Читать онлайн «Чехов и его литературное окружение». Страница 3

Та же безыскусность (вынужденная и специально культивируемая) обнаруживается и в концовках лейкинских, а позднее — чеховских сценок. Разговор, который ведется героями, может закончиться практически в любом месте — репликой или короткой ремаркой.

Пейзаж, интерьер, портрет — эти атементы повествования Лейкин дает в сценках по необходимости, когда нельзя обойтись без минимума информации об обстановке и внешности героев. В них он фотографично-протоколен и неоригинален. Но им введены и некоторые специальные приемы описания, диктуемые краткостью. Так, демонстративно подчеркивая второстепенную роль описаний по сравнению с диалогами, он использует вместо пейзажа или подробного введения в действие общее место, цитату: "Внизу, на льду Фонтанки, "радостный народ коньками режет лед": мальчики, девочки, есть и взрослые" ("У ледяного катка"). То же у Чехова: "У частного поверенного Зельтерского слипались глаза. Природа погрузилась в потемки. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры и прилегли стада…" ("Гость").

Еще один излюбленный лейкинский прием — метонимическое называние персонажа через какую-либо деталь его внешности или одежды: "Ах, бык те забодай! Вот хитрец-то, таракан те во щи, — восклицает нагольный полушубок в валенках…" Далее ему отвечает "баранья чуйка", затем "вставляет слово енотовая шуба" ("У ледяного катка"). У Чехова: "Копошатся, как раки в решете, сотни тулупов, бекеш, меховых картузов, цилиндров" ("В Москве на Трубной площади").

Требования краткости и выразительности обусловили еще один элемент сценочной поэтики — говорящие и забавные фамилии персонажей. В придумывании таких фамилий Лейкин был весьма изобретателен: есть у него купцы Купоросов, Четвертаков, Семиведров, Буйновидов, юнкер Митрофан Недоносков и актриса Кувалдина, литератор Заливалов и купчиха Кукишева, дьячок Ижеесишенский и барон Киндербальзам. И хотя Чехов, минуя Лейкина и вместе с ним, мог здесь воспользоваться уроками Гоголя, Островского и Щедрина, все же бесчисленное множество чеховских говорящих и смешных фамилий возникло именно в сценках, в соответствии с требованиями данного жанра.

Но, повторим, главное в сценке — диалоги персонажей. И стремясь приблизить литературу к своему читателю, строго придерживаясь "просветительской" установки, Лейкин старался сделать речь героев в своих сценках и правдоподобно-бытовой, и смешной. Молодой Чехов и оценил в сценках Лейкина прежде всего эти моменты — естественность и характерность речевого самовыражения персонажей, своеобразную меткость и забавность.

В большинстве сценок характеристики говорящего (возрастные, социальные, профессиональные и иные излишни: они полностью выражаются в его речи. Лейкин умел не только живо, легко и естественно строить диалог, но и создавать выразительные и меткие речевые портреты.

В сценках Лейкина немало специальных приемов речевого комизма. Это, например, переосмысление значений слов, комические этимологии, каламбуры:

"— У вас, кстати, дача-то не с протекцией ли? — спросил он.

— Само собой, протекает" ("Ярый дачник").

Или:

"— Эй, половой, заведи машину.

— Что поставить прикажете?

— Что-нибудь из "Травиаты", да только погугенотистее!" ("Политики)".

Особенно много таких приемов речевого комизма при воспроизведении языка купцов, приказчиков, мастеровых, лакеев. Лейкин имитирует просторечные синтаксис, словообразование и словоупотребление.

"Семен Парамонович, дозвольте вашу дамскую нацию щиколадом угостить?.." (Лейкин, "В Ливадии"). Ср. в "Капитанском мундире" у Чехова: "Сами знаете, какой ум в голове у ихнего бабьего звания…"

Кое-что из лейкинских комических словечек прижилось, осталось в русской речи. "Такие выражения, как "мое почтение с кисточкой", "вот тебе и фунт изюма" и тому подобные были введены им в употребление", — замечал И. Ясинский[12], в целом неприязненно отзывавшийся о "каламбурном амплуа" Лейкина. Выражение "свадьба с генералом", ставшее знаменитым после чеховского рассказа и водевиля, тоже принадлежит Лейкину: это заглавие чеховскому рассказу дал редактор "Осколков", и Чехов, не терпевший в других случаях вмешательства "лейкинской длани", это словцо принял.

На фоне произведений газетно-журнальных юмористов 80-х годов (таких, как И. Барышев-Мясницкий, Д. Ломачевский, Л. Леонидов и др.) сценки Лейкина казались Чехову и были на самом деле наиболее литературными по своему стилю, наиболее строгими в отборе слов и разнообразными в средствах комизма.

