Читать онлайн «Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность». Страница 31

Возможно, что человек человека понять не может потому, что в безумном не равны. Непонятная часть лежит не в разуме, не в уме, а вне ума или находится в без-умном месте, — и все, что находится в нем, непонятно другому.

Человек всегда хочет постигнуть то, что от него скрыто в непонятном, или безумном, куда ум еще не проник и не смог превратить непонятное без-умное в умное. Но и если ему удается без-умное как непонятное превратить в умное, то тем самым умное его становится безумным, оно постигло безумное, т. е. в умном существует не что другое, как поглощение безумного, и потому ум или разум состоит из без-умных вещей.

Таким образом, все умное или разумное тоже безумное как состоящее из безумных непонятных вещей. Понятие стремится каждого стоящего в уме продвинуть дальше в безумное. Ничего нет перед человеком разумного, и потому он стремится все о-раз-умить, и кажется ему, что, познавши неразумное, превращает его в разумное, становится оно как <6удто> умным, на самом деле будет только накопление безумного, без чего нет ни разума, ни ума.

С другой стороны, подлинность природы становится мудрой, разумной, разум ее выше, чем разум человека, и человек становится безумным, когда стремится познать или раз-умнить ее мудрость. Познавая ее, полагает, что познал разумом ее мудрость, на самом деле будет только воплощение без-умия в ее подлинность.

Но природа как подлинность, как я уже говорил, не может быть разумна, умна и сознательна; и также всё то, что составляет ее подлинность, должно находиться в таком же без-умном положении. Только тогда возможно подлинно быть в ней, когда человек станет вне представлений, когда перед ним исчезнут объекты и когда он как субъект в свою очередь исчезнет. Объект и субъект возможны только тогда, когда существует представление о подлинности, подлинность же не может быть представляемой, находится вне мозговых процессов мысли и представлений.

Искание мировой подлинности происходит в разумном, или умном. В последнем обстоятельстве хотят различить ее, но она неразличима в без-умном, а в умном ее совсем нет. Без-умию не нужен разум, разуму же нужно безумие, без него нет разума; если же разум состоит из безумного, то жизнь разума не существует Разум мыслим, когда в мировой подлинности была бы неделимая единица, которую возможно было бы раз-умить, разделить, раз-судить, если бы возможно эту единицу изолировать от всего и тогда познать ее. Но так как изолировать ничего нельзя, то и познать подлинность тоже.

Вооружившись разумом, человек идет на приступ мировой подлинности, не имеющей ни начала, ни конца, ни фундамента, ни крыши, он идет на приступ туда, где нет мишени, нет крыши, которую можно сорвать, нет фундамента, нет стен, в которых возможно сделать бреши.

Итак, что бы человек ни взял для исследования, всё будет попыткой безумия. Нет того предмета, нет той границы и предела в мировой подлинности как беспредметности, нет того абсолюта, которые бы разум или наука достигли. Если нет ничего абсолютного, нет тогда и предмета исследования. Не может быть и знания, неизвестен объект познания, его нельзя изъять из мировой подлинности.

Но это только полпути достижения. Дальше нужно будет о нем <объекте познания> сделать заключение-определение, а последнее происходит через представление предположения, <и здесь> даже не спасают и все опыты физических исследований разложений. Все физические опыты потому физические, что разделяют, а раз произойдет разделение и отделение от целого, <то> наступит физический акт, — если же ничего разделить нельзя, то и акта физ<ическо-го> нет, <нет> изолируемо<й> единицы. Исследование останется в бесконечном предположении, второе изолированное тело опять будет неподлинность, как утерявшее связь, что и помешает установить подлинность элементов, <так> как частицы целого не изолируются.

физический акт на дороге к физическому или физическое представление на пути к действительному акту в представлении всегда имеют представляемое целое; также не можем себе представить и подлинную форму <ни> этого целого, ни физического акта. То, что мы называем физическим состоянием, есть те или иные воздействия видоизменяющегося действия явлений, — считать их физическим <действием> нельзя, не всякое воздействие физично для всего.

