Читать онлайн «Рерих». Страница 69

«Местный священник сделал из Ленина кесаря, — писал Н. К. Рерих. — Какие-то люди из русской колонии затруднялись прийти на открытие памятника Ленину, опасаясь контроверзы с религией. Но священник сказал проповедь и указал:

— Воздайте Богу божие, а кесарю кесарево!

Тогда затруднение исчезло»[290].

Дуту (генерал-губернатор), вконец перепуганный сообщениями английских агентов, решил запретить строительство памятника Ленину.

«Наконец дуту „просветился“, — с горечью написал в дневнике Николай Константинович, — и окончательно запретил открытие памятника Ленину. Интересно, какова будет судьба гигантских шагов, качелей, городков и клуба? Еще очень опасные занятия на дворе консульства — теннис. Не будет ли конфликта „водяного бога“ и с этой противозаконной игрой?»[291]

В конце апреля Рерихи поняли, что чем больше они сближаются с работниками Советского консульства, тем хуже к ним относятся власти Урумчи. Уже ни письма, ни телеграммы не приходили, и у Рерихов теперь не осталось сомнений в том, что их умышленно задерживают.

Однажды появился местный полицейский, который спросил Елену Ивановну, не ведет ли ее муж дневник, на что она ответила, что дневник давно отослан из Кашгара в Америку. Рерихи боялись очередного обыска и решили наиболее важные бумаги передать советскому консулу Е. А. Быстрову, чтобы тот с оказией переслал дневники и документы им в Россию.

Праздник 1 мая 1926 года Рерихи отмечали в Советском консульстве. Из записок Николая Рериха:

«Первомайский праздник в консульстве. В 12.30 — обед с китайцами. Двор консульства красиво и красочно убран. Под большим навесом, увешанным яркими коврами, накрыты столы на сто человек. Рядом стоят три юрты для мусульман, где вся еда приготовлена без свинины под особым присмотром мусульманина. Перед юртами сиротливо стоит усеченная пирамида — подножие запрещенного памятника. Невозможно понять, почему все революционные плакаты допустимы, почему китайские власти пьют за процветание коммунизма, но бюст Ленина не может стоять на готовом уже подножии. Вся иностранная колония в сборе: здесь и итальянцы, и немцы, и англичане, и сарты, и киргизы, и татары, и другие. Работа объединения, совершенная консулом Быстровым за полгода, поражающа. И все единодушно тянутся к нему с лучшими пожеланиями. Китайские власти все налицо, кроме самого дуту, который счел за благо „заболеть“ и предпочел послать вместо себя своего девятилетнего сына. Против нас сидит Фань. Он ничего не ест, кроме хлеба. Или диета, или ненависть, или верх подозрительности. Тут же сидит брат дуту — старик, ввергнутый в опалу своим правительствующим братом за либеральные воззрения. За обедом первым напился комендант крепости. Начал безобразничать, разбил несколько рюмок, толкнул ламу и, наконец, ногою подбросил поднос с мороженым. Этот случай с мороженым заставил китайцев принять меры, и комендант крепости был удален посредством полицмейстера и своих собственных солдат. Из китайцев больше всех был возмущен поведением коменданта девятилетний сын дуту. У него даже слезы выступили от негодования. Он забрал с собою разбитую рюмку, верно, чтобы представить своему отцу. Китайцы дружно чокались за процветание коммунизма.

Молодой хор спел несколько песен. Еще раз все потянулись к Быстрову с приветом. Гурьбою уехали китайцы. Е. П. Плотникова говорит мне: „А мы, бывало, ходили смотреть на вас в щелочку, когда вы приходили к Куинджи“. Оказывается, она знала и Архипа Ивановича, и жену его В. Л. И вот в Урумчи мы толкуем о Куинджи, вспоминаем его кормление птиц, вспоминаем его безбоязненные свободные речи, его анонимную помощь учащимся всех родов знания. Не ржавеет память Куинджи.

Так обидно, что „Ленин“ не успели написать на подножии „запрещенного“ памятника. Ведь к этому имени тянется весь мыслящий Восток, и самые различные люди встречаются на этом имени.

После обеда играют в городки и теннис. Через неделю будут открывать клуб. На маленькой сцене клуба кроме русских пьес предположено ставить мусульманские и китайские… Приносят куличи и яйца от Гмыркиных и М. Завтра Пасха»[292].

Рерихи уже чувствовали что-то неладное, но еще не знали о том, что генерал-губернатор Синьцзяна считал Николая Константиновича опасным пропагандистом и искал любую возможность отправить экспедицию подальше от своей столицы.

