Читать онлайн «Веселые человечки: культурные герои советского детства». Страница 19

В современной российской культуре детство «самого человечного человека» привлекает внимание (уже или еще) не детей и подростков, а тех взрослых, для кого маленький Володя Ульянов остается персонажем, провиденциально предвосхитившим советское прошлое. Будучи «обращенным в будущее», такое прошлое легко наделяется вероучительным смыслом и терапевтическими эмоциями, объединившими в конце 1990-х годов адептов «космического коммунизма» — действующей в Волгограде и некоторых других городах «красного пояса» «Партии коммунистов Единение Всеволод». «Космические коммунисты» (или, как их называет местное население, «космонавты») верят в реинкарнацию покойных лидеров мирового коммунизма — Маркса, Энгельса и Ленина. Все они уже появились и ждут своего признания, чтобы однажды наилучшим образом решить проблемы России. «Маленькому Ленину», подраставшему в Иловлинском районе Волгоградской области, в 1998 году было около 10 лет. Где он и чем занят в настоящее время, неизвестно, но, как и у прежнего Володи, у него, должно быть, непростое будущее.

Среди сквозных персонажей классических детских сказок К.И. Чуковского есть один, который декларирует свою связь с проблемами травмы уже самим своим именем: доктор Айболит — он появляется в стихотворных сказках «Бармалей» (1925), «Айболит» (1929, иногда печаталась под названием «Лимпопо»), «Айболит и воробей» (1955) и других, а также в прозаических сказках о докторе Айболите (первая из которых была опубликована в 1936 году). Даже если абстрагироваться от имени героя, связь сюжетов этих сказок с темой травмы очевидна: Айболит не случайно — доктор, и его функция в знаменитых сказках Чуковского — чудесное исправление болезненных, жестоких или страшных ситуаций. Он вынимает жертв живыми и невредимыми из пасти чудовищ; он делает так, что самые ужасные и опасные звери становятся дружелюбными, цивилизованными и даже приветливыми созданиями. И все же сущность его роли, как и глубинное значение его имени, свидетельствуют о реальных испытаниях (рассматриваемых либо как социально-исторические явления начала XX века, либо как извечные трудности роста), которые эти истории предлагают преодолеть своим юным читателям: нам показан мир, где царствуют боль и насилие. Появившись вначале в самом первом из опубликованных произведений «айболитовского цикла» — сказке «Бармалей», доктор демонстрирует важность своего имени таким образом, что сразу же становятся очевидными некоторые психические процессы, отраженные в этих сказках:

Сцена мучений доктора в огне, на которые в ужасе смотрят беспомощные дети, обнажает саму сущность боли и страдания, которые в этих произведениях подвергаются мифологическим трансформациям. Конечно, эта сцена, изображающая подлинные боль и страх, в соответствии с сюжетом сказки быстро обращается в свою противоположность, и все заканчивается, как и в других произведениях цикла, триумфом добра над злом. И все же сама по себе эта сцена подчеркивает странность имени доктора (возможно, неочевидную для тех, кто читал сказку с детства), которое, по сути, представляет выражение боли (почему не доктор Ойужелучше?) и обозначает настойчивое присутствие подавленного знания о травме в самом механизме ее исцеления. (Или по-другому: сцена поджаривания доктора в огне на определенном уровне риторической абстракции реализует эту репрессивную функцию — само выражение боли, «Ай, болит!», подвергается карательному или дисциплинарному насилию.)

Настоящая работа — попытка проследить развитие темы травмы в цикле произведений Чуковского об Айболите: задача, решение которой, возможно, приведет нас к удивительным выводам. Ибо, как и в случае с любыми проявлениями травмы, ключевое понятие для интерпретации канонических произведений об Айболите 1920 — 1930-х годов — чувствительность к процессам подавления и отторжения, которая вытеснила ключевые проблемы этих произведений в иные измерения текста, в другие способы переработки «тех же» оснований опыта. По сути дела, интерпретационный центр этих текстов лежит вне их. Поэтому имеет смысл начать с рассмотрения «иностранного оригинала» самого Айболита.

