Читать онлайн «Пикассо». Страница 11

Когда Пере Ромеу вернулся из длительного путешествия, во время которого посетил Париж и Чикаго, он задумал открыть заведение, которое должно было удовлетворить самые разнообразные вкусы его друзей-интеллигентов. Во время пребывания в Чикаго он попал под влияние нового в то время символа века — велосипеда. Позднее, в Париже, познакомившись с ночной жизнью Монмартра и Латинского квартала, он задумал открыть в своем родном городе кабаре, аналогичное «Шат нуар» («Черная кошка»), где могли бы собираться поэты, художники, скульпторы, драматурги, придерживавшиеся самых неортодоксальных взглядов.

Для этого он выбрал новое здание в неоготическом стиле с тяжелыми балками под потолком и украшениями из резного камня и литого чугуна. Самый большой зал в нем должен был служить баром и концертным залом, где давались представления кукол и теней. Их устраивал Мигель Утрилло. В последующие годы его имя станет более известно благодаря его приемному сыну художнику Морису Утрилло. Художники Рамон Касас и Утрилло совместно редактировали журналы «Перо и кисть» и «Форма». На первых порах в кафе устраивались выставки. В основном они состояли из выполненных карандашом рисунков Нонела и оригинальных портретов, сделанных Касасом в стиле Стейнлена. Главным украшением зала являлась огромная настенная картина Касаса, на которой были изображены два бородатых мужчины, сам Касас и Ромеу, в белых и черных чулках, восседавших на велосипеде-тандеме.

Таверна рекламировалась как «пивной зал в готическом стиле для любителей атмосферы севера и андалусских садов юга». Организаторы мероприятий в «Четырех кошках», благодаря которым таверна стала знаменитой, принадлежали к поколению Русинола. Пикассо, в момент ее открытия находившийся далеко от этих мест, присоединился к группировавшейся вокруг этого заведения богеме, когда управление таверной перешло уже в другие руки. В кругу друзей он был известен под именем Бенджамин. Его талант стер разницу в годах между ним и его друзьями. Они мгновенно увидели в нем художника, стиль которого резко расходился с манерой мэтров, таких, как Касас, считавшимся ведущим портретистом своего времени и имевшим обширную клиентуру. Нелестные, но поразительно точные шаржи Пикассо на артистов, поэтов и музыкантов развешивались на стенах таверны как вызов общепринятому. Уверенность и неподдельность карандаша молодого художника, неожиданность линий, оттенков и надписей, столь непередаваемо раскрывающих характер изображаемого лица, вызывали восторг у друзей Пабло. Они понимали, что картины Пикассо были гораздо лучше работ художников старшего поколения. Но эти рано проявившиеся его способности оставались незамеченными за пределами узкого круга друзей.

Сохранился плакат, выполненный Пикассо для таверны, где изображена группа элегантных посетителей — дамы в платьях с кринолинами и джентльмены во фраках и цилиндрах, сидящие с кружками пива на террасе перед фасадом готического здания. Плакат выполнен в стиле Уолтера Крейна: фигура, похожая на Джона Булла, стоит среди дам на заднем плане. Это полотно Пикассо — романтическое видение художником богемы, преднамеренно исполненное в консервативном духе и не имеющее ничего общего с анархистским реализмом, свойственным картинам Нонела. Позднее, в 1902 году, появится менее стилизованный вариант аналогичной картины, подписанный одной буквой П. Это будет карандашный портрет завсегдатаев кабачка, сидящих вокруг стола и курящих трубки. На переднем плане восседает сам Пикассо с черными непричесанными волосами, неопрятной бородкой, в большой шляпе, в пальто и с тростью в руке. Позади него грустное с изящными чертами лицо Пере Ромеу, курящего тонкую изогнутую трубку. Рядом — художник Анхел Ф. де Сото, Хаим Сабартес и еще двое. Картину дополняют огромная собака и надпись вверху: «Вино и закуски — в любое время». На всех изображенных одежда незамысловатого покроя, хотя и не без налета дендизма — простые, широкие, темного цвета куртки, жилеты, сужающиеся книзу штаны и темные шляпы. Так одевались обычно агитаторы-анархисты, слывшие за героев среди рабочих. Сохранился прекрасный портрет Касаса того периода работы Пикассо, на котором тот представлен в аналогичном одеянии. Хотя Пикассо был слишком увлечен живописью и потому не проявлял большого интереса к политике, стиль одежды, отличавший его от буржуазии, импонировал ему. С ранних лет Пикассо обнаруживает сострадание, которое роднило его с простыми людьми и побуждало к общению с теми, кто не принимал существующей социальной системы, порожденной алчностью и высокомерием богатых и нуждой бедных. Вместе с тем политика являлась для него чем-то, лежащим за пределами его понимания; язык политиков был не знаком ему так же, как и речь редких племен. В основе политических воззрений завсегдатаев кабачка «Четыре кошки» лежал главным образом каталонский сепаратизм. По одной этой причине их политические теории не могли интересовать человека, приехавшего из другой провинции. Кроме того, Пикассо убедился в том, что анархистским взглядам, которые инстинктивно находили отклик в его душе, не хватало искренности, особенно когда они исходили от такого богатого дилетанта, каким являлся Русинол, абсолютно ничем не рисковавший при произнесении своих ниспровергающих все и вся речей.

