Читать онлайн «Межизмерное путешествие, или из библиотеки в кино и обратно. Вокруг «Интерстеллар» Кристофера Нолана». Страница 4

Зато Кристофер Нолан сервировал нам в «Интерстелларе» несколько чисто кинематографических новинок. Космическая суперпродукция безмерно эпатирует нас эффектными образами космоса, звезд, планет, орбитальных станций и пр. Но несмотря на то, что даже в такой конкуренции «Интерстеллар» может похвастаться уникальными картинами черной дыры и червоточины, камера не сосредотачивается на них более чем на любом другом элементе сценария или на среде, необходимой в данный момент для сцены. Некоторые космические панорамы кажутся почти целенаправленно проигнорированными, притягательные феномены подмигивают из угла кадра, оператор столько же внимания посвящает пейзажам чужой планеты, сколько и кукурузным полям в Техасе. Согласно тем же установкам, камера транслирует и внутренности цилиндрической станции-колонии в конце фильма — словно мы уже знаем тысячи таких колоний.

Все эти подробности складываются в оное впечатление нового реализма: «О’кей, это звезды, это планеты, а вот так между ними летают, ничего необычного, не на что смотреть, идем дальше».

Есть в «Интерстелларе» одна по-настоящему субверсивная мысль — в литературе НФ не оригинальная, но для массового зрителя представляющая небанальный вызов — мысль об отказе от инстинкта самосохранения и о пожертвовании людей не ради детей или супругов, семьи, народа, культуры, Бога — но ради хомо сапиенс как биологического вида. Ноланы подают ее в принятии одного из двух вариантов колонизационной миссии: человечество на Земле умирает и умрет, умрут и пилоты, их гены, память — выживет лишь замороженное ДНК. Из которых с нуля, на культурной tabula rasa разовьется на новой планете новое человечество. Старое человечество умрет — выживет хомо сапиенс.

Задумаемся над последствиями такой перспективы. Какая расчетливость говорит за расширение биологической информации в масштабе вида в целом? Здесь навязывается сравнение с отношениями, с какими мы сами связаны с другими видами животных и растений. Когда некий вид гибнет, мы считаем это вредом — причиняется зло. Однако это зло лишь постольку, поскольку оно имеет морально ответственного виновника, т. е. именно человека. Исчез с поверхности Земли последний додо — и мы можем чувствовать себя виновными, поскольку именно человек истребил уродливого нелетуна. Но виды животных и растений вымирают и вымирали так или иначе, в естественном ходе истории природы. Вообразим себе силу, которая «искусственно» сохраняет всякий возникающий вид — это требовало бы создания совершенно нелогичной метаэкосистемы с емкостью миллионов континентов.

Но хомо сапиенс — вид уникальный, поскольку разумный, самоосознающий. Если же differentia specifica человека относится не к сфере биологии, но к когниции, то сохранению и пропагации должна подвергаться культура: мир сознания. И такого рода взгляд доминирует нынче в литературной НФ, где человек чаще всего равен пакету информации о структуре мозга; остальное — излишние дополнения. (Как утверждает крестный отец современных нердов, Шерлок Холмс: I am a brain, Watson. The rest of me is a mere appendix).

Возвращение к биологической, животно-расистской тождественности человека часто интерпретируется в духе преодоления внутривидовых разделений: если мы станем думать о себе, как об едином клане, семье, обитателях единого дома, то перестанем взаимно перегрызать друг другу глотки. Собственно, первые фотографии Земли из космоса должны были склонить нас к принятию такой перспективы.

Радикальнейшие современные экологические движения, руководствуясь этой же логикой, только иначе расставляя приоритеты, форсируют идею необходимости ухода хомо сапиенс как вида, чтобы вся остальная часть природы, освобожденная от давления и отравляющих миазмов цивилизации, могла вылечиться и вернуться в «естественное состояние».

Картина «колонизации зародышами» представляется как очевидное дополнение, продолжение подобного рода предложений. Вот человек (человечество) исчезает с поверхности Земли, облегченная планета залечивает раны, возвращает климатическое и биологическое равновесие — разве не такова первопричина эпидемий и климатических катастроф, разрушающих Землю у Нолана? — а ДНК хомо сапиенс расцветает с нуля на какой-то другой, яловой планете.

Сумеем ли мы достичь эмпатии на этом уровне? Должны ли мы вообще пытаться?

Невозможно в фильме объяснить зрителю новые научные идеи; о’кей — можно его к ним приручить.

Выходя с сеанса, я ругал Ноланов за бессмысленную идею планеты замедленного времени. Кружит она настолько близко от черной дыры, что релятивистские эффекты в изогнутом дырой пространстве-времени приводят к тому, что час на поверхности планеты равняется семи годам на Земле. Объяснения, исходящие от героев, сводились к комиксовым обобщениям: об Эйнштейне, о массе, скорости света и т. п. А ведь так близко от черной дыры приливные силы разорвали бы любую планету в клочья! Разозленный, я быстро нашел в сети множество подобных же жалоб и претензий разочарованных хардкорных любителей НФ.

