Читать онлайн «Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения». Страница 26

Но и там, продолжая свою работу по сближению Запада с Востоком, он преподавал не только грамматику, он старался объяснить своим внимательным ученикам сущность русской духовности, знаменитую ame slave [славянская душа — фр.], в которой уживаются самые невозможные противоречия.

В последний раз я его видел осенью 1957 г. у него в Saint Mande. Он был уже болен, и я знал, что серьезно. Мы говорили о стихах и о З. Гиппиус, которую он любил и считал замечательным поэтом. Он мне читал свои стихи об Антихристе, и я подумал, что это сейчас один из немногих, с кем можно на эту тему говорить.

Потом он пошел меня провожать. Было сыро, темно и грустно. Мы расстались у метро. После этого я встречал его мельком еще раза два. В последний раз на Rue Darn, на панихиде по Георгии Иванове. Я к нему подошел и выразил сожаление, что мы так редко видимся.

— Теперь поздно! — сказал он и, махнув рукой, отошел и затерялся в толпе.

В воскресенье 7 декабря 1958 г. в Большом Кремлевском дворце открылся под председательством Леонида Соболева первый учредительный всесоюзный съезд советских писателей[246]. Он продолжался 4 дня, подготовлялся 15 месяцев.

Что на нем происходило — мы в точности не узнаем никогда (цензура). Но это не важно. Важна цель, какой должно служить новое коммунистическое учреждение — союз писателей Р.С.Ф.С.Р.

В партийном документе «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа» Хрущев эту цель указывает. «Высшее общественное назначение литературы и искусства, — говорит он, — поднимать народ на борьбу за новые успехи в строительстве коммунизма». Приблизительно ту же мысль развивает в своем докладе председательствующий на съезде Л. Соболев. «Основой нашего союза, — напоминает он, — является великая русская литература, которая всегда была верна благороднейшей идее преобразования человеческого общества и в наше советское время стала мужественным и стойким бойцом за коммунизм».

За три дня до съезда «Литературная газета» писала в передовой: «Работа съезда по времени совпадает с невиданным еще доселе подъемом народного духа, подъемом, вызванным ошеломляюще дивными перспективами, которые открывает перед нами поистине Великое Семилетие». Соболев эту мысль подхватывает и, обращаясь к участникам съезда, предлагает отдать «все силы, уменье, горячее писательское слово строительству коммунизма (аплодисменты)».

Такова официально цель, какой должен служить союз писателей Р.С.Ф.С.Р.

На самом деле это не совсем так.

Союз писателей Р.С.Ф.С.Р. — новый, не имеющий ничего общего ни с русской литературой, ни с искусством вообще, аппарат коммунистической пропаганды, цель которой укрепить всеми способами единство коммунистической империи ввиду возможной будущей войны.

Если принять это положение, все становится понятным. Например, неприемлемый для художника параграф устава: «Член союза писателей СССР обязан всей своей творческой и общественной деятельностью активно участвовать в строительстве коммунизма», вполне приемлем для гражданина, если, конечно, он убежденный коммунист. Но судя по неискоренимости ревизионизма, о чем свидетельствует не только доклад Соболева, убежденных коммунистов в России с каждым днем все меньше. Очень показательна в этом смысле резолюция съезда по докладу Соболева, касающаяся литературной критики:

«Съезд считает, что важнейшим условием дальнейшего развития литературы, подъема ее идейно-художественного уровня является усиление деятельности литературной критики. При известных достижениях критики за последнее время она все еще недостаточно выполняет свои задачи активного воздействия на литературный процесс и пропаганды успехов советской литературы».

Это значит на условном языке советской прессы, что желающих лечь костьми за торжество социалистического реализма либо нет вовсе, либо очень мало. В переводе же на язык реальной политики — это признание, что защищать своей грудью давно всем осточертевший коммунистический режим не хочет никто. Вообще, когда на страницах советской прессы начинают мелькать слова «Россия», «русский», — это верный признак, что дела коммунистов плохи. А «Литературная газета», особенно номера, посвященные съезду, «волшебными» словами так и пестрит: «Великая русская литература», «Российская Федерация», «Первый всероссийский» (заглавие упомянутой мной передовой). Отчеты о работе съезда проходили — в той же «Литературной газете» — под общим заголовком «Братья по России». Вряд ли это ловушка, ибо риск слишком велик. Насильственно, на обмане построенная коммунистическая империя развалится в минуту опасности, как карточный домик. Коммунисты отлично это понимают. Их трагедия — поскольку можно это высокое слово применять к советским жуликам — в том, что они своими руками роют себе могилу, строят не коммунистическую, а русскую империю. И это отлично понимает «одна иностранная держава».

