Читать онлайн «Синий. История цвета (Фрагменты книги)». Страница 15

Да и само понятие "любимый цвет" представляется весьма зыбким. Можно ли говорить о любимом цвете вообще, вне конкретного контекста? И каково значение этого понятия для исследователя в области общественных наук, в частности, историка? Например, когда человек называет своим любимым цветом синий, подразумевает ли он, что действительно предпочитает синий всем остальным и что его предпочтение — а что такое вообще "предпочтение"? — распространяется на все стороны жизни, на одежду и жилище, на политическую символику и повседневный быт, на мечты и эстетические впечатления? Или же такой ответ на этот, в некотором смысле довольно коварный, вопрос ("Ваш любимый цвет?") означает, что человеку хочется, чтобы его в идеологическом и культурном плане причислили к группе людей, которые ответили бы — синий? Это важный нюанс. Он очень волнует историка, поскольку тот, пытаясь задним числом применить свой график эволюции "любимых" цветов к прошедшим эпохам, не может обнаружить данные, касающиеся психологии или культуры отдельных личностей: в его распоряжении лишь свидетельства коллективного восприятия, относящиеся к какой-либо одной области жизни какого-либо одного общества (лексика, одежда, эмблемы и геральдика, торговля красками и красителями, поэзия, живопись, наука). А впрочем, разве в нашу эпоху дело обстоит иначе? Индивидуальные предпочтения, личный вкус — существуют ли они в действительности? Всё, о чем мы думаем, во что верим, чем восхищаемся, всё, что мы любим или отвергаем, воспринимается нами опосредованно, через впечатления и суждения других. Человек живёт не в пустыне, он живёт в обществе.

И вдобавок эти опросы игнорируют такие факторы, как разделение областей знания, профессиональная деятельность, имущественные интересы и ценности личной жизни. Напротив, они стремятся стать провозвестниками некоей абсолютной истины, носителями некоей глобальной этики. Считается даже, что ответ респондента можно назвать достоверным или валидным (ведь за всеми этими опросами стоят рекламные фирмы), только если на вопрос о любимом цвете он отвечает спонтанно, то есть меньше чем за пять секунд, без долгих размышлений или нудных приставаний, типа: "А о чем речь — о живописи или об одежде?" Хотелось бы знать, по какому праву и ради чего от людей требуют спонтанности? Любой ученый интуитивно чувствует, что по сути своей она искусственна и подозрительна.

Однако зыбкость или даже ошибочность какой-либо концепции может порой оказаться плодотворной и конструктивной. В нашем случае социологические исследования помогли установить, что результаты опросов среди взрослых за сто лет почти не изменились. Имеющиеся у нас данные на конец XIX века очень близки к тем, которые мы привели выше; и результаты опросов, проводимых тогда в разных странах, почти не различаются между собой. Это последнее обстоятельство заслуживает особого внимания: с давних пор западная культура превратилась в единый блок, сплотившийся вокруг синего цвета. В каждой стране результаты опросов дают одни и те же результаты, и всюду синий на первом месте, а зелёный на втором. Только в Испании и в Латинской Америке картина несколько другая.

Это в западном мире. А вот за его пределами всё иначе. Например, в Японии, единственной незападной стране, где проводятся такие опросы, перечень любимых цветов выглядит так: на первом месте белый (30 % опрошенных), затем чёрный (25 %) и красный (20 %). Такая ситуация создает большие сложности для многонациональных корпораций японского происхождения. Например, в рекламе — афишах, проспектах, фотографиях и телевизионных видеороликах — им приходится придерживаться двух различных стратегий: одна нацелена на отечественного потребителя, другая — на западного. Конечно, цвет — не главная причина такого резкого расхождения, но всё же его роль весьма существенна. Если некая фирма хочет завоевать покупателей всей планеты, ей необходимо это учитывать. Даже при том, что культурная ассимиляция в наше время происходит очень быстро (хотя по отношению к цвету этот процесс, похоже, протекает медленнее, чем в остальных областях жизни).

Случай Японии любопытен и в других отношениях. Он лишний раз доказывает, что такое явление, как "цвет", в разных культурах определяют, понимают и применяют к жизни по-разному. Японцу иногда не так уж важно знать, идет ли речь о синей, красной или какой-либо иной части цветового спектра, ему важнее другое: матовый это цвет или блестящий. В восприятии японца этот аспект — решающий. В японском языке существует несколько определений белого цвета, обозначающих разные градации матовости и блеска, от самой тускло-матовой до самой ослепительной и блестящей. Глаз западного человека не всегда способен их различить; и определения белого цвета в европейских языках слишком скудны, чтобы можно было перевести их названия.

