Читать онлайн «Захар». Страница 53

Были, конечно, и ревизионистские вылазки. Эдуард Лимонов с присущей ему категоричностью обозвал «Собачье сердце» «гнусным антипролетарским памфлетом» (едва ли Эдуард Вениаминович знал о рецензии Льва Каменева: «этот острый памфлет на современность печатать ни в коем случае нельзя»). А питерский прозаик Сергей Носов в замечательном эссе «О нравственном превосходстве Шарикова над профессором Преображенским» прямо обвиняет повесть в антигуманизме, а главного её «положительного» героя именует не иначе, как «инакофоб, биорасист, безответственный вивисектор», который «демонстрирует поразительную нравственную глухоту».

Тем не менее литераторы-ревизионисты продолжают видеть в профессоре медицины Филиппе Филипповиче Преображенском и муниципальном служащем Полиграфе Шарикове прямых социальных антагонистов. Как, собственно, и читатели-зрители.

Ф.Ф.Преображенский воспринимается читателем-зрителем как стопроцентный европеец, носитель буржуазных морали и ценностей. Более того, сам писатель твердит нам об этом едва ли не на каждой странице. Устами учеников, пациентов, друзей и недругов, газетчиков… «Если б вы не были европейским светилом»; «Не имеет равных в Европе… ей-богу!»; «вы величина мирового значения» и т. д.

Филиппу Филипповичу так надули в уши, что он и сам видит в себе персонифицированный образ этой самой Европы в советской России 1924–1925 гг.

А если европеец, то стопроцентный русский интеллигент, а, следовательно, убеждённый либерал. Так получилось, странно и неожиданно, что у нас всё это практически синонимы.[26]

Напротив, в Полиграфе Шарикове, при всей научно-фантастичности, прямо-таки футуристичности его происхождения, нам предлагают узреть эдакий вполне народный типаж, вышедший из самых архаичных глубин национальной подсознанки. Грянувшего хама, готового оседлать Революцию и новые порядки при поддержке властей, ибо руками шариковых можно душить не одних котов… Бездельника и демагога, выдающего низость, неразвитость и грубость за некое новое пролетарское сознание.

В современном фейково-дискуссионном стиле Шариков – «ватник-москаль», «кацап-портянка», оккупант, зомбипатриот и беркутовец.

Впрочем, если мы начнём разбираться в европейских рейтингах проф. Преображенского, обнаружим, что они вполне могут оказаться блефом и мифом. Да и век на дворе – не только революций, но и шарлатанства; вернее, тут никакого противопоставления, одно вытекает из другого, особенно в части «опытов по омоложению». Медицина развивалась в начале XX века стремительно, а научные контакты (конференции, симпозиумы, публикации в специализированной периодике, стажировки в ведущих клиниках) Филиппа Филипповича с Западом, надо полагать, прервались в 1914 году – с началом мировой войны. Революция и вовсе вырвала практику и опыты Преображенского из европейского контекста. Итого – десять лет, пусть и неполной изоляции. В 1924–1925 гг. речи о железном занавесе ещё не идёт, какие-то дискретные связи могут сохраняться, но то, что Россия – отрезанный от Европы ломоть в цивилизационном смысле, – достаточно очевидно.

Это может ни в коей мере не умалять заслуг и научных талантов Преображенского. Просто все разговоры о европейском значении профессора весьма субъективны. Причём с двух сторон. Мотивации поклонников и пациентов Преображенского понятны, но и советской власти лестно, когда такой светило, пусть и балансируя на грани лояльности, не эмигрировал на Запад, но остался работать в Москве. Филипп Филиппович ещё и действенное орудие советского пиара, к тому же – в экспортном применении.

Филипп Филиппович Преображенский и его модель поведения – настоящий идеал российского прогрессиста. Кто из них не мечтает о таком положении в социуме, которое позволит иметь неприкосновенный статус-броню, деньги и связи, возможность «решать вопросы», «зарабатывать», нести по кочкам власть и народ в фейсбуке и демонстрировать превосходство и первородство, смакуя чечевичную похлебку в гламурном ресторане (модный, а, значит, дорогой экоподукт)? Нет, можно, конечно, поменять и идеологию вслед за сменой пункта служебной прописки – за нами и это не заржавеет, далеко не каждый креакл имеет уникальную специальность и европейское имя… Но предпочтительней всё же высокое социальное положение, коррупционность и оппозиционность в одном флаконе – по-преображенски.

