Читать онлайн «Комментарии: Заметки о современной литературе». Страница 56

Три года назад, анализируя евразийскую симфонию Хольма ван Зайчика, Ирина Роднянская обнаружила, что под видом занимательных историй авторы старательно впаривают продвинутому читателю комплекс евразийско-имперских идей, осторожно поддевая его на крючок новейших фобий: не лишенный оснований антиамериканизм, «усталость от фанатично навязываемой идеологии прав и свобод в ее нынешнем выхолощенном виде», «страх перед радикальным исламом» (Русский Журнал, 18 и 19 июля 2002).

Под псевдонимом Хольма Ван Зайчика скрываются питерские авторы Вячеслав Рыбаков и синолог И. Алимов, организационно не связанные с «питерскими фундаменталистами», к которым принадлежит Павел Крусанов, но весьма близкие по духу: видимо, сам воздух бывшей имперской столицы способствует укреплению воли к власти.

Крусанов – один из самых идеологически ангажированных авторов и, конечно, тоже пытается впарить читателю некую сумму взглядов. «Американская дырка» – яркий тому пример. Но демонстративная прикольность фантастического сюжета, игровой характер книги, всепроникающая ирония вносят в нее ту амбивалентность, которая противопоказана идеологической проповеди.

Эту амбивалентность смысла отчасти отражает реакция критики на роман. Андрей Немзер во «Времени новостей», который все больше становится похож на строгого педагога, выставляющего пятерку за сочинение только тем, кто славится примерным поведением, вкатил Крусанову легко предсказуемую двойку: принадлежность к группе «питерских фундаменталистов», дразнящих литературное сообщество вопиюще неполиткорректными высказываниями, и не позволяет эпатажному писателю рассчитывать на иную оценку у строгого блюстителя литературной нравственности.

Непредсказуемый Лев Данилкин, весело и несправедливо разнесший предыдущий роман Крусанова (смысл был тот, что, покусанного ангелами Крусанова на сей раз укусил вампир-графоман Милорад Павич, вследствие чего роман «Бом-бом» можно трактовать как звон колокола по самому писателю), назвал в своей «Афише» «Американскую дырку» произведением «чертовски любопытным», «в первую очередь бесстыдством»: «восхитительно лобовое выполнение идеологического заказа 2005 года, недвусмысленный образ врага – мировой либеральной мрази, вопиющая питерская местечковость диалогов (все из подмигиваний („подозреваю, что вы – сторонник гуманных идей“), буквальный перенос дугинских манифестов в „курехинские“ монологи; все это настолько за гранью, что даже и хорошо».

Виктор Топоров в своей колонке в петербургской газете «Взгляд» вообще отмахнулся от идеологического смысла романа, увидев в «курехинско-крусановском» «заговоре против Америки» заведомо «потешный» характер, «сюжетонесущую конструкцию», а в воскрешении Курехина, назначенного главным героем романа – тоску по «воле к творчеству и жизнетворчеству», которую пытаются преодолеть Крусанов, да и все «петербургские фундаменталисты».

Для полноты картины не хватает только восторженного приятия именно идеологической составляющей романа – и мы без труда найдем эту точку зрения в статье Ильи Бражникова «Православный сверхчеловек, или Рим в снегу». Главный редактор православного политического портала «Правая. ру» обрадованно увидел в герое-мистификаторе Крусанова не более не менее как «православного сверхчеловека», успешно осуществившего идею Русского Реванша и Возрождения (публициста при этом нимало не заботит, что Заратустра говорил прямо противоположное тому, что проповедовал Христос (http://www.pravaya.ru/idea/20/5425).

В общем, в который раз при чтении романа Крусанова возникает проблема интерпретации. Впервые она возникла при появлении «Укуса ангела», романа, принесшего Крусанову известность. Энергично изложенная версия истории российской империи, обошедшейся без революции и второй мировой войны и потому не понесшей территориальных потерь – только приобретения (Константинополь о котором мечтал Достоевский, Крусанов отдал таки России вместе с Болгарией и Румынией, ну а уж Польша и Финляндия и вовсе никуда не делись), может читаться как гимн империи, неудержимой цивилизационной экспансии, направляемой государем с мессианским самоощущением и сверхчеловеческой волей, ставящей его над добром и злом.

Но можно прочесть его иначе. «Роман Крусанова наносит мощный удар по так называемой „неоимперской“ литературе, воспевающей мощную поступь Империи, ее объединяющую силу и красоту иерархической пирамиды, увенчанной сияющей персоной богоданного Императора». Так, например, писал Василий Владимирский в рецензии на роман в июне 2002 года. И это не курьез, а вполне обоснованная точка зрения, опирающаяся на сам текст.

