Читать онлайн «Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)». Страница 68

Больше мне не о чем было спрашивать, я расплатился и вышел. Хорошенькая девочка лет двенадцати или четырнадцати, которая долго любовалась на сокровища, разложенные в магазине, пошла за мной. С алчным желанием и простодушным удивлением она посматривала на шелковую материю, которую я нес в руках, и твердила на франкском наречии: Bella, bella, bellissima. Мне вздумалось осчастливить бедняжку. Я не знал, что мне делать со своей покупкой, и спросил девочку, не хочет ли она взять ее. Она улыбнулась и, сомневаясь, покачала головой. Я положил материю к ней на руки и пошел к дому Константина. Отойдя уже довольно далеко, я остановился и увидел, что девочка все еще стоит на том же месте вне себя от удивления, не веря глазам своим.

В этот вечер я уже не слыхал гуслей. Фортунат до того поправился, что мог сойти вниз, и потому уже не Стефана и Фатиница пришли к брату, а Константин и Фортунат пошли к ним. Я видел, как они прошли через двор, и догадался, что с тех пор буду лишен и последнего счастья, не увижу даже и покрывала моих хорошеньких соседок. Ясно было, что они выходили, против обыкновения греческих женщин, из своего гинекея только потому, что Фортунат не мог быть у них, но поскольку теперь он выздоровел, то им и не было никакой причины нарушать таким образом принятые обычаи, особенно когда у них в доме живет чужой.

На другой день не было ничего нового. Я с утра до ночи стоял у окна и не видел никого, кроме голубей, которые летали по двору. Я посыпал крошек на окно. Заметив мое доброе намерение, горлицы сели на подоконницу, но, когда я хотел взять их, они спорхнули и уже назад не прилетели, как я их ни заманивал.

В следующие дни тоже не было никаких происшествий. Константин и Фортунат хорошо обходились со мной: один как с сыном, другой как с братом, но никогда не говорили о прочих членах своего семейства. Два или три раза был у них молодой человек, очень видный собой и в богатом, чрезвычайно живописном костюме. Я спросил, кто это, и мне сказали, что это Христо Панайоти.

Я применял возможные средства, чтобы увидеть хоть кончик покрывала Фатиницы, но ни одно из них не удалось, ходил в деревню, чтобы опять поговорить с купцом, но он не знал ничего нового. Встретил я свою маленькую приятельницу, она гордо прохаживалась по улицам Кеа в платье из ткани, которое я подарил ей, я разменял гиней на венецианские цехины и дал ей два, чтобы довершить ее наряд. Она сразу же проткнула их и прицепила на виски и косы, которые висели по плечам ее. Потом я, по обыкновению, возвратился к своему окну, а окна Фатиницы все по-прежнему были закрыты несносными решетками.

Я уже начал приходить в отчаяние, но однажды вечером Константин вошел в мою комнату и без дальних приготовлений сказал мне, что одна из дочерей его больна и что он на другой день поведет меня к ней. К счастью, в комнате было довольно темно, и он не мог заметить волнения, которое произвела во мне эта неожиданная весть. Сделав усилие, чтобы голос мой не дрожал, я отвечал, что всегда готов к его услугам, и сказал это тоном, в котором он, конечно, не разобрал ничего, кроме обыкновенного участия. Я спросил, не опасно ли больна дочь его, но он отвечал, что она только чувствует себя слегка нездоровой.

Я во всю ночь глаз не смыкал, раз двадцать вставал с дивана, подходил к окну посмотреть, не рассветает ли, и двадцать раз снова укладывался на диван, напрасно стараясь утихомирить свое волнение и заснуть. Наконец первые лучи солнца пробрались сквозь, решетку, давно желанный день наступил.

Я начал одеваться. Гардероб мой был небогат: только две пары платья, которые я купил в Стамбуле. Я достал народное: ливанский костюм из лилового сукна с серебряными вышивками. Я не знал, что мне надеть на голову: тюрбан из белой кисеи, который обхватывает все лицо, проходя под подбородком, или красную шапочку с длинной шелковой кистью, но поскольку у меня были довольно красивые светло-русые волосы, которые сами собой вились, то я решился надеть шапочку. Надо, однако же, признаться, что я принял это важное решение после довольно продолжительного размышления, которое сделало бы честь любой кокетке. В восемь часов пришел за мной Константин. Я прождал его ровно три часа.