Братья по России — наши братья, а не советские. И было бы глупо и преступно после победы русского народа над коммунистической партией, которую сейчас совсем не кстати докладчик Соболев называет «родной», — было бы глупо и преступно разрушать созданный коммунистами Всероссийский союз писателей. Это как если бы стали взрывать московскую радиостанцию за то, что она занималась коммунистической пропагандой.

Пропаганда будет другая, но аппарат необходимо сохранить. А если к тому времени мордву или чукчей научат отличать ямб от хорея — тем лучше.

В восемьдесят третьей тетради «Возрождения» была напечатана моя заметка «Новые «освободители», в которой, основываясь на статье М.Е. Вейнбаума «Расчленители за работой», я писал об антирусской политике американцев.

На это в «Новом русском слове» от 3 января 1959 г. М.Е. Вейнбаум мне отвечает. Не отрицая существование в американских политических кругах антирусских тенденций, он заявляет, что если бы американское правительство приняло политику расчленения России, то он такую политику критиковал бы, считая ее вредной и неразумной.

«Но этого пока нет… — говорит он. — Ни в политике бывшего президента Трюмэна[248] и ни в политике Айзенхауэра[249] до сих пор не было ничего такого, что свидетельствовало бы, как уверяет Вл. Злобин, о том, что американская политика расчленения России ныне факт.

Пропаганда расчленения России имеет здесь сторонников. Они из кожи лезут вон, чтобы изменить американскую политику в желательном им смысле. С этой пропагандой необходимо бороться».

Что я и делаю. Нигде в моей заметке не сказано, что политика расчленения России — политика американского правительства. Я говорю, американцев. Официально такую политику вести правительство сейчас не могло бы. Советы обвинили бы его мгновенно во вмешательстве во внутренние русские дела. И были бы правы. Но ведь есть политика неофициальная, тайная дипломатия, секретные фонды. М.Е. Вейнбауму это известно так же, как мне. И тут ни он, ни я доказать не можем ничего.

Но не случайно прилив и отлив американского капитала, вложенного в то или другое эмигрантское политическое предприятие (с точки зрения коммерческой совершенно нерентабельное), зависит, за редчайшим исключением, вот от этого самого «вмешательства во внутренние русские дела». Чем-то неизменно приходится поступаться, идти на какой— то компромисс. А если слишком несговорчив, каким был «Координационный центр» со своим председателем С.П. Мельгуновым[250], тогда — жди — придет от представителя очередного американского комитета официальное извещение, что от такого-то числа «материальная помощь прекращается». Но ни С.П. Мельгунов, ни возглавляемый им центр не могли принять требование обязательного и немедленного сепаратизма. Одновременно вышла из-под русского контроля и перестала служить русскому делу радиостанция «Освобождение». Я мог бы привести еще массу примеров, но к чему? Наше эмигрантское дело маленькое. Не мы будем решать вопрос о сепаратизме, а Россия. Гораздо интереснее, как относится к этому Запад, в частности «одна иностранная держава».

Можно, конечно — с некоторой натяжкой, — допустить, что какой-нибудь американский архимиллиардер вместо скаковых конюшен или гарема из премированных холливудских звезд решил взять на содержание президента Казакии или Грузии с его канцелярией в надежде на выгодную концессию в этой освобожденной, самостоятельной и цветущей стране.

Можно также — при некотором воображении — себе представить, что другой американский архимиллиардер накануне самоубийства от невыносимой жары оставил все свое состояние на содержание украинской Рады и на памятник гетману Скоропадскому[251]. Но совершенно немыслимо, чтобы подкомиссия американского сената по государственной безопасности, при всем уважении к личному мнению своих членов, вела собственную иностранную политику, к тому же правительственной совершенно противоположную.