В конце концов и Людмила Сараскина в яркой и страстной статье «Активисты хаоса в режиме action» («Литературная газета», № 8, 2002), посвященной роману «Укус ангела», не пришла к окончательному выводу: «являются ли сочинения авторов-логов диагнозом сегодняшнего состояния умов и грозным предупреждением (чем и должна заниматься настоящая литература), или же их совокупные художественные усилия – коварный технологический прием, эзотерическая инициация, в рамках которой создаются ускорители разломов и синтезаторы катастроф нового тысячелетия»?

Правда, склоняется она ко второму, предполагая, что и тексты, и сочинители – это те самые посланцы хаоса, который и впрямь расширяет свое влияние, прививая вкус к смещенной реальности, и «возвещает о приходе в мир демонов ада». Но я думаю, что это слишком большой комплимент писателям, декларативно ставящим «могов» выше «логов», повторяющим, что высшая форма искусства – создание угодной тебе реальности, но владеющих могуществом лишь в сфере логоса.

Тут, видимо, не обойтись без пояснения значения слова «мог», а значит, и упоминания философа Александра Секацкого, на сочинениях которого базируется не только идеологическая составляющая романов Крусанова, но и целой группы питерских писателей, объединенных не столько эстетическими задачами, сколько мировоззренческой общностью. Существование могов было обосновано А. Секацким в трактате «Моги и их могущества». Впервые появившись в «Митином журнале» в 1996 году крохотным тиражом, эта постмодернистская мистификация, сложная смесь философии, истории, эзотерики в духе Кастанеды, мифологии и питерского стеба, вымысел, стилизованный как трактат (именно на этом жанровом определении настаивал автор) осталась бы частным событием литературной интеллектуальной жизни Петербурга, если б не усилия адептов, возведших «трактат» в ранг откровения (в 2000 году «Моги» вышли отдельным изданием, а только что – переизданы «Амфорой» в составе сборника «Незримая империя», подготовленного, кстати, Павлом Крусановым.)

«Человек становится могом, присваивая себе могущество – могущество, доступное ему, но по ряду причин не данное природой непосредственно… Для обретения скрытого могущества необходима дерзость и решительность: ведь надо нарушить инерцию каждодневной запрограммированности (или, как говорят моги, „отменить расписание“) и бросить вызов миру запредельных возможностей, адаптировать себя в нем», – сообщает автор трактата.

В «Укусе ангела» Крусанова многочисленные и могущественные моги вторгаются в судьбу империи (маги там тоже есть, но моги гораздо могущественнее магов, ибо моги, в отличие от магов, как сообщает непосвященным Секацкий, «не признают священной серьезности таинственных сил; моги с этими силами работают»). Сам Секацкий упоминается почти во всех романах Крусанова. А когда в 2001 группа близких к Секацкому и Крусанову писателей назовет себя «петербургскими фундаменталистами», ее претензии будут обоснованы некоей «Санкцией, выданной Объединенным Петербургским Могуществом, чье присутствие в мире становится все более ощутимым».

Наибольший резонанс в литературном мире получило обращение этой группы писателей к президенту с письмом, которого толком никто не читал, но зато все знали о содержащемся в нем требовании присоединить к России Босфор и Дарданеллы, что делало подписавших в глазах трезвой либеральной интеллигенции опасными политическими авантюристами, экстремистами и маргиналами. Письмо такое действительно было, но – решусь утверждать – рассматривать его все же надо не столько в политическом плане, сколько в контексте других литературных акций «питерских фундаменталистов».

Как то и подобает, движение заявило о себе литературным манифестом, в котором отмежевалось от «Всероссийской Ложи Грибоедов», которую «представляет в миру писатель Пелевин, безоглядно положивший свой недюжинный талант на алтарь пропаганды поганок», от «сурового устава Ордена Землеебов, инициацию в котором прошел писатель Сорокин, обязывающего адепта дышать вредным и опасным воздухом испражнений». «Наш путь не таков. Нас объединяет немногое, но объединяет прочно. Мы свободны в выборе пищи и способов отправлений. Мы признаем неразрывный симбиоз четырех начал: Логоса, Бахуса, Эроса и Марса», – говорилось в манифесте… «Политкорректность не должна подменять эстетические критерии культуры. Мы плачем над либеральным мифом, смеясь, и отстаиваем преимущество бифштекса с кровью перед морской капустой». Носителями «беззаветной Санкции Объединенного Петербургского Могущества объявили себя И. Стогов, А. Секацкий, С. Носов, А. Левкин, П. Крусанов», позже к группе присоединились Наль Подольский и Владимир Рекшан.