Читать онлайн «Смерть (июнь 2009)». Страница 7

Ho я, как ни силился с ношею стать на ноги, тяжесть ее как бы приклеила меня к одному месту; мародер, видя мою немощь, взял один узел к себе, а другой взвалил мне на спину, и я с большим трудом поплелся впереди вожатого; но, пройдя небольшое расстояние, от опьянения почувствовал небо и землю вертящимися, шатался из стороны в сторону, едва держась на ногах, и наконец, потеряв равновесие, грохнулся с узлом на каменную мостовую. Зазвенели бутылки, и полилось ручьями вино. Пораженный страхом, лежал я растянувшись, облитый винною влагой, не смея шевельнуться, ожидая после угощения вином закуски тесаком, но француз, расхохотавшись от комической сцены, только приподнял меня и, обернув к себе затылком, дал коленом такого киселя, от которого отскочил я шагов на пять вперед.

Увидя себя на свободе, я пустился бежать и в первом встретившемся обгорелом каменном здании скрылся в темноте под сводами, забился в угол и от опьянения скоро заснул.

Проспавшись, вышел я из мрачной трущобы, тогда как день уже склонялся к вечеру; солнце, сквозь чад от курившихся еще остатков на пожарищах, как бы облитое кровью, обозревши московские развалины и насмотревшись на неприятельские злодейства, приближалось к горизонту.

Блуждая между обгоравшими каменными зданиями, с трепетным сердцем я прятался где и как мог, боясь попасть снова под неприятельские ноши: и к несчастию, предчувствие меня не обмануло: я был опять пойман мародером, который, вскинув на мои плеча туго набитый чем-то мешок, закричал: «Diable! Russ! Allonns, sacre nom de Dieu!» С этой ношей мародер погнал меня через Москву-реку, по Каменному мосту: на нем столпилось множество неприятелей взад и вперед идущих, едущих верхами и в разных экипажах; каждый вез или нес награбленное, всякий торопился, суетился, кричал, ссорился с другими, сберегая свою добычу, от чего происходили тут шум и беспрестанные драки.

Достигнув Арбатской площади, я увидел до двухсот русских пленных солдат, из которых большая часть были ранены, что можно было заметить по перевязкам на разных частях тела и помертвелым от изнурения лицам; некоторые до того были истощены в силах, что с трудом передвигали ноги и отставали от прочих. Неприятели, составлявшие конвой, отсталых к продолжению пути понуждали ружейными прикладами и сабельными ударами; не внемля ни мольбам страдальцев и не обращая никакого внимания на болезненное их состояние. Заметив такое жестокосердное обращение, невольно подумалось мне: западные просвещенные народы, проповедующие целому миру о человеколюбии, в чем же заключается ваша филантропия? Может быть, пошли бы и дальше мои философские рассуждения, если бы они не были прерваны пинком в затылок, данным мне моим караульным за то, что я пошел, фантазируя, не по тому направлению, по какому угодно было ему…

Освоившись с горькою нашею участью, мы попривыкли к рабству, стараясь повиновением и услужливостью снискать расположение неприятелей; да и они, видя безусловную покорность нашу, начали обращаться снисходительнее, некоторые из них даже сдружились с нашим семейством.

Гвардейский капитан - итальянец, живший в соседстве с нашим домом, постоянно посещал нас почти каждый вечер, употребляя в разговоре латинский язык, более других нам известный. Итальянец расспрашивал нас о русских обычаях и более всего удивлялся рассказам о морозах и глубоких снегах, которых он никогда не чувствовал и не видывал, он никак не хотел верить, что в Москве на улицах бывает иногда на аршин и более снегу, что мы ездим на санях.

