Читать онлайн «Двадцатипятилетие бесплатной музыкальной школы». Страница 3

Еще за два года до основания Бесплатной школы Даргомыжский писал любимой ученице, Л. И. Кармэлиной; Ежели вы сохранили в пении направление, данное вам здесь русскими композиторами (которые так усердно вами занимались), то я не удивляюсь вашим успехам (за границей). Естественность и благородство пения русской школы не могут не произвести отрадного впечатления посреди вычур нынешней итальянской, криков французской и манерности немецкой школ… Но что тут говорено было про пение солистов, то касалось и хоров, и оркестрового исполнения. Стоит только вспомнить, с какой антипатией еще Глинка отзывался о разных знаменитостях и модных европейских оркестрах, например, об оркестре Парижской консерватории, распрепрославленном на целый свет, но который, однакоже, казался ему только вычурным и жеманным, неестественным и преувеличенным. Новые русские музыканты, руководители Бесплатной школы, с Балакиревым во главе, наследовали взгляд Глинки и Даргомыжского на музыкальное исполнение и прилагали его на практике в концертах школы. Они глубоко преклонялись перед тем, что встречали правдивого, значительного, своеобразного, великого в исполнении великих или талантливых европейских капельмейстеров и певцов, но несогласны были приносить в жертву нашу собственную индивидуальность, затушать нашу собственную личность и национальность. Самые сочинения русской музыкальной школы за последние полстолетия требовали своего особенного, самостоятельного исполнения, своим национальным складом и характером призывали к самобытности. И мало-помалу не только у русских певцов-солистов, но и у русского хора и оркестра сложился свой особенный склад и физиономия, в которых иногда мы и сами не даем себе отчета, по привычке, по близости к ним, но которые, несомненно, есть налицо. Всего явственнее мы их вдруг видим и сознаем, когда иностранцы пробуют по-своему, по-общеевропейскому исполнять наши истинно национальные и музыкальные создания. Европейцы неспособны (до сих пор по крайней мере) схватить настоящий склад, дух и характер истинно русского музыкального создания и всегда передают его в странном, искаженном виде. Попробуйте послушать где-нибудь в Европе исполнение русской оперы, русского романса, «Камаринской», «Чухонской», «Садко» так, чтоб в самом деле остаться довольным. Это покуда совершенно невозможная вещь. Исполнение это для нас невыносимо. Но то «свое», что еще со времен Глинки и Даргомыжского мало-помалу выработалось у нашего оркестра и хора, сохранилось всего более в своем наиболее настоящем, чистом виде в исполнении Бесплатной музыкальной школы, в ее концертах. Предания настоящего, верного исполнения их созданий по личному преданию перешли сюда прямо от самих Глинки и Даргомыжского. Истинный «канон» для всей русской музыки здесь был. Все прочие наши дирижеры, и концертные, и оперные, волей-неволей принуждены были прислушиваться к тому, как в этих концертах исполнялись и «Камаринская», и «Малороссийский казачок», и «Хота», и увертюра из «Руслана», и интродукция этой оперы, и «Восточные танцы» оттуда же, и лучшие места из «Русалки»; они должны были прислушиваться ко всему этому и, грызя удила, сообразоваться с камертоном, тут задаваемым.

Притом же, так как на нашей оперной сцене продолжали еще со времен Глинки выкидывать вон многие из самых капитальных частей «Руслана», почти все самое гениальное, то традиция исполнения все более и более забывалась. В одной только Бесплатной школе или в концертах, управляемых ее дирижером, исполнялись и притом с величайшим совершенством все эти чудные создания, 2-й и 3-й антракт, интродукция и «Лезгинка» целиком и т. д.

Весь этот самостоятельный почин, все это неизбежное для всех влияние и учительство стали скоро ненавистны большинству публики, большинству музыкантов и критиков. Раздались отовсюду крики досады, негодования, кровной неприязни. Одни жаловались, зачем нет в концертах Бесплатной школы симфоний Моцарта, Гайдна и вообще преобладания старинного репертуара прошлого и начала нынешнего века; другие недовольны были отсутствием виртуозов и плохой музыки, бывало прежде этими все только и исполняемой; еще иные презрительно глядели не только на сочинения новых композиторов, которых они плохо разбирали, а потому и ненавидели, но и на самих Глинку и Даргомыжского, которые казались им, вследствие обычного нашего раболепства перед западным «классицизмом», лишь посредственными композиторами. Серов — тот даже вел во все продолжение 60-х годов ожесточенный поход против «Руслана», высшего создания всей русской музыки, и вместе против Шумана, Берлиоза и Листа, которые, вместе с Глинкой, были излюбленными авторами в концертах Бесплатной школы. Антипатия Серова к новым русским музыкантам была так велика, что, принявшись в 1864 году читать в Бесплатной школе лекции теории музыки, он нашел нужным и уместным уверять своих слушателей, что новые русские музыканты вовсе не способны сочинять симфоний, и потому их нет и не будет. Каково было удивление этих самых слушателей, когда, несколько месяцев спустя, они услышали в концерте 19 декабря 1865 года превосходную симфонию Римского-Корсакова! Впрочем, лекций Серова было всего — три. Ростислав жалостно плакался на неуважение старины и авторитетов, обзывал новых русских композиторов «иконокластами», «радикалами», ниспровергающими все здание музыки. Критик Фаминцын обвинял новых русских музыкантов в «ненависти к Западу» и «необыкновенной симпатии ко всему восточному, понимая под этим именем все капризное, курьезное, одним словом неевропейское». Вследствие всего этого он признавал этих новых русских музыкантов «славянофилами-нигилистами».

Что касается концертов Бесплатной музыкальной школы и истинного их главы Балакирева, то как публика, так и критика относились к ним, в большинстве случаев, с полной антипатией, а иногда и решительной враждебностью. Правда, было еще время, когда некоторые критики признавались печатно, что под управлением Балакирева наш оркестр становится «неузнаваем», что Балакирев истинно талантливый дирижер, что исполнение его «полно жизни и огня», что делаемые ему (иногда) овации вполне заслужены, но потом эти же критики обвиняли Балакирева во множестве недостатков, а Фаминцын уверял даже, что в исполнении той или другой симфонии Бетховена «проглядывает иногда не столько желание, сколько обязанность играть, в числе другой музыки, сочинения и Бетховена». Критик Серов (прежде когда-то светлый прогрессист, а в это время ставший отчаянным ретроградом) шел еще дальше. Он говорил, что «ремесленных способностей к музыкальному делу никто и не думает отрицать у Балакирева», но у него «голова, неспособная мыслить. Такие люди не зодчие, а каменщики». Дирижировку Балакирева он находил теперь (в противоположность тому, что находил за 10 лет раньше) еще нимсе совершенно «ординарной» дирижирозки Рубинштейна.

Все эти поверхностные, легкомысленные и сильно карикатурные суждения, все эти обвинения в дилетантстве, отсутствии истинного «знания», которым так долго подвергались во время оно и Бетховен, и Глинка, и Берлиоз, и Шуман, и все со стороны тупых шульмейстеров и непроходимых педантов, все эти бесконечные противоречия, все это слепое озлобление и вражда доказывали только одно: что старому русскому музыкальному миру приходилось куда как солоно от нового, нашедшего себе выражение в концертах Бесплатной музыкальной школы, что старый мир чуял себе в новых русских музыкантах и их великолепной деятельности коренного врага и неминучую погибель. Темные массы были против школы. Лишь интеллигентное, наиважнейшее в деле прогресса, меньшинство было за нее.

Но пока шла вся эта боевая жизнь, полная тревог и волнений, неудач в одну сторону и удач в другую, во внутренней жизни самой школы произошли некоторые очень значительные изменения. В своих записках Ломакин описывает их так: «Выучившись петь в Бесплатной школе, некоторые из учеников пожелали быть вознаграждаемы за свой труд, иначе считали его непроизводительным. Желая быть участниками всех распоряжений, они роптали, что касса находится в руках учредителя (Ломакина), что все делается им произвольно, безотчетно, беспорядочно. Учение стали находить неудовлетворительным, потому что в школе нельзя сформироваться солистам, выбор пьес дурным, оркестр дорогим, все труды бесполезными, и к труженику Ломакину, жертвовавшему беззаветно своим здоровьем, временем и покоем для общей пользы, начали относиться с недоверием и подозрением. Появились даже статьи в газетах, которые его отрезвили. Вникнув в причину неудовольствия учеников в Бесплатной школе, Ломакин сознался в своей административной неспособности и в несоблюдении формалистики. Непрактичный в делах, он предавался всецело своему учительскому труду и относился беспечно к остальным вещам, полагая, что все ведется исправно, так как были в школе на жаловании учителя, секретарь, библиотекарь, помощник. Были шнуровые книги, куда записывались расходы и приходы, и отчеты печатались ежегодно в газетах. Силы и энергия Ломакина подорвались от первого толчка, и он не в состоянии был продолжать свои занятия в школе…»