В душе Пикассо более глубокий отклик находили слова молодого писателя-анархиста Хаима Бросса, призывавшего к «беспощадной борьбе со снобизмом в искусстве и в жизни», которая ведет к торжеству над «фарисейством и буржуазией». В статье, опубликованной в «L’Avenue» в январе 1893 года, этот глашатай анархии писал: «Человек… достигает такого состояния, когда он не может мириться с малейшими препятствиями на пути его мысли, и в этом переживаемом им трансе ничто — ни мир, ни идол и никакое другое создание, человеческое или божественное, — не может помешать абсолютному освобождению его личности. Кое-кто, возможно, усмотрит в этом разрушительную направленность духа, забывая о том, что дух отрицания сливается со стремлением к утверждению и, преобразившись, вновь обретает утраченную силу». Эхо этого призыва отозвалось в оброненной Пикассо фразе сорок лет спустя: «Мои творения — это итог разрушения».

Именно из этих взглядов сложилось мировоззрение, которое много лет спустя связало судьбу интеллигенции Барселоны с республиканцами, когда после начала трагической гражданской войны 1936 года над их идеалами нависла угроза. Точно так же поступил Пикассо. Когда революции, войны, диктатура становились реальностью, он не мог оставаться безразличным.

Пикассо потребовалось немного времени, чтобы завоевать глубокое уважение своих друзей, посещавших кабачок «Четыре кошки». «Говорят, он не словоохотлив, но отличается поразительно точными суждениями. Его новые знакомые тут же становились или его друзьями, или противниками». Его тонкий юмор мог быть разящим, но этот новый завсегдатай кабачка мог безудержно смеяться и над доброжелательными остротами в свой адрес. Его самыми близкими друзьями в этот период становятся художники Себастиа Хуниер-Видал, с которого он сделал много портретов, энергичный и необыкновенно талантливый Нонел, коллекционер Карлос Хуниер, скульптор Маноло Уге, братья Анхел и Матео Фернандес де Сото, автор исключительно талантливых рассказов Ревентос, поэт Хаим Сабартес и Карлос Касагемас, вместе с которым Пикассо вскоре отправится в Париж.

Кабачок «Четыре кошки» к тому времени просуществовал всего шесть лет, но уже приобрел большую известность не только благодаря художникам, которых привлекала его атмосфера, но и благодаря кукольным представлениям Утрилло и концертам, даваемым такими выдающимися молодыми музыкантами, как Албенис, Грандос и Морера. В 1903 году после отъезда Русинола в Париж Пере Ромеу, который был женат на англичанке и прекрасный портрет которого был сделан Пикассо, отошел от руководства кабачком и вернулся к своей подлинной страсти — велосипеду. Обожаемый всеми, он не сделал карьеры и умер в бедности от туберкулеза несколько лет спустя.

В этом кругу интеллигентов сила духа не всегда сопровождалась крепким здоровьем. Примеры Бодлера, Верлена и Рембо убедили их поколение в том, что художник обязательно должен быть первой жертвой нищеты и болезней. Бедность не являлась чем-то необычным, а вот болезнь оказалась всепоглощающей страстью.

Переносилась она с гордостью, особенно если принимала форму туберкулеза или венерической болезни, которые несли с собой ореол романтизма.

После возвращения из Орта де Сан Хуан Пикассо продолжает работать с еще большим упорством. Казалось, что в этот период он ни на минуту не выпускает из рук карандаша и пребывает в возбужденном состоянии все дни напролет. Его карандаш с поразительной точностью воспроизводит то, что впитывают его жадные глаза. Альбом не может вместить бесчисленного многообразия зарисовок уличных сценок, извозчиков, танцевальных залов, кабаре. Он полон набросков пейзажей, крыш домов, обнаженных тел и огромного количества портретов и карикатур на друзей, большинство из которых представляли собой бородатых представителей богемы. В нем можно увидеть также много портретов членов семьи. На одном — его сестра, расчесывающая волосы перед зеркалом; на другом — она же позирует ему сидя. Оба портрета выполнены с большой теплотой. На третьем — портрет отца во весь рост, с бородкой, элегантно одетого и импозантного. На четвертом он изобразил себя, разглядывающим лицо в зеркале. С ранних лет он смотрел на себя, как на отражение в плоском стекле. Он хотел знать, каким его видели другие, и изучал свою внешность во всех ракурсах. Он знал себя и мог воспроизвести то, что знал. Порой ему нравилось выставляться в смешном виде. Изображение самого себя в карикатурной форме помогало ему пережить раны, нанесенные его самолюбию. Помимо зарисовок, выхваченных из жизни, в работах Пикассо встречаются отдельные композиции, выполненные в классическом стиле с натуры, очевидно, подсказанные ему отцом или коллегами отца. Но желание перенести эти объекты на крупные полотна прошло. Случавшиеся иногда порывы приняться за разработку некоторых тем, как, например, «Последний ужин», не пошли дальше предварительных набросков. Однако темой, которая постоянно привлекала его внимание, была коррида. Вечно манящая опасностью игра людей и животных, поразительными цветами и контрастами солнечного света и теней, наэлектризованностью толпы, огромной ареной, превращавшейся на мгновение в микрокосмос, — коррида воплощала в себе поведшие, страсти и страхи людей в этой жизни. Тяга Пикассо к этому уникальному испанскому явлению была неодолима. «Люди думают, — признавался он как-то друзьям, — что я создавал сцены корриды после их посещения. Ничего подобного. Я рисовал эти картины задень до корриды и продавал их в день ее проведения, чтобы купить билет на представление».