Читать онлайн «Чехов и его литературное окружение». Страница 9

Когда заходит речь о сотрудничестве Чехова в "малой" — журнальной и газетной — прессе, нередко подчеркивается губительность условий, к которым ему приходилось приспосабливаться и которым сопротивлялся его талант. Но до определенного момента работа для газеты играла сложную и не только отрицательную роль в формировании чеховского метода, она бесспорно вносила в этот метод многие существенные для него особенности, способствовала становлению новых форм в русской беллетристике. Новые приемы в прозе, новая поэтика во многом были связаны с вкусами нового читателя, с изменившимися способами обращения к нему.

То, что сейчас порой кажется присущим творчеству одного Чехова и составляющим его своеобразие, в немалой мере можно найти и в произведениях его современников. Отделить Чехова от них, выяснив, в чем заключена его истинная самобытность, — значит отграничить творчество Чехова и от многого враждебного ему в литературе, в первую очередь от натурализма.

Современная Чехову критика едва ли не основной особенностью чеховского письма называла случайность. Случайность видели в выборе сюжетов, группировке персонажей и событий, в подборе деталей и подробностей. Но в случайности критики 80-х годов видели не только специфику чеховской поэтики, а самую заметную черту всей современной Чехову литературы. Тем самым русская критика переносила одно из основных понятий натуралистической поэтики в характеристику произведений молодого поколения беллетристов, в первую очередь Чехова.

Случайное господствует в произведениях М. Альбова, отмечал критик К. Арсеньев, и сострит оно "в подробном изображении фигур, мест и сцен, не играющих большой роли в общем ходе действия, но так или иначе подвернувшихся под руку писателя и тут же прицепляемых им к главному сюжету [29] В действительности впечатления, события следуют друг за другом случайно, без всякой внутренней связи; отсюда перенесение случайности в область искусства, принимаемое и выдаваемое за верное воспроизведение жизни".[30]

О повестях К. Баранцевича А. Суворин писал, что они загромождены ненужными описаниями и совершенно ничтожными разговорами. Случайность лежит в основе сюжетов И. Потапенко, утверждал Г. Новополин: "Не интересы целого мира и даже не интересы целого русского народа, а нужды того маленького уголка, с которым жизнь случайно столкнула человека…" [31] А И. Ясинского критик "Недели" и вовсе называл едва ли не самым характерным представителем "случайностной" поэтики: "…резче всего эта черта непосредственного отражения мимолетности явлений жизни отложилась на произведениях г. Ясинского" [32].

Очевидно, что, подходя к объяснению отличительных особенностей чеховских произведений с критерием "случайностности" — с тем же ключом, который применялся к творчеству большинства восьмидесятников, — современная Чехову критика обнаруживала непонимание главного в его художественной системе. Называя "случайность", "обрывочности", "бестенденциозность" главной чертой чеховского искусства, современные критики не смогли увидеть за этим объединяющее начало и глубокие отличия от шедших по близким путям его современников.

Так, И. Ясинский еще в начале 80-х годов создал ряд произведений, в которых изображались "средний" человек и обыденная жизнь. Проникая в психологию "среднего" человека, Ясинский сделал немало метких наблюдений, предвосхищавших отдельные находки Чехова-психолога. Герой повести "Бунт Ивана Ивановича" (1882), молодой провинциальный чиновник Чуфрин обнаруживает душевную дряблость и бессилие — качества, которые не раз будут исследоваться Чеховым в психологии современного интеллигента. Характерен и завершающий повесть переход героя от вспышки к утомлению. Правда, стилистически повесть "Бунт Ивана Ивановича" написана еще традиционно, в подражание тургеневско-гончаровской манере: с развернутыми предысториями, с авторскими характеристиками героев, с детальными описаниями и мотивировками.

Совсем иное впечатление производит рассказ Ясинского "Пожар" (1888) — первое произведение, помещенное им в "субботниках" "Нового времени". Герой рассказа эволюционировал в свое время от "радикальной точки зрения" к обывательскому бытию. В рассказе проявилось умение автора живо изображать обыденщину в господстве случайного и мелкого. Изменилась трактовка сюжета. Значительное событие — смерть героя не становится завершающим: герой умирает — жизнь продолжается, дело не в событиях, а в окружающей, обволакивающей событие повседневности. Описание характера уступает место деталям быта и поведения, в которых характер проявляется. А многие подробности и вовсе случайны, не служат прямо ни характерологическим, ни сюжетным задачам. Второстепенный персонаж чиновник Шаповалов — а и о том сказано, как и из чего сшиты у него перчатки. В книжном шкафу главного героя стоят зачем-то "Труды археологической комиссии". А о промелькнувшем в рассказе гимназисте мы узнаем, что он боялся мертвецов. И так далее. Это именно та манера введения подробностей, которая заставляла критиков 80-х годов изводить страницы для доказательства их ненужности и случайности.