То, что мы наблюдаем в Японии, — стране, где жизнь уже во многом приблизилась к жизни на Западе, — ещё нагляднее проявляется в других культурах Азии, Африки и Латинской Америки. В большинстве социумов чёрной Африки зачастую не задумываются о том, что между гаммой красных тонов и гаммой коричневых или жёлтых, или даже зёленых или синих есть какая-то граница. Зато если речь заходит о том или ином цвете, необходимо знать, сухой это цвет или влажный, мягкий или жёсткий, гладкий или шершавый, глухой или звонкий, весёлый или грустный. Цвет не воспринимается как нечто существующее само по себе, ни тем более как феномен, обусловленный исключительно зрением. Он воспринимается в нераздельном единстве с данными других органов чувств. Поэтому его тона и оттенки не имеют особого значения. Кроме того, у многих этносов Западной Африки хроматическая культура, цветоощущение и лексические определения цвета зависят от пола, возраста и социального статуса человека. Например, в языках некоторых народностей Бенина есть множество названий для разных оттенков коричневого (или того, что глазу западного человека кажется коричневым), но одни названия используются только мужчинами, а другие — только женщинами.

Различия между представлениями о цвете, существующими в тех или других обществах, имеют важнейшее значение, поэтому историк, наравне с этнологом или лингвистом, обязан постоянно помнить о них. Они не только подчёркивают узко культурологический характер цветовосприятия и обусловленные этим определения цветов, но и помогают понять, какую важную роль здесь играют синестезия{17}, различные ассоциации, в возникновении которых, наряду со зрением, участвуют и другие наши чувства. Наконец, они заставляют историка осторожнее относиться к компаративистским исследованиям, изучающим феномены цветоощущения в разных странах и в разные эпохи. Западный исследователь ещё способен понять, насколько важны для системы цветов в современной Японии понятия матовости и блеска. Но если он взглянет на цветовой мир, в котором живут отдельные африканские социумы, то будет совершенно сбит с толку: что такое "сухой цвет"? Или "грустный цвет"? Или "немой цвет"? Здесь мы далеки от таких привычных понятий, как синий, красный, жёлтый, зелёный. А сколько ещё существует в разных уголках мира определений, относящихся к цвету и совершенно недоступных пониманию европейского исследователя?

Что остаётся сегодня от долгой и богатой событиями истории синего цвета в нашей повседневной жизни, в наших общественных условностях, в нашем эмоциональном восприятии? Прежде всего, как мы выяснили, синий стал у нас самым любимым цветом, существенно опередив все остальные. Люди разного пола, разного социального происхождения, разных профессий, с разным культурным багажом в один голос признаются в любви к синему цвету. Главное доказательство гегемонии синего — это одежда. Во всех странах Западной Европы, более того, во всём западном мире, разнообразные синие тона в одежде встречаются гораздо чаще, чем остальные цвета (включая белый, чёрный и бежевый). По-видимому, такая ситуация продлится еще долго, поскольку никакие капризы моды не могут поколебать владычество синего цвета. Ибо — к чему скрывать? — между модной одеждой, рекламируемой в СМИ и доступной ничтожно малому проценту населения, и одеждой, которую действительно носят все социальные классы и категории, существует огромный разрыв. Первая меняется каждые два месяца, изменения во второй происходят гораздо медленнее.

Пристрастие к различным оттенкам синего нашло свое отражение не только в одежде, но и в современной лексике. Например, во французском языке слово "blue" (синий) действует как заклинание, оно завораживает, умиротворяет, переносит в сказочный мир. И увеличивает продажи. Это слово часто фигурирует в названиях товаров, предприятий, зданий или произведений искусства, имеющих (мягко говоря) очень отдалённое отношение к данному цвету. Само звучание этого слова такое нежное, плавное, текучее; когда мы слышим его, у нас возникает масса приятных ассоциаций: небо, море, отдых, любовь, путешествия, отпуск, бесконечность. На французском и многих других языках слова "bleu", "blue", "blau", "blau" воспринимаются как поэтичные, связанные с лучшими воспоминаниями, заветными желаниями и мечтами. "Синева" присутствует в названиях многих книг, наделяя их притягательностью, которой не мог бы наделить никакой другой цвет.