А народ, натурально, воспринимает эту модель как естественную уже без всяких рефлексий.

В знаменитых монологах о разрухе нет ничего интеллигентного, они глубоко национальны и восходят к определённому фольклорному полю. Этот жанр устного народного творчества называется «поливом»; признанным мастером полива является, например, В.В.Жириновский. В своё время в каждой пивной и рабочей бендёжке имелся такой народный резонёр-работяга, разоблачавший по любому поводу известные ему власти – от сменного нормировщика до предсовмина Косыгина… Вот и профессор свой полив начинает не с критики чистого разума, а с калош – чисто персонаж Зощенко.

Ни в какую, конечно, интеллигентскую традицию не вписывается бесконечное третирование Шарикова. Это, скорее, разрыв – и оглушительный – с мейнстримом русского разночинного народолюбия.

И только единожды проф. Преображенский звучит в унисон с некоторыми деятелями тогдашней Европы: «Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы».

Знакомо, да? Именно тогда в Германии делает успешную политическую карьеру некий Адольф Алоизович Г., будущий хозяин материковой Европы и людоед, озабоченный примерно тем же набором из вульгарного прогрессизма, обернувшегося лютым расизмом. И до поры до времени большие европейские дяди вполне благосклонно относятся к выскочке – поскольку велик соблазн и шанс направить его идеи и энергии в правильное русло «борьбы с большевизмом».

Несколько слов о своеобразном единстве и борьбе социальных, якобы, антагонистов.

Полиграф Шариков с трудом обживает новое для него пространство: грубит (а хамские «поливы» Преображенского, конечно, образец политкорректности), выпивает (но и Филипп Филиппович вовсе не пример трезвости), даёт волю естественным проявлениям полового инстинкта (медицинское светило делает на этих инстинктах нехилый бизнес).

Таким образом, в свете непредвзятого анализа мы видим, что популярная повесть Михаила Афанасьевича – не только памфлет и гимн, но убедительный манифест социал-дарвинизма. Когда взаимная ненависть в обществе не имеет ни чёткой социальной природы, ни рациональных обоснований, ни внятных мотиваций, ни нравственных ориентиров, а лишь глубоко индивидуальные (или групповые) представления о мире и прогрессе.

Но дело не только в этом – Булгаков нащупал механизмы будущих постимперских гражданских войн. Михаил Афанасьевич вёл свою писательскую генеалогию от Гоголя, и, конечно, помнил «Тараса Бульбу» – «Я тебя породил, я тебя и убью». Причина была веской и окончательной – предательство веры и родины. А какова она в трагическом конфликте Преображенский – Шариков?

Вот именно. О последствиях можно прочесть в книге «Не чужая смута».

Захар, конечно, не был первым, кто обратился к советской литературе за смыслами.

Объективный процесс, качнувшийся маятник, но мне представляется, что во многом леонид-леоновские штудии Прилепина подвигли писателей массово высказаться о ближайших предшественниках по русской литературе. Создатели одного из самых интересных издательских проектов последних лет – «Литературная матрица. Учебник, написанный писателями», даже прервали задуманный цикл и посвятили третий том исключительно советскому – от Артёма Весёлого до Окуджавы – периоду. Под названием «Советская Атлантида». Тем самым изящно ушли от кладбищенских коннотаций в пространство мифа.

Тем не менее, «она утонула»; и это вызывало несогласия с недоумениями.

Я по выходе «Советской Атлантиды» писал, отталкиваясь от набора персонажей, что полностью заявленному в заголовке концепту соответствует, пожалуй, только один очерк, и прекрасный, надо сказать, – «Из истории советской фантастики» Вячеслава Рыбакова. Тут действительно, по набору имён и исходников – вариант в принципе нереанимируемый, разве что, как я упоминал выше, живой классик отечественного постмодерна Владимир Сорокин многие свои фабульные эксклюзивы обнаружил именно там, не предупредив о копипасте. Кроме того, тема поисков Атлантиды и освоения её цивилизационного наследия – магистральный сюжет фантастики, советской научной в том числе.

Но другая поверхностная ассоциация – глубоководных поисков – была точной. Профессия спасателя сделалась модной, литературу сей тренд не обошёл, и собственно, «осводовцы отечественной Леты» (Т.Кибиров) приступили к благородным трудам задолго до появления третьей «Литматрицы».