Читать онлайн «Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»». Страница 96

Вообразить себе блеск речей, мыслей, парадоксов и словечек Герцена исходящими не из культурного барского особняка, но из затхлого подполья Чернышевских и Добролюбовых – просто невозможно. Это подполье, как и современную марксополитгра-моту, можно охарактеризовать двумя словами Достоевского:

– Скучища неприличнейшая!

Да и по сей день, среди так называемой большой публики (русской, главным образом) ученого и интеллигентного человека представляют себе в виде такого мешка со скукой и самой низкопробной козьмопрутковщиной, начинкой из общих мест…

Богословы, во всяком случае по их представлению, должны быть такими и не смеют быть другими под страхом обвинения в ереси (несуществующей, конечно).

Но вот случилось так, что во времена Герцена два барина, один – великий богослов, никто другой, как Алексей Степанович Хомяков, а другой – великий вольнодумец и «бонмотист» Александр Иванович Герцен-Яковлев, скрестили свои рапиры, обсыпая себя и окружающих целым фейерверком сокровищ знания, ума и остроумия, в то время как недоучившиеся остолопы из «Современника» и «Русского Слова» «показывали свою образованность» тягучей размазней, дотянувшейся до современного «диамата» и «политграмоты»…

«Незаконнорожденность» очень мучила Герцена, весьма в этом смысле чувствительного. Впрочем, как и Фету, ему удалось получить и дворянство, и фамилию, но уже после того, как оба они приобрели «имя» в литературе. Это – острота Тургенева, сказавшего как-то Фету: «В качестве Фета вы имеете имя, в качестве Шеншина – только фамилию»… Но имя Герцен получил как раз среди дурачья и «горилл» из «Современника» и «Русского Слова» или (что еще хуже) из бездарного и вовсе неостроумного «Свистка» (вроде нынешнего «Крокодила»), Всем этим Минаевым и Курочкиным, конечно, было так же трудно понять эстетические блестки герценовского остроумия, как индейке или курице понять дифференциальное исчисление.

Так или иначе, но желание Герцена стать «законным» было удовлетворено, и вместе со своими детьми он был зарегистрирован в третью родословную книгу московских дворян…

«Не угодно ли вам этот финик принять», товарищи… И подумайте немного о том, что бы вы сделали с лишенцем Герценом-Яковлевым, если бы этот блестящий писатель – не «умный гимназист» Горький, нет – родился или, лучше сказать, имел бы несчастье родиться в ваше проклятое время -

Итак, Герцен во всем и по всем пунктам противоречил кодексу «социального» тупоумия и невежества… Что же их сблизило? И по какой странной игре судьбы они оказались по одну сторону баррикад и по одну сторону эмиграционной волны?.. Как вообще могло получиться, что Герцен, которого могли ценить только такие люди, как Лев Толстой, Достоевский, Константин Леонтьев, Тургенев (тоже порвавший с бездарью из «Современника» и «Свистка»), оказался их противником?.. И стал как будто «союзником» тех?

Это, конечно, главным образом по линии пораженчества в связи с наболевшим тогда польским вопросом, хотя легко показать, что настоящим пораженцем Герцен все же никогда не был и смердяковской ненависти к России с желанием ее полного уничтожения какой-либо иностранной державой он не испытывал, заступаясь за честь России и ее народа перед ее хулителями и ненавистниками, с которыми по революционной линии свела его судьба за границей… Все это гораздо труднее, сложнее, чем представляется тем, кто привык видеть в человеке одну социально-политическую вывеску и рубить с правого или с левого плеча…

Подружившись в Московском университете с Огаревым, таким же, как сам Герцен, фрондирующим барином, он образовал своеобразную элиту, которую по тогдашним обстоятельствам можно было принять за «левую», но которая в такой же степени была «левой», как «левым» был французский социализм Графа Сен-Симона, то есть с большими и сводящими «на нет» ограничениями… Стоит только вспомнить, как к этому в общем во многом симпатичному и, для нашего времени, столь безобидному социализму, относился такой злой и гнусный человек, по-настоящему ненавистник России и почитатель Чернышевского, как Карл Маркс… Об этом наши «товарищи» тоже всячески избегают говорить, ибо знают, что здесь-то им и разбить свои глупые, начиненные политграмотой головы… Это в достаточной степени показал проф. В.П. Вышеславцев (псевд. В. Петров) в замечательной по эрудиции и остроумной книге «Философская нищета марксизма».

Фронда в компании с Огаревым имела последствия – весьма невинные. Герцена с некоторыми другими выслали в Вятку чиновниками. Это как впоследствии Салтыкова-Щедрина, который на ссылках дослужился до вице-губернаторского чина. Ленин на ссылке жил в таких роскошных условиях, в каких редко кто жил и на свободе. Это роскошное времяпрепровождение шпаргалочный бутербродный листок «Литературная Газета» именует «томлением в царской ссылке»…

В Вятке Герцен в качестве одного из организаторов и демонстраторов этнографической выставки встретился с приехавшим туда Наследником Престола, будущим имп. Александром II, Царем-Освободителем. Он произвел на Герцена определенно благоприятное впечатление, и ему он впоследствии послал из чужбины клич – «Ты победил, Галилеянин». Этого отношения к Царю-Освободителю Ленин никогда не мог простить Герцену.

Уже это обеляет Герцена и показывает то нелепое положение, в какое попали так называемые «прогрессивные круги», причислив Герцена к «своим».

Мы никогда не устанем повторять, что фрондирующий дворянин только и может быть причислен к настоящим свободолюбцам. Таким был и H.A. Бердяев.

Всеобщий благодетель и ходатай – поэт Жуковский выхлопотал Герцену снятие опалы. Сначала его перевели во Владимир (откуда он налетом на Москву похитил свою кузину Наташу Яковлеву и увозом женился на ней), а потом, в начале 1840 г., Герцен, окончательно «прощенный», оказался в Москве. Однако фронда продолжалась, и еще не достигшего и тридцати лет Герцена перевели в Новгород советником губернского присутствия. Таково было правление одного из самых суровых государей России: он отдавал фрондирующих и оппозиционных интеллигентов «под надзор у самих себя» – как смеялся над своей «ссылкой» Герцен…

До сих пор Герцен, подобно всей русской знати, увлекался всем французским, в том числе философией и социализмом. Но философия XVIII века давно уже к тому времени вышла из моды и безнадежно устарела (эти отрепья опять на себя напялили русские нигилисты XIX века и русские большевики XX века). Время возвращения Герцена в Москву из пресловутой «ссылки» было временем поголовного увлечения философией германского идеализма – Кантом, Шеллингом, а потом и Гегелем. Это увлечение было органически связано со свободолюбием и романтической поэзией, что великолепно изображено у Пушкина в образе Ленского:

который

Ныне хорошо известно, что западники времен Белинского, и в частности сам «неистовый Виссарион», очень плохо знали Запад и особенно западную философию. Для постижения сложных умственных построений, какими в высшей степени были творения германских философов-идеалистов, надо было быть, прежде всего, человеком подлинной и многосторонней культуры со знанием многих языков и, особенно, языка немецкого. Нужно было знать богословие и средневековую культуру – основу западной культуры. Всем этим, парадоксальным образом, обладали только славянофилы во главе с Н.В. Киреевским и A.C. Хомяковым. Для них одних Запад был «своим» и «страной святых чудес», только они могли с полным духовным правом первородства издавать передовые и по-настоящему свободолюбивые журналы с таким показательным заглавием, как, например, «Европеец»… И только их одних по-настоящему боялся и ненавидел дух деспотического самовластия, откуда бы он ни исходил и из которого, как из василискова яйца, вылупился большевизм. Славянофилы были подлинными строителями духа и культуры. Белинский же, по собственному признанию Герцена, «все выжигал кругом». Естественно, что, по верному замечанию К. Мочульского («Духовный путь Гоголя»), Белинский и оказался прямым предтечей современного коммунизма и апостолом его кровавых палачеств, бездушным чекистом, затравившим Гоголя и ровно ничего не смыслившим ни в Пушкине, ни в Гоголе, ни в Боратынском…

Хорошим знанием иностранных языков Герцен обязан своему помещичьему барству. Но знанием немецкой философии, чего не было и следа у Белинского, да и быть не могло за незнанием немецкого языка, Герцен был несомненно обязан частому общению и диалектическим сшибкам со славянофилами, главным образом с Хомяковым.

Чтобы быть на должной высоте в этих сшибках, Герцену пришлось сильно приналечь на эту философию, главным образом на Гегеля, который Герцену, как человеку общей латино-французской культуры, давался лишь с превеликим трудом – если судить по его личным свидетельствам. До конца Герцен Гегелем, по-видимому, так и не овладел. Но в руководящих линиях автор «Былого и Дум» Гегеля, кажется, усвоил.