«Вчера на обеде кто-то говорил нам, что вряд ли скоро удастся уехать из Урумчи, — писал Н. К. Рерих 2 мая. — Может ли это быть? Столько срочного, столько безотлагательного впереди, а здесь полное бездействие. Сидение на сундуках! Ожидание каждого дня. Ничего из Америки. Почему друзья не действуют там? Даже срок выезда Мориса и Зинаиды Лихтманов неизвестен. Впрочем, может быть, что-то опять на телеграфе или на почте пропало. Или телеграммы дойдут через полгода. Здесь и так бывает. Телеграмма от апреля дошла в октябре»[293].

3 мая консул Е. А. Быстров сообщил Рерихам хорошую весть — пришла телеграмма, в которой говорилось, что экспедиции разрешено пересечь советскую границу. Отправлена она была еще 2 апреля 1926 года, когда Рерихи находились в Карашаре. Теперь становилось ясно, что оставаться так долго в Урумчи не было необходимости и что китайские власти специально задерживали выезд экспедиции из Синьцзяна.

На следующий день Николай Константинович устроил у себя в доме прощальную выставку. Посмотреть серию «Майтрейя» пришли Быстровы, Плотниковы, Яковлева, Зинькович, Алейников, Пурины, Краузе и другие. Начались приготовления к отъезду из Урумчи — сборы, укладка вещей и подготовка каравана.

Только 14 мая 1926 года Рерихи наконец получили у генерал-губернатора Синьцзяна экспедиционный паспорт до Пекина, длиною в рост человека. В паспорте было указано количество всех вещей и их подробное описание. Был проведен последний обыск снаряжения экспедиции, но ничего подозрительного найти не удалось, несмотря на то, что англичане в Урумчи прислали не одно сообщение об антики-тайской деятельности Рериховской экспедиции.

К каравану власти приставили возчиков, выдававших себя за китайских подданных. На самом же деле они оказались русскими из Бухары. Когда это выяснилось, то началась чехарда с паспортами.

16 мая наконец караван смог покинуть Урумчи. Провожать Рерихов пришли Быстровы и почти все работники Советского консульства и Госторга. В этот же день на местной таможне китайский трехаршинный паспорт сберег экспедиционное имущество. Здесь все тщательно перепроверили, задали множество вопросов, но конфисковывать что-либо побоялись. Несмотря на скептическое отношение Николая Константиновича, такой экзотический паспорт исправно помогал Рерихам на всем пути экспедиции в Советскую Россию.

Ночью 23 мая, когда Рерихи все еще были на пути к российской границе, неожиданно им сообщили, что неподалеку остановились «странные китайцы» и что у них какое-то секретное поручение от генерал-губернатора, и едут они то ли в Пекин, то ли в Москву. Вместе с таким сообщением Рерихам посоветовали уезжать немедленно, привязать или заглушить колокольцы и погасить огни. Зная характер генерал-губернатора, Николай Константинович не заставил себя долго уговаривать, и караван немедленно тронулся в путь.

На следующий день его нагнали эти «странные китайцы». Началось форменное безобразие — они тут же развели кизяковый огонь, выедающий глаза, капали везде маслом и обливали всех недопитым чаем, бесцеремонно вышагивали взад и вперед по лагерю, и все время плевали то на палатки, то в сторону Рерихов. Николай Константинович на такие провокации не обращал внимания. Не найдя больше никакого повода для конфликта, китайцы оставили лагерь и ушли.

27 мая предстоял следующий таможенный досмотр. На этот раз таможенник, предупрежденный «странными китайцами», которые обогнали караван, долго придирался к Н. К. Рериху и его экспедиции, изображая полное непонимание. Он хотел вскрыть печати генерал-губернатора, испортить паспорт, чтобы на следующей остановке экспедицию смогли задержать. Потом ему захотелось снова пересчитать все вещи и, наконец, он попытался вообще отнять китайский паспорт, выданный для следования в Пекин, на котором была русская виза. Просьбами и угрозами Рерихи еле отговорили таможенника от такой затеи. На все эти издевательства чиновника ушло около четырех часов, и только в шестом часу вечера Рерихи смогли продолжить свой путь. До следующей остановки было двадцать пять верст. Но караван не прошел и версты, как сломалось подпиленное кем-то колесо у телеги. Предстояла жуткая ночь в горах на самом опасном перевале. Поэтому благоразумнее было вернуться обратно к злополучному китайскому посту.

Все неприятности закончились только 28 мая, когда Рерихи миновали последний пограничный пост и вошли в первое русское село Покровское. Можно было в тот же день уехать на пароходе, но Рерихи поддались на уговоры местных жителей и остались в селе на три дня, до следующего рейса. 1 июня, добравшись до Тополевого Мыса, они пересели на корабль «Лобков», который повез их на встречу с новой Советской Россией. В Семипалатинск они прибыли в три часа утра. Николай Константинович заехал в Госторг с письмом от Быстрова. Здесь были получены новые бумаги, в Омский Совторгфлот, с просьбой выделить для Рерихов места в международном вагоне, и 8 июня они уже были в Омске, где впервые увидели свежие московские газеты, печатавшие статьи об успехах экспедиции Н. К. Рериха.