И в этой манере, и в трактовке сюжета здесь сказались уроки Чехова, который назвал "Пожар" "превосходной вещицей" (П 2, 189). Но рассказы, подобные "Пожару", остались эпизодом, не нашедшим продолжения в противоречивом творчестве Ясинского. И этот пример прежде всего показывает, как недостаточно определять своеобразие чеховской прозы такими чертами, как "чуждость тенденциозности", "объективность", "случайность", другими, общими у него с современниками. За внешним сходством в манере важно увидеть различие в исходных позициях, в миропонимании.

Случайное в произведениях Чехова, в отличие от произведений его современников, — больше, чем манера. Специфика деталей, предметов эмпирической действительности в художественном мире Чехова может быть понята лишь в соотнесенности с главной его задачей — поисками "настоящей правды", "правильной постановкой вопросов". Чехов создавал художественный аналог мира, в котором общее причудливым и не до конца познанным образом сопрягается с индивидуальным и единичным. Правильная постановка вопросов предполагает у Чехова включение множества составляющих (в том числе не замечаемой людьми красоты!), которые должны обязательно приниматься в расчет, понимание истинной сложности той или иной проблемы. Сложность — синоним правды в мире Чехова.

…До каких пределов писатели-современники могли усваивать новые формы, предлагавшиеся Чеховым, показывают рассказы В. А. Тихонова. В некоторых рассказах, вошедших позднее в сборник "В наши дни", Тихонов разрабатывает чеховский тип сюжета. Внешне в этих рассказах ничего не происходит, показаны куски обыденной жизни. Точнее, как и у Чехова, события есть, но это события из повседневной жизни "среднего" человека: с женой поссорился ("Не пара"), или жена сбежала ("Разрыв"), или заболел ребенок ("Ночь"), или сделал предложение ("Весною"), или мальчика выгоняют из гимназии ("Двойник"), или не состоялось признание в любви ("Бабье лето")… Но главное место занимают не эти события, а переживания героев по их поводу. И так же, как у Чехова, отсутствует конфликт в традиционном смысле. А иногда — тот же, что у Чехова, тип развязки ("Старик").

Явственно обнаруживается у Тихонова чисто чеховская манера изображать внешне не мотивированные переходы в настроениях героя, это чеховское словцо "вдруг": "И вдруг ему сделалось невыносимо скучно" ("Весною"); "И вдруг вместо нежных и мягких подходов, сочиненных им дорогой, наговорил ей кучу резкостей и даже дерзостей" ("Не пара").

И даже чеховские стилистические триады находим в этих рассказах: "… Ему сквозь сон кажется, что он ясно видит свою маму, грустную, задумчивую, милую…" ("Весною"); "…да их первые улыбки, да их первый детский лепет, первые чистые ласки их!.." ("Старик"). И чеховские смелые чередования лирических пассажей с описаниями врывающейся в размышления героя житейской пошлости…

Правда, все это написано после "Обывателей", "Ненастья", "Чужой беды", "Скучной истории". Чехов на Сахалине, в "субботниках" вакансия, и Тихонов пишет в "Новое время", явно подражая чеховской манере, лучше других усвоив ее особенности.

Однако Чехов видел в Тихонове не просто своего эпигона. Он признавал в нем собрата и в более поздних своих произведениях порой как бы повторял то, что Тихонов написал в подражание ему. Так, сюжет тихоновского рассказа "Весною" найдет отклик и в истории женитьбы учителя словесности Никитина, и в судьбе Андрея Прозорова в "Трех сестрах"; в той же пьесе будет упомянута и пресловутая "Молитва девы", прозвучавшая в тихоновском рассказе…

Но, признавая В. Тихонова собратом по "артели восьмидесятников", спутником по литературе, Чехов использует в своих произведениях сходный материал для переосмысления.