлинностью — факт тот, что в нем предмет физически уже не существует; факт, доказующий, что все существующее фиктивно, подлинность же не имеет существования и представления, не имеет сна предположений, не имеет ни цели, ни смысла, ни разума, нет того существующего, что существует в жизни общежития. Существует же в общежитии предмет, человек, животное, небо, земля, вода, огонь, существует разрушение и строение — и всё существующее будет не факты, а представления о фактах. Следовательно, подлинное как факт еще не существует. И если в своем пробуждении человек ожидает подлинного факта как совершенства предмета, то горько разочаруется, и факт подлинности будет вне представления, а следовательно, будет беспредметен, и ничего в подлинности не может существовать.

Живописец доказует в холсте своем <факт подлинности>, сохраняя видимость или представляемость о предмете, но в последующем его <живописца> движении и представляемость исчезает. Искусство выводит из своих предметных положений лодлинно<е> беспредметно<е>, освобожденное от всего существующего. Через него приходит подлинное освобожденное «ничто». В «ничто» ничего не существует, ибо все «существует» в представлении; в нем <в представлении> мир как представление, мир, как разум, мир как воля, мир как критика, мир как разрушение и строение. В беспредметном же ничего нельзя <ни> разрушить, ни построить-сконструировать, — там «ничто», не знающее, в чем и зачем и почему действует, ибо все эти причины остаются в пред-раз-судке представляемого действующего мира и никогда не могут быть выясненными в раз-судке.

Раз-судок как действие разума, находясь в представляемом фиктивном мире, напрягает все силы, создает в одном случае алфавит, в другом разные напилки. Первым полагает обосновать все свои доказательства, изъяснить подлинность мира, другим хочет распилить его. Но беспредметное нельзя ни изъяснить, ни распилить.

Человек устраивает пути, машины, развивает практичную скорость, собирается достигнуть в одном случае Бога, в другом Будущего. Машина, слово, изображение — всё тоже знаки достижения. Строители Вавилонской башни полагали достигнуть твердыни неба, достигнуть подлинности, — тоже дорога с той же единой целью пробиться из представляемого к подлинности. Все практические целесообразности — те же Вавилонские башни. Но твердыни небесной нет, нет ни Будущего в пространстве и времени, нет <ни> предметного Бога, нет к ним расстояний. Уже объездили весь шар земной, нигде не оказалось ни Будущего, ни Бога благ; так же не будет ничего в воздушном пространстве. А ведь для достижения всего этого все делается в практичном, целесмысловом научном обоснованном виде как единой подлинности бытия. Бог и Будущее одинаково находятся в неизвестном, и это неизвестное «логика» рассуждения строит, однако, путь сообщения с ним для того, чтобы устранить последнее, <то есть> неизвестное.