Я пошел за ним, лицо мое было спокойно, а сердце хотело выпрыгнуть из груди. Мы спустились с лестницы, ключ от которой был у хозяина, и я очутился во дворе, куда так часто с жадностью погружался взорами. Когда мы вошли в павильон, я чувствовал, что колени мои подгибались. В эту минуту Константин оглянулся на меня; боясь, чтобы он не заметил моего волнения, я собрался с силами и пошел за ним по лестнице, покрытой турецким ковром, в который ноги уходили как будто в мох. Уже на лестнице воздух был наполнен теплым благоуханием розы.

Мы вошли в первую комнату, и Константин оставил меня тут на минуту одного. Она была убрана совершенно по-турецки: потолок резной, расписанный самыми яркими красками в византийском стиле. По белым стенам вились прихотливые арабески из цветов, рыб, киосков, птиц, бабочек, плодов; все это было с большим вкусом переплетено и перемешано. По периметру всей комнаты стояли диваны, покрытые лиловой шелковой тканью с серебряными цветочками, в углах диванов лежали одна на другой подушки из той же ткани. Посередине комнаты был круглый бассейн, и сквозь прозрачный покров свежей воды виднелись индийские и китайские рыбки с голубой и золотистой чешуей, по краям сидели голуби, сизые с розовым отливом, такие хорошенькие, что даже у Венеры на острове Пафос или Цитера лучше этих, должно быть, не бывало. В углу, на треножнике древней формы, горели алоэ и жасминная эссенция, нежный пар их вылетал в открытое окно, и в комнате оставалось только легкое благоухание. Я подошел к окну, оно было прямо против моего, следовательно, из-под этой самой решетки выставлялась обворожительная ручка, которая свела меня с ума.

В это время Константин вернулся, извиняясь, что так долго заставил меня прождать, и сваливая вину на женские капризы. Фатиница, которая прохворала три дня, решилась накануне прибегнуть ко мне, а теперь ни за что на свете не хотела принять меня, но наконец кое-как согласилась. Я поспешил воспользоваться позволением и, боясь, чтобы она опять не передумала, просил Константина вести меня: он пошел вперед, я за ним.

Не стану описывать второй комнаты, здесь только один предмет приковал к себе все мое внимание: сама больная, в которой я сразу же узнал Фатиницу. Она лежала на шелковых подушках, опустив головку на спинку дивана, как будто не в состоянии была ее поддерживать. Я остановился у дверей, а отец подошел к ней и стал говорить по-гречески, так что я между тем мог на свободе рассмотреть ее.

На лице у нее, как всегда у женщин в Турции, была маленькая вуаль, уголком, как бывает у масок, унизанная внизу рубинами, на голове – шапочка с цветами, вышитыми по золотому полю, а сверху, вместо-обыкновенной шелковой кисти, висела кисть жемчужная. Волосы на висках были завиты по-английски и лежали на щеках, а сзади, заплетенные и покрытые маленькими золотыми монетами в виде чешуи, висели до самых колен. На шее у нее было ожерелье из венецианских цехинов, соединенных между собой колечками; чуть ниже ожерелья, которое не доходило до груди, а обвивалось вокруг шеи, был шелковый корсаж, который так плотно охватывал плечи и грудь, что нисколько не скрывал обворожительных форм. Рукава этого корсажа, начиная с локтя, были разрезные и с одной стороны завязаны золотыми шнурками, а с другой застегнуты жемчужными запонками, сквозь отверстия рукавов виднелись белые кисти с множеством браслетов, а потом и восхитительные ладони с ноготками, выкрашенными вишневым цветом. Одна из этих миленьких ручек небрежно держала янтарный мундштук наргиле, богатый кашемировый кушак – сзади повыше, спереди пониже – придерживался застежкой из драгоценных камней. Под кушаком были шальвары из индейской кисеи, широкие, все в складках, они оканчивались у щиколотки, а из-под них выставлялись обнаженные ножки, на которых ногти были выкрашены так же, как на руках. Но когда я вошел, эти беленькие ножки скрылись, как испуганные маленькие лебеди прячутся под крылья матери.