Читать онлайн «Творчество и есть жизнь. О прозе Рауля Мир-Хайдарова». Страница 7

Почему же автор прибегает к эффектной, но сомнительной в идейно-нравственном плане развязке?

Микеланджело сказал: «Не знаю, что лучше — зло ли, приносящее пользу, или добро, приносящее вред». Думается, писатель в необычайном по художественному решению финале тетралогии следует главному принципу своего творчества — быть верным правде жизни. Не склоняются ли сейчас к самосуду те, кто не может найти суда праведного?

Мир-Хайдаров внес заметную лепту в отображение Востока как бесконечно сложного и многообразного уклада человеческого бытия.

Обстоятельное, со знанием мельчайших подробностей изображение нравов и обычаев местных жителей, быта, истории придает романам глубину, обогащает их содержание. Но главное, у читателя возникает ощущение, что злокачественная опухоль криминального беспредела возникла не в социальном вакууме, а — к великому сожалению! — в лоне народной жизни. И что самое страшное — деятельность мафии грозит гибелью всему народу. Это основная мысль романов Мир-Хайдарова, стержень всей его тетралогии.

Еще совсем недавно творческая интеллигенция была привилегированным социальным слоем, даже классом — именно благодаря своей многочисленности. К интеллигенции, точно так же как к рабочим и колхозникам, были обращены первомайские и октябрьские призывы руководителей партии и государства. Интеллигенция заселяла целые районы престижных новостроек. Заботливо пестовалась пресловутая творческая зрелость этого класса, точнее касты. И вдруг эти избалованные властью люди, со своими никчемными соцреалистическими наработками, приятными привычками к литфондовским путевкам, с персональными дачами, с многонедельными загранкомандировками, с праздничными пайками и прочими привилегиями, оказались не у дел. Писатели, бережно лелеемые «заботливой партией», жившие в течение десятилетий во взвешенном социальном состоянии, оберегаемые пиететом сталинской традиции заботы о писателях, вдруг оказались перед фактом: чтобы просто прожить, им надо продавать ту стряпню, которая ранее печаталась и издавалась за счет государства. Творческая интеллигенция оказалась наименее приспособленной к катастрофическим изменениям общества.

Сейчас забавно вспомнить, как многие из особо «продвинутых» писателей усердно подрывали своими демократическими рыльцами корни социального дуба, желудями с которого они так сладко питались. «Толстопишущие» вальяжные господа вдруг стали не нужны. Не за миллионы лет, а за одно десятилетие они бесследно исчезли, как динозавры.

За великий грех лицемерия и продажности, за то, что слишком долго кривили душой, из огромной коллективной собственности, доставшейся писателям еще со времен учреждения Российского, потом Советского и снова Российского Литературного фонда, они проворонили все. В условиях книжного рынка творческая интеллигенция перестала существовать, как класс. Аморфная писательская масса оказалась не готовой к волчьей борьбе за собственность и за существование. Единственное, что теперь у них осталось после всех утрат и потрясений, — исконное, пушкинское право продать рукопись.

Но предложить свои рукописи они могут теперь только тем, кто уже приватизировал издательства. Новые же «хозяева литературы» озабочены отнюдь не писательским благополучием. Они прекрасно понимают, что, издавая ту или иную книгу, рискуют своими деньгами.

А тут еще совершенно неожиданно выяснилось, что в течение работы над книгой писателю надо просто жить, кормить себя и семью, сводить концы с концами. Итог оказался плачевным: большинство советских тепличных писателей в новой жесткой ситуации вообще перестали писать. Условия, когда все, в том числе и художественный текст, превратилось в товар, оказались для советских писателей необоримыми.

Владельцы журналов, газет, издательств сами стоят перед выбором: напечатать рассказ, стишок или дать рекламу. В этом нехитром противоборстве художественное произведение может победить только в том случае, если его появление на страницах издания поднимает тираж, повышает доход издателя.

Тепличных условий для защищенного государством творчества больше нет и никогда не будет.

Утвердилась единственная положительная истина: если писателю не на что писать, значит, ему, как правило, и не о чем писать. В жизни этот бывший писатель, по словам Маяковского, оказался не «мастак».