Как известно, Чуковский заимствовал свой персонаж и сюжетную канву его приключений из историй английского детского писателя Хью Лофтинга об аналогичном персонаже, докторе Дулиттле, главным образом опираясь на первую сказку Лофтинга, «История доктора Дулиттла» (The Story of Doctor Dolittle, 1920). Сам Чуковский указал на эту литературную преемственность и одновременно пояснил, что его произведения тем не менее следует рассматривать как оригинальное творчество. Вот как он прокомментировал это в примечаниях к своим поздним мемуарам «Признания старого сказочника»:

У Лофтинга этот целитель именуется «Доктор Дулиттл». Перерабатывая его милую сказку для русских детей, я окрестил Дулиттла Айболитом и вообще внес в свою переработку десятки реалий, которых нет в подлиннике [190].

В самом деле, отклонения Чуковского от сюжета Лофтинга существенны, даже в прозаических произведениях, подзаголовок которых открыто свидетельствует о заимствовании у Лофтинга: «По Гью Лофтингу». И все же, прежде чем обсуждать отношение этих сравнительно поздних работ к английскому оригиналу, необходимо отметить особую линию развития темы в сказках Чуковского об Айболите. Первое крупное произведение советского писателя, в котором фигурирует Айболит, стихотворная сказка «Бармалей», является и самым оригинальным из всего цикла — настолько оригинальным, что если рассматривать его в отдельности, то трудно заподозрить какую-либо связь с английским источником. Второе крупное произведение, стихотворная сказка «Айболит», заимствует общую канву истории доктора Дулиттла — путешествие в Африку с целью исцелить больных животных, которые дали знать о своем бедственном положении, — но тем не менее и его необходимо рассматривать как абсолютно независимое и оригинальное сочинение.

Наконец, прозаическая сказка, опубликованная в 1936 году, представляет собой адаптацию, хотя даже это произведение далеко от чего-нибудь мало-мальски напоминающего настоящий перевод с английского. Сжав и переработав внешние детали повести Лофтинга, советский писатель существенно упростил сказку и превратил истинно английского доктора Дулиттла в легендарный персонаж без ярко выраженных национальных признаков. Более того, даже здесь Чуковский позволил себе значительные отклонения от основных черт сюжета Лофтинга: одним из самых заметных стала замена чернокожего короля, заточившего доктора Дулиттла в тюрьму по прибытии его в Африку, «разбойником и злодеем» Бармалеем. Резюмируя, можно сказать, что произведения Чуковского об Айболите, написанные в 1920- 1930-е годы, будучи рассмотрены последовательно, выявляют несколько странную телеологию: похоже, исправления и переработки сказки не удалили их автора от оригинала, но приблизили к нему — хотя переводом английского источника ни один из этих текстов не стал.

Такой «возвратный» эффект трансформации сказки Лофтинга, произведенной Чуковским, вызывает четкую ассоциацию с наблюдением психоаналитиков: как правило, из опыта индивида вытесняются непосредственные причины травмы, которые оказываются для него непостижимыми и не поддаются прямой репрезентации, но провоцируют симптомы повторения и возвращения [191]. И, скорее всего, именно точки соприкосновения Дулиттла и Айболита с фундаментальными проблемами репрезентации травмы в конечном итоге и помогают понять, как Айболит Чуковского соотносится с Дулиттлом Лофтинга. Наиболее яркие из этих «точек» представляют собой моменты, когда литературная история этих персонажей ярко перекликается с историей массового насилия и войны. Это, с одной стороны, момент возникновения замысла о Дулиттле у Лофтинга и, с другой, менее известные обстоятельства одного из самых поздних появлений Айболита в творчестве Чуковского.

В 1916 году Хью Лофтинг служил капитаном Ирландской гвардии во Фландрии, где сам пережил все ужасы Западного фронта. Как ни странно, именно здесь, в окопах Великой войны, родился доктор Дулиттл. Вот как объяснил это Лофтинг годы спустя: