Читать онлайн «Империя пера Екатерины II: литература как политика». Страница 2

Глава первая

Ландшафт империи: «Антидот» против «Путешествия в Сибирь», или Границы европейской цивилизации

Книга «Антидот», атрибутированная ряду лиц, в первую очередь Екатерине II, написанная по-французски и выпущенная впервые в 1770 году, без указания автора и места издания, уже неоднократно становилась объектом самых серьезных исследований[8]. Эта книга была, как известно, ответом на сочинение аббата Шаппа д’Отероша «Путешествие в Сибирь по приказу короля в 1761 году» (1768). Д’Отерош совершил свое путешествие в Россию в 1761–1762 годах (из пятнадцати месяцев, которые заняло путешествие, только семь он провел в Сибири, а остальное время – в Санкт-Петербурге). Поводом к визиту аббата и адъюнкт-астронома французской Королевской академии наук было наблюдение и описание редкого астрономического явления – прохождения Венеры через диск Солнца, имевшего место 26 мая 1761 года.

Д’Отерош покинул Россию в мае 1762 года, за несколько недель до прихода к власти Екатерины; тем не менее издавая свою книгу спустя шесть лет, аббат смешивал временны́е, географические и социальные границы. Книга повествовала не только о царствованиях Елизаветы Петровны и Петра III, свидетелем которых автор непосредственно являлся, но захватывала екатерининский период (до 1767 года). Связывая по модной тогда теории Монтескье разные исторические периоды русской истории в один обобщенный «деспотический тип» правления, автор фолианта подмешивал к известной философской концепции сильнейшую идеологическую струю.

Роскошно изданный труд ориентировал читателя на то, что перед ним будут развернуты путевые заметки о Сибири – описание далеких и экзотических мест и народностей. Однако книга претендовала на анализ всего русского общества. Крестьянский быт народов Сибири выдавался за описание всех русских, их национальных черт вообще. Автор довольно подробно описал начало своего путешествия еще в Польше, продолжил описание вплоть до Риги, но практически опустил все детали вояжа по европейской части России. Цивилизация, хотя и относительная, для путешественника закончилась в Риге, некогда, до завоевания Петром I, принадлежавшей шведам, о чем автор не преминул упомянуть. Ни Санкт-Петербург, ни Москва не удостоились внимания путешественника. Лишь перенесясь в азиатскую часть, за Урал, аббат открыл свои записные книжки. Таким образом, Россия на страницах книги поворачивалась к Европе не своим европеизированным фасадом, а отсталым, почти дикарским задним двором. Лицом России представала в книге Шаппа полуварварская, утопающая в непроходимых снегах Сибирь.

Этот дикий уклад иллюстрировали многочисленные рисунки, выполненные талантливым художником Жаном Батистом Лепренсом (Jean-Baptiste Le Prince). Среди выразительных, вполне натуралистических рисунков, изображавших многочисленные наказания кнутом или дикость совместного мытья в бане мужчин, женщин и детей, выделялась одна аллегорическая картинка. Здесь были изображены две модные, галантные дамы, символизировавшие Францию и Австрию. Воплощая триумф цивилизации и цивильности (понятия в то время почти совпадающие), они в вежливом изумлении смотрели на стоящую рядом Россию в варварской шубе, подпоясанной веревкой, и с секирой в руках[9]. Именно таков был политико-идеологический дизайн всей книги – Россия вышла на арену европейской жизни, но в варварском, нецивильном виде. Книга Шаппа прокладывала границы цивилизации по берегам Немана. За его восточным берегом европейцам представлялась Россия средневековой страной, лишенной всякого потенциала для развития, – как Сибирь.

Аббат-астроном был наследником просветительской философской генерализации. Он попытался охватить «хаос», разнородные явления повседневной жизни одним взглядом, измерить их одной линейкой и подогнать разнообразие фактов под единую концепцию – своего рода классицистическое единство действия, места и времени[10]. Автор претендовал на знание буквально всех сторон русской жизни: армия и флот, финансы и налоги, религия и воспитание, демография и география – все это подвергалось критике, проверялось «вычислениями» и «доказательствами», вызывавшими сомнения у первых же читателей книги[11].

Единственный зритель проносился в своей кибитке по однообразным снежным равнинам, а перед ним на сцену выходили персонажи театрализованного действа, символизируя те или иные «пороки», a priori присущие всем русским, не имевшим, по мысли аббата, никаких шансов на изменение как государственного устройства, так и быта. Развращенные «нравы» (насилие, пьянство, разврат, предрассудки) и ужасный варварский «быт» с неизбежностью, как полагал автор, воспроизводят один и тот же «деспотический» политический тип государства.

Аббат-ученый, однако, не ограничился лишь этнографическими описаниями. Полемизируя с Монтескье, он дополнял его теорию собственными экстравагантными выкладками. Механистически соединяя физиологию, медицину, психологию, климатологию с политической типологией Монтескье, Шапп д’Отерош приходит к особенно поразительному выводу о дефективности «нервической субстанции» («le suc nerveux»[12]) у русских, вернее ее «негибкости» и «неподвижности», возникающей из-за доминирования плоского ландшафта. Именно этот недостаток «нервного сока» (если буквально перевести с французского выражение аббата) предопределяет вечную политическую апатию и делает невозможным освобождение всего русского общества от деспотизма, а русского крестьянства – от рабства.

Огромный фолиант, оснащенный картами, изысканными иллюстрациями, всевозможными измерениями и вычислениями, претендовал на научно верифицированный обзор всей России. Обзор оказался скорее приговором: нация объявлялась варварской, столетиями прозябающей под деспотическим правлением, лишенной всякой перспективы цивилизационного взлета.

Стремление автора «Путешествия в Сибирь» многочисленными схемами и вычислениями (взятыми, как правило, из вторых рук) создать антураж научного труда, подкрепить этой материальной базой свои теории было завершением и – одновременно – свидетельством кризиса просветительской картины мира, доведением дискурса Просвещения до его логического предела. Здесь возникало принципиальное противоречие – просветительская доктрина основывалась не на наблюдении, эксперименте и конкретике, а на разуме, на идее, на теории, почерпнутых из идеала, образца. Всякое отклонение признавалось варварством, несовершенством, рассматривалось вне исторического контекста. До Гердера и его критики просветительского механицизма и внеисторизма оставалось совсем немного времени, и книга аббата несла на себе отпечаток этого переходного периода.

Несмотря на неожиданно появившиеся славословия Екатерине II («Блажен народ, имеющий счастье быть управляемым подобной государыней!»[13]), автор создал столь мрачную картину тиранической, рабской страны, что высокая оценка выглядела скорее сарказмом: «Сим народом, обремененным рабским ярмом, и правит ныне императрица Ангальт-Цербстская» (120). Наименование русской императрицы по ее девичьему имени, адресующему к заштатному немецкому двору, звучало оскорбительно.

Книга Шаппа д’Отероша писалась для европейского читателя – в России для нее еще не нашлось подходящей аудитории. Не случайно Екатерина II оказалась практически единственным заинтересованным читателем, способным дать критическую оценку труду аббата. Не дождавшись ответа от собственных ученых-академиков (поначалу императрица обратилась к специалисту по Сибири Г. Ф. Миллеру и историку И. Н. Болтину[14]), Екатерина сама взялась за перо. Ее ответом и стал двухтомный «Антидот», написанный по-французски: «Antidote, ou Examen d’un mauvais livre superbement imprimé, intitulé Voyage en Sibérie»[15].

Об авторстве Екатерины уверенно писал в своих мемуарах граф Луи-Филипп Сегюр, французский дипломат при дворе Екатерины в 1785–1789 годах. Сегюр был хорошо информирован о литературных предприятиях императрицы, сам принимал в них участие, все годы пребывания в России принадлежал к числу ее постоянных собеседников. Рассказывая о полемике с Шаппом д’Отерошем, он без тени сомнения приписывал Екатерине авторство этой книги: «Когда аббат Шапп, в изданном им путешествии в Сибирь, высказал злые клеветы на нравы русского народа и правление Екатерины, она опровергла его в сочинении под заглавием Antidote»[16]. Уверенность Сегюра, вероятнее всего, основывалась на разговорах в окружении императрицы; возможно также, что французский дипломат, отправленный в Петербург налаживать отношения с русским двором, обладал и секретными знаниями.