После чего я открыл опубликованную одновременно с премьерой фильма книжку Кипа Торна «The Science of Interstellar». Торн излагает в ней крайне специфические условия и разнообразные дополнительные принципы, которые он принял для своей астрофизической модели, вместе с уравнениями, подкрепляющими отдельные симуляции. Релятивистские изменения пространства-времени связаны у него, напр., с очень быстрым вихревым движением черной дыры. В свою очередь, астронавт переживает в фильме нырок под ее горизонт благодаря чрезвычайной массивности дыры, из чего следует удаление ее сферы Шварцшильда от центральной сингулярности: градиент гравитации на теле астронавта тогда не настолько велик. И т. д., и т. п.

Таким-то образом Ноланы пробили червоточину между литературой и НФ фильмом. Не в состоянии вложить научные дискурсы внутрь фильма — экспортировали их наружу, в традиционное, свойственное для них медиа: назад в слово печатное, в книжку.

Видимо, не так уж просто ее, книжку, заменить. Стала бы здесь «хард-НФ» счастливым исключением? Ее не удастся извлечь за рамки литературы, не затрагивая идейной сущности, ее raison d’être; одновременно, она продолжает оплодотворять воображение творцов искусства, воздействующего на массы, усиленная живой наукой.

В мире неучей, растворенных в мультимедийных фикциях, по крайней мере продюсеры этих фикций станут читать новых уэллсов и лемов.

Однако, даже злясь еще из-за той физики черной дыры, я смотрел «Интерстеллар» с искренним удовольствием. Высокобюджетный НФ фильм, который взрослый зритель может смотреть, не думая, что режиссер и сценарист считают его идиотом или двенадцатилетним подростком с синдромом дефицита внимания — это настолько небывалая редкость, что мы еще долго будем использовать его как контрпример относительно стандартной продукции Голливуда.

Невозможно переоценить также и креативно-эстетические решения Ноланов. Снова проснулся во мне фетишист технологии и астрономии. С интересом я следил за отдельными инженерными решениями (напр., внешне грубые роботы, берущие за основу монолиты Кларка и Кубрика, оказываются удивительно разносторонними проектами). И мне всегда мало панорам глубокого космоса на экране IMAX.

Есть в «Интерстелларе» много деталей, которые имеют значение лишь для знатоков НФ и которые, одновременно, выдают глубокое сходство с их увлеченностями, чтением и ментальностью у Ноланов. Голодный к истинной научной фантастике в кино, за долгие годы я привык довольствоваться теми паллиативами, коллекционируя зерна НФ, рассеянные в совершенно неожиданных киножанрах и форматах. А последнее десятилетие — это истинная инвазия замаскированного нердизма в Голливуд. Этих тропов, мотивов, отпечатков ментальности НФ появляется в современных продуктах Фабрики Грез все больше.

Прежде всего, почти во всех процедуралах (сериалах и фильмах о полицейских, врачах, юристах) доминирующей фигурой как минимум второго плана стал мозгляк с синдромом Аспергера, нередко стоящий на границе аутизма и/или сверхчеловеческого гения. На протяжении двух поколений произошел абсолютный разворот полюсов привлекательности: тогда «нерд» был синонимом «ботана»; нынче «нерд» — это доктор Хаус, Шерлок Холмс, Шелдон Купер, Спенсер Райд и Уолтер Уайт. Этот тип героя и этот метод отображения мира впитался в поп-культуру настолько глубоко, что он уже представляет не просто фон, но главную ось хитовых ситкомов вроде «Теории Большого Взрыва» или «Сообщества». В образе Эбеда из «Сообщества» достигли такого уровня нердовости, что она кажется ближе к постчеловеческому искусственному интеллекту.

Само содержание процедуралов все сильнее ориентируется на науку и технику. Знаком времени стала огромная популярность криминальных сериалов, полностью посвященных лабораторным анализам следов, оставленных на месте преступления («CSI» с неисчислимым количеством спин-оффов и копий) или же настолько же подробному бихевиористскому анализу преступников («Мыслить как преступник» — «Criminal Minds» — и его потомство). Стандартом стал здесь и подбор пары главных героев по правилу: мужчина-женщина, нерд-ненерд; при этом нердом вовсе не должен быть мужчина (см. «Кости»). Это уже вопрос поверхностной «симуляции научности»; здесь имеется в виду, что массовый зритель понимает не только общий метод получения научных выводов, но и всю богатую субкультуру ученых. «Теория Большого Взрыва» опирается на свой юмор с отсылками к таким, казалось бы, массовым продуктам, как «Звездный крейсер Галактика» или «Светлячок» — и при том и сама остается сейчас наиболее популярным ситкомом Америки.