Еще совсем недавно пишущих оттесняла «в литературу» разве что журналистика. Журналисты информировали о текущих событиях, а писатели обобщали, анализировали и поучали, заботились, так сказать, о вечном. Теперь же, стоит только писателю ввести в текст произведения реальную ситуацию или настоящие имена, он рискует быть привлеченным к суду. Если в художественном произведении действующее политическое лицо вдруг узнает себя в отрицательном персонаже и самому себе не понравится, писателю солоно придется.

Тема несправедливой эксплуатации человека закрыта, поскольку совсем недавно окончательно выяснилось, что рабочие как раз и должны эксплуатироваться. Бедолаги сами теперь требуют, например те же шахтеры, чтобы кто-то за них взялся как следует, поэксплуатировал их и хоть что-нибудь им заплатил. Но работы нет, и не предвидится. Производственная тема исчерпана, — оказавшись на обочине постиндустриального общества, мы с ужасом убедились, что все уже сделано. Потребительские товары в достаточном количестве и для всего мира производятся и без наших устаревших заводов и фабрик. Видеокамеры, видеомагнитофоны, стиральные машины, телевизоры и в дальнейшем будут производиться только там, где тепло круглый год и стоимость производства не состоит на одну треть из стоимости отопления производственных помещений. (Перевозка и таможенная пошлина куда дешевле расходов на отопление.)

Для бывшего писателя-«производственника», стало быть, остается только тема продажи и маркетинга. Но это — ареал рекламных агентств, а отнюдь не литературы. Если писатель осмелится «поднять тему» продажи и маркетинга — ему туда не пробиться. Спустившись с творческого Олимпа, писатель окажется в самом конце бойкой очереди, состоящей из рекламных агентов. Многомудрым «деревенщикам» больше не придется поучать читательскую аудиторию, как выращивать озимую пшеницу или раннюю клубнику. Никому теперь не интересны конфликты между болеющим за урожай председателем передового колхоза и алкоголиком-агрономом. Это не цензура, а запрет самой жизни. Как только какая-нибудь компания «Дженерал фудс» (название условное — ведь могут привлечь!) купит землю где-нибудь на Брянщине и начнет на ней промышленное производство той же клубники, с этой минуты клубничное производство станет для писателей «табу».

За каждое неловкое и не разрешенное упоминание, понижающее объем продаж клубники, «Дженерал фудс» засудит писателя — и совершенно справедливо. Дурак-агроном с унылыми рассуждениями возле ржавого плуга в сарае с прохудившейся крышей — не тема для творчества, а проблема менеджмента. И поостерегитесь мешать менеджменту, особенно с российским уголовным уклоном.

«Деревенщику», который осмелится написать «острый» очерк о производстве молока отечественной компанией «Вимм-Билль-Данн», придется худо. Писателя в цеха компании просто не пустят. Точно так же, как и на завод, производящий любой другой напиток, скажем, кока-колу. Там нужны остроумные и находчивые рекламщики, а не сочинители с протрезвевшим — от безденежья — взглядом и язвительным умом.

Темы закрываются, господа «деревенщики»! О клубнике как теме, едва наладится ее промышленное производство, придется забыть! Конечно, можете ее кушать, если будет на что купить.

Бред Стивена Кинга и подобных ему сочинителей — от писательской безысходности. Может быть, современный западный прозаик и написал бы с большим удовольствием о пароходах на Миссисипи, но предварительно он должен согласовать полеты своей фантазии с транспортными речными компаниями.

Впрочем, весьма возможно, при наших горе-реформаторах отечественное сельское хозяйство, как и производство видеомагнитофонов «Электроника», не только исчезнет как тема, но и вообще перестанет существовать.

Рынок не делает никакой разницы между потребительскими товарами. Товары или покупаются, или нет. И книги тоже стали товаром. Рауль Мир-Хайдаров черпает свои темы в реальной жизни. Его произведения в условиях свободной конкуренции частные издательства покупают. Рискуют. Не обманываются сами и не подводят читателей.

Романы Мир-Хайдарова запечатлели драматическое состояние общества, в котором, говоря словами толстовского героя, «все переворотилось и еще только укладывается». К словосочетанию «искусство жить» уместно присоединить сейчас эпитеты не «прекрасное», «достойное», а «кровавое», как у поэта-философа Николая Заболоцкого — «кровавое искусство жить».