Не вызывают сомнений совпадения отдельных сюжетов и персонажей у Чехова и Лейкина. У Лейкина есть рассказы об издевательстве над бывшим купцом, пришедшим с сынишкой к богачу ("Новый год", ср. "Торжество победителя" Чехова), о большой толпе, собирающейся вокруг одного праздноглазеющего ("Время — деньги", ср. у Чехова — "Брожение умов"), о вознице и седоке, боящихся и пугающих друг друга ("Два храбреца", ср. "Пересолил" Чехова); о кураже купца-самодура ("Почетный член приюта", ср. чеховскую "Маску"); о тяжелой участи мальчика, отданного в учение ("Апраксинский мальчик", ср. "Ваньку" Чехова)… Среди персонажей лейкинских сценок мелькают люди, по неосторожности выпившие вместо водки керосин ("При получении жалованья", "На именинах"), купцы, скупающие из тщеславия иностранные ордена ("На храмовом празднике"), актер, бранящий равнодушную к искусству публику ("Летний бенефициант"), чревоугодник, способный часами вдохновенно говорить о еде ("Поговеть приехал"), зять, представляющий после свадьбы счет тестю ("У тестя"), чиновник, который храбрится и либеральничает, а увидев начальство, теряет дар речи ("В сквере"), важничающий фельдшер, пытающийся скрыть свое невежество за напускной самоуверенностью ("В рыбной лавке"), картежники, подставляющие вместо названий карт имена и звания знакомых ("На именинах")… Это как бы будущие герои чеховских "Неосторожности" и "Льва и Солнца", "Душечки" и "Сирены", "Свадьбы" и "Двоих в одном", "Хирургии" и "Винта".

Если не учитывать явной переклички отдельных моментов в сценках Чехова и Лейкина, можно приписать к достижениям Чехова то, что было известно и освоено уже до него. Так, Л. Мышковская писала, что Чехов — автор сценок — разработал целый ряд приемов и средств. Среди них — сведение к минимуму описаний, сокращение числа действующих лиц и событий, характеристика персонажа через особенности его речевой конструкции, тщательная интонационная оформленность диалогов, приемы словарно-стилистического комизма и т. д. Но здесь названо все то, чем характеризуется лейкинская сценка. Нет надобности относить на счет Чехова все особенности жанра: если отделить то, что было сделано до Чехова, от того, что действительно внесено им, его новаторство предстанет рельефнее и конкретнее.

Сравним знаменитую чеховскую "Хирургию" и лейкинскую сценку "В рыбной лавке". Обе появились в одном и том же 32-м номере "Осколков" за 1884 год и удивительно совпали по некоторым внешним приметам: та же глупая самоуверенность фельдшера, те же медицинские термины в восприятии невежественного пациента. Чтобы почувствовать разницу, сравним внесценические, только упоминаемые персонажи. У Лейкина — это певчие, их кухарка, вдова, у которой ночевал фельдшер, "маменька" и "дяденьки" его собеседника-купца. Но ни о ком, кроме, пожалуй, пьяниц-"дяденек", мы ничего не узнаем: это статисты в диалоге. В сценке Чехова таких персонажей гораздо меньше: дьячкова "старуха", "отец иерей" и, конечно, "господин Египетский, Александр Иваныч". И каждый из них, пусть через одну деталь, представлен наглядно, живо, а последний благодаря повторным упоминаниям о нем становится важным конструктивным элементом рассказа. В итоге: однолинейно, "слово за слово" построенный диалог у Лейкина и объемная, живая картина у Чехова.

Различие между двумя писателями не только в разной мере таланта, но в художественных методах, литературных позициях.

Лейкин любил подчеркивать, что в своих произведениях он никогда ничего не выдумывал, ничего не сочинял, никогда "не высасывал из пальца", а брал "прямо из жизни". Педантичный, принципиальный натурализм был сознательным самоограничением, которое Лейкин налагал на свое творчество, на свой — несомненный — талант.

(Такая литературная позиция имела, впрочем, не только отрицательные последствия. Она значительно расширяла традицирнные представления о возможных источниках сюжетов и тем литературных произведений. Темы — кругом, не надо искать их специально. Это еще один урок, который мог быть подсказан лейкинской школой Чехову, открывшему для большой литературы неисчерпаемый источник сюжетов. И пепельница, и бутылка, и рассветный час в трактире для извозчиков — во всем, к удивлению современников, Чехов мог увидеть тему для произведения.)

Основной и почти единственный пафос всех сценок Лейкина — благодушная насмешка. Были и у него сценки, в которых чувствуется возмущение, негодование по поводу самодурства столпов Апраксина и Гостиного дворов, лицемерия "благотворителей" из высшего общества, нравов мелких и крупных хищников большого города ("Большие миллионы", "Акула", "Почетный член приюта", "На заседании благотворителей"). Сочувствие слабым, угнетенным, зависимым слышится в сценках из жизни мальчиков, работающих в купеческих лавках, бедных жильцов, крестьян, приехавших на заработки ("Из дневника лавочного торговца", "Общество для покровительства детям", "Домохозяин", "Две души"). Едкая ирония нередко прорывается в сюжетах, связанных с дремучим невежеством, обывательскими предрассудками, воинствующим хамством ("По обещанию", "Тиф", "В аптеке", "Новый год"). У Лейкина есть социально направленные сюжеты и сатирически звучащие произведения. Суть дела, следовательно, не в отказе от негодования, сочувствия, иронии, а в другом: в принципиальном уравнивании подобного пафоса с благодушным смешком.