Читать онлайн «МИДРАШ О ЕВРЕЙСКОМ ТВОРЧЕСТВЕ». Страница 3

Аллан Мандельбаум пишет [16]:

Diaspora,

Is still the way

of shreds and shards,

of all that frays,

discolored words,

and leaves astray,

and winds that scatter

resting birds…

Как мог, я перевел, хотя не сумел сохранить размер.

Диаспора, —

это все еще путь

из всех этих обносков,

клочков, черепков,

обесцвеченных слов,

заметенной листвы и ветров,

швыряющих обмерших птиц…Разумеется, лучше всех это выразил Кафка, говоривший о «чистоте и красоте неудачи» [17].

Вхождение евреев в западную культурную жизнь в XIX - - начале ХХ века совпало с ростом модернизма. Кафка, наверное, наилучший и наиболее очевидный пример тому. Его отец отступил от иудейской традиции. Кафка рассказывает: «[Oтец] точно освободился от необходимости выглядеть передо мной благочестивым» [18]. Вместе с тем отец Кафки «учил иврит и идиш и легко разбирался в новом тайном учении, в Каббале».

6

Евреи, вдохновленные мечтой о гуманизме, обычно связывавшейся с либеральными или левыми программами, действовали весьма агрессивно. Марк Шехнер объясняет:

«Невозможно ошибиться, рассматривая марксизм, в определенный момент, внедрившийся в еврейское существование, как замену иудаизма. Марксизм полностью перенял у галахического, ортодоксального иудаизма принадлежавшее им ему право интерпретировать мир, диктовать принципы, определять и регулировать образ жизни и руководить обществом. Когда марксизм провалился, то интеллектуалы оказались не менее дезориентированными и потрясенными, чем их деды, пережившие распад традиционного еврейского уклада жизни, управляемого галахой». [19]

Шехнер определяет еврейское увлечение различными теориями социализма и психоанализа как «цепь разочарований, неудач и отступничества». Он считает, что идеи без умысла препятствовали прямой инкорпорации еврейского образа мысли и текстуальности. Парадоксальным образом, но вполне может быть, что возвращение нынешнего поколения к несколько более определенным форматам еврейской идентификации стало возможным благодаря закалке в тиглях марксизма и модернизма.

Цена, которую платили ассимилированные Западом еврейские авторы, предлагая свою “«модернистскую каббалу»” еврейским и нееврейским читателям — это никак не отказ от еврейства. Джон Муррей Кудихю (John Murray Cuddhy) ввел термин «ordeal of civility - - испытание культурностью». Вклад евреев в европейскую культуру (даже в самую радикально–модернистскую) не мог бы состояться без их «отрешения» от старых путей и ценностей. Ведь фрайер (свободный) - кодовое слово религиозного еврейства для отступника («свободного от Закона»). Кудихю пишет:

«Сначала пришел шок еврейской эмансипации. Соблазненных обещаниями гражданских свобод, евреев девятнадцатого века ожидало разочарование. Вместо ожидаемой pays legale — страны закона политического общества — они оказались в pays reel, реальной стране гражданского общества. Соблазненные обещаниями стать гражданами citoyens, они оказались вынужденными становиться bourgeois — буржуа. Пропуск в европейское общество определялся не крещением, как полагал Гейне, а Bildung - - образованием и манерами». [20]

В конце XIX века венский еврей Зигмунд Фрейд «стал их самозванной интеллектуальной элитой, их посредником среди обещаний и опасностей современности» [21]. Психоаналитический метод открывал индивидуальное пространство в гражданском обществе, где невротический еврейский пациент мог справляться со своим травматическим прошлым, включая семейную историю недопустимого и невозможного более образа жизни еврейского местечка штетл. Открытые Фрейдом закономерности стали достоянием мировой науки потому, что психологическая дилемма венских евреев оказалась универсальным симптомом распространяющегося общественного недуга, показала, какую цену необходимо платить за modernity в западном обществе. Психоанализ вместе с его критикой и сегодня остается необыкновенно важной частью мировоззрения свободного светского еврея. Не случайно, самый известный роман Филиппа Рота о еврейских терзаниях разворачивается на кушетке психоаналитика. От Фрейда до Рота еврейский модернизм соединял в себе безмерную отчужденность и скрупулезный критический интеллект.