В живописном опыте вечное представление о форме опровергается. Живописная поверхность, на которой передаются формы предметов реальных подлинностей, остаются вне формы объемов. Таким образом, всякое стремление к передаче в живописи формы подлинной — безумие. Всякая попытка исследования, долженствующая дать подлинное обоснование формы, безумна, вся же построенная культура средств познания не достигает цели. Если человека мы видим в культуре, а животное вне, то человек все-таки равен ему, поскольку сутью его является техническая харчевая завершенность, <и он> не может построить иной себе культуры, как только харчевую, что <уже> завершено животным.

Научные же познания мировой подлинности, в чем бы <человек> оправдал себя перед животным, не достигают цели: с нами же находятся наши представления и предположения, то, чего, возможно, нет у животного. Но предположения и представления еще «ничто». Также знание, логика, здравый смысл, обоснованность разумная — вне подлинности, и потому не могут быть положительными и истинными доказательствами.

Разум отсюда находится вне подлинного и живет своим сочинением о представляемом, поскольку не хочет в слепых перемещениях явлений отыскать истину. Природа как подлинность — вне разума, беспредметна. И если бы разуму удалось посмотреть за борт Земли и ощутить себя во мраке бесконечных бездн, где несутся в вихревых вращениях пыльные туманы солнц и планет, тогда бы он увидел, в каком безумии находится. Увидел бы и силу могущественной шири и свободы безумного действия, убедился в том, что только в без-умном, без-цельном подлинность действия, и в то же время потерял бы уверенность — движется ли и действует видимое; убедился, что его научно-разумные выводы есть только выводы, но <не> суть подлинная, что он со всею культурой и наукой — физический мир представлений и предположений, а разум, желающий познать, познает смерть.

Свободный в безумии, наш шар мчит неизвестно куда, без цели, логики и обоснования. Куда летит и к какой цели доставит нас? Или же он никуда не движется? Планеты и солнца блестят как глаза остолбеневшего безумца. Разум же на его безумном возбужденном мозге, вооружившись средствами «знания», «сознания» и «здравого смысла», хочет обосновать крепкий фундамент «идейной научной жизни и блага».

Не будет ли в его попытке создания разумной подлинности новое доказательство того, что разум тоже признак безумия? Кто же подпишет договор с безумным, кто укажет законы безумию, и знает ли безумие законы, и может ли их знать, когда царство безумия вне закона, границ и условий, вне всех преодолений, в нем нет ни представляемого, ни существующего, ни будущего мира проявлений. Безумие как торжество, свободное от ума, смысла и цели, живет в торжестве огней, иллюминируя свой бессмысленный бег в нескончаемом мраке, никогда ничего не являя и не проявляя. Таким образом, разум, как некая выделяемая ценность, не может выделить себя из безумия ни через какое познание подлинности, ибо разум только ложный вид того же безумия или заумного беспредметного мира47.

Разум — средство, познающее познание, ценность жизни, ценность творить различия и вражду. Несмотря на то, что культурная ценность должна быть в каждом и все общежитие должно быть равно ею богато, теория капитала никому не запрещает быть равно богатым. Наоборот, быть умным, ученым, художником, поэтом, скульптором, архитектором — ее <культуры> сущность. Вот сколько различий ценности! Есть умный и неумный, ученый и неученый, художник и нехудожник — всё разные ценности, порожденные культурой, разрушающей бесценное целое природы и народа, стремящейся во что бы то ни стало выделить все ценности по известным категориям.

Категории должны представлять собой выраженное постижение природы; так каждая категория или специальность познала свою ценность в ней и поставила ее в культурной жизни. Если бы все общежитие постигло всю ценность природы и каждая личность ее нашла бы свою в ней ценность, то и культура жизни состояла бы из одних ценностей. Иначе сказать, всю природу перенесли бы в иную жизнь культуры, но так как ценность всюду — ценность абсолютная, то от того, что она переносится в иное место, <она> не меняет<ся>. Если же ценность меняется в своей высоте, следовательно, обнаружены в ней элементы, лишающие ее высоты или влияющие на ее высоту, — новые ценности. Второе — у ценности абсолютной нет ни низа, ни верха, с которого она смогла бы пасть или подняться: природа ни падает, ни поднимается и нет в ней различий, умна ли она, темна ли или светла; в чем ее ценность — в свете, холоде, мраке или тепле?