Впрочем, постмодернизм не только тема для драмы еврейской культуры. Он прямо бросает вызов собственным концепциям еврейских интеллектуалов, их явно затруднительной этнической самоидентификации и роли, которую они играют в мировой культуре.

«… differance не есть, не существует и не является ни одной из форм бытия. Нужно обратить особое внимание на то, что не есть и что, соответственно, не имеет ни существования, ни сущности, на то, что не принадлежит ни категории бытия, ни присутствующего, ни отсутствующего. Тем не менее, то, что определяется здесь как differance, не есть нечто теологическое, даже в самом негативном смысле негативной теологии. Последняя, как известно, имеет дело с анализом некоторой сверхсущностной реальности, выходящей за пределы категорий сущности и существования, то есть, присутствия. Постоянным рефреном негативной теологии является напоминание о том, что даже если предикат Бога и отрицается, его непременно следует признавать, как высшую, невоспринимаемую и непознаваемую форму бытия…

Differance не просто несводима к некоторому онтологическому или теологическому или онто–теологическому образованию: напротив, differance как бы обнаруживает то самое пространство, в котором онто–теология = философия продуцирует свои системы и свою историю. Differance, таким образом, включает в себя и превышает, причем необратимо, онто–теологию или философию». [22]

В постструктуралистском эссе Жака Деррида отрицается сама возможность философской или «онто–теологической» концепции позитивного постижения. Эссе Деррида несомненно является плодом еврейской светской культуры и вплотную соприкасается с проблемой постмодернистской еврейской самоидентификациии. Труды Деррида отмечают границу между современным модернистским «евреем культуры» и постмодернистким «евреем differance». Деррида пишет: «Если бы слово «история» не содержало в себе тему окончательного вытеснения differance, мы могли бы сказать, что различия являются “«историческими»” сами по себе и через самих себя, причем с самого начала» [23]. Для еврейских интеллектуалов здесь есть особый момент. Через утверждение различий — difference (а не differance) - - они открывают свой исторический, а часто, по еврейской традиции от Маймонида до Синтии Озик и того же Деррида, антиисторический аспект. Светский и ассимилированный еврей действует от имени культуры и во имя культуры, а сама культура воспринимается им как «игра различий».

7

Творческий еврейский интеллектуал, хоть по определению светский, культурно гетерогенный, вдохновленный идеей освобождения от прошлого, зато всегда обладает исторической родословной. И даже самые «нееврейские евреи», по определению Исаака Дойчера,

«находящие еврейство слишком тесным, слишком архаическим, слишком сдавливающим», даже они, так или иначе, обладают еврейским наследием, живя на «грани между нацией и религией… способны лучше постигнуть современные движения и противоречия природы и общества» [24].

Наверное, поэтому еврейские интеллектуалы придерживаются собственного диалектического понимания противоречий современного секулярного творчества не менее ревностно, чем их ортодоксальные прадеды придерживались закона Торы. Их творчество продолжает живую духовную традицию еврейской культуры, начатую четыре тысячи лет назад. Продолжает верней, чем мир ультра–религиозного еврейства, занятый изнуряющей, мелочной, поглощающий все творческие силы борьбой за выживание. Гершон Шолем пишет:

«Со временем традиция испытывает изменения, новые лики светят впереди и освещают путь. Традиция, согласно ее мистическому смыслу, это истинно Устная Тора, поскольку всякая стабилизация текста грозит затруднить и вовсе разрушить его вечное движение, постоянный прогресс и раскрытие новых глубин в нем. Иначе традиция окаменевает» [25].

Радикальные изменения сохраняют и поддерживают еврейскую традицию в той же мере, что и традиционная раввинская практика. Каббала настаивает, что Ур–Тора, «Пламенная Тора», написанная Господом накануне творения мира буквами из черного пламени на белом пламени, никогда не нашла своего полного выражения на Земле, кроме как через бесконечный процесс медитации и размышлений. То, что мы знаем, как библейские книги Торы — это на самом деле Тора устная, так как размышления над истиной всегда эзотерические и открывающиеся через откровения. [26]. Окончательный текст остается у Бога, а еврейская традиция с самого начала представляет собой последовательность созидательных тропов над скрытым Словом.