В один вечер итальянец, сидя между нашим семейством, в грустном расположении духа, долго молчал, смотря на нас, и наконец, вздохнув, сказал: «Я завидую вашей участи: хотя настоящее положение ваше бедственно, но постигшее вас несчастье вы переносите вместе и в своем отечестве; я много несчастнее вас, я разлучен с родными, удален от отчизны, лишен лазоревого итальянского неба и всегда благоухающей ароматами природы. Лет десять служу я во французской армии, находясь в беспрерывных походах по разным государствам, гоняюсь с мечем в руках за обманчивою тенью славы, которая завлекла меня наконец в ваш далекий и страшный край Севера, где, может быть, непобедимую армию Наполеона ожидают великие бедствия, среди ваших глубоких снегов, метелей и морозов. Вот, прошел уже целый месяц, как мы находимся в Москве, в которой нам был обещан Французским императором славный и выгодный пир; но до сих пор еще ничего не слышно. Русскую армию мы потеряли из вида и теперь не знаем, где она расположена. Она скрыла свои силы, не дает сражений и не просит мира, которого с нетерпением ожидает вся наша армия и сам Наполеон, чтобы выйти из затруднительного положения. Провиант и все военные запасы у нас истощились; транспорты, по обширности России, доставляются медленно, а с некоторого времени и совершенно прекратились; в завоеванных нами местах все сожжено и взять нечего. Голодная армия обносилась амуницией, солдаты ропщут, выходят из повиновения, разбегаются по деревням отыскивать пищу и там погибают от русских мужиков. Сверх того между нашими начальниками исчезло единодушие, начались раздоры, разномыслия: все бросили общую пользу и каждый думает только о себе, отчего ослабла военная дисциплина и погас дух героизма, никто ни о чем не заботится, все впали в какое-то уныние и как одурелые ждут выгодного мира. По моим понятиям, русский полководец расставил Наполеону сети, запутал его в них и хочет взять нас живьем. Увидим, как мы выпутаемся, но мне кажется, мы сидим в западне, окруженные со всех сторон русскою армией. Война, как и счастье, - непостоянна, изменчива; теперь вы наши пленники, через несколько времени мы, победители, может быть, будем пресмыкаться у ног ваших и просить о милосердии».

По уходе капитана, узнав из слышанного, что Россия не только не ищет примирения с неприятелем, но, может быть, еще ждет только удобного случая и времени, чтоб нанести ему решительное поражение, все мы начали молиться Богу и просить о даровании русскому воинству победы и одоления врагов.

Другое знакомство было приобретено мною с одним из конюхов-французов, заведовавшим чисткой и уборкой лошадей, квартировавших в доме гусарских офицеров; знакомство это завязалось через очищение навоза из конюшни, который я выметал из стойл каждое утро и вечер, получая за труды по небольшой булке белого хлеба. Впрочем, навозная дружба с конюхом едва не кончилась гибелью мне и всему моему семейству.

Вот с чего началось неожиданное происшествие: конюх полюбил меня как исправного работника, за ревностное исполнение обязанности; нередко, по окончании вечерней очистки конюшни от навоза, брал он меня с собой в гости к его ополчанам - гусарам, жившим против нашего дома, на другой стороне улицы. Приятель мой - конюх - был человек не без слабости, имел страстишку: любил поиграть в карты и именно по этому предмету весьма часто и посещал товарищей. Бывало, мой конюх едва покажет к соседям в двери нос - и начинается игра весьма значительная. Один из игроков с неизменяемою физиономиею и неподвижным взором, имея перед собой рассыпанное золото и серебро, молча держал карты в руках, укладывая их то направо, то налево. Прочие игроки, не шевелясь ни одним членом, вытянув шеи вперед, едва дыша и вперив глаза в руки метателя карт, как легавые собаки, выжидающие дичь, неподвижно сидели; но вдруг это молчание прерывалось, происходил шум: одни вскакивали с мест и били себя по лбу кулаками, другие рвали зубами карты, а в это время с неподвижной физиономией - автомат хладнокровно отгребал от каждого игрока к себе золото и серебро. Случалось и наоборот, все игравшие отгребали от метавшего карты кучи денег, сопровождая свои движения радостными восклицаниями и смехом. Понятная вещь, что они играли в банк, о котором я тогда не имел ни малейшего понятия.

С игорных вечеров, о которых я сказал, мой приятель, конюх, возвращался со мной иногда в веселом расположении духа: он беспрестанно потрепывал по своему карману, наполненному золотом и серебром, приговаривая: «Russe? Bon!» Но когда шел он из гостей молча, повесив голову, это означало, что мой камрад конюх проигрался в пух.

За неделю перед выходом из Москвы главной неприятельской армии, после вечерней чистки навоза, конюх, взяв меня с собой, пошел к соседям - гусарам. В этот раз он или из особенного расположения, или для счастья в игре, посадил меня рядом с собой. Смотря на игру моего камрада, я удивлялся, что он ни одного раза не отгребал денег от метателя карт; между тем как игрок с неизменяемой физиономией беспрестанно тащил золото и серебро от моего приятеля. Счастье закапризилось и обернулось к нему задом, он проиграл все бывшее у него. Проигравшийся конюх в порыве гнева выскочил из-за стола и, схватив меня за шею, дал кулаком по затылку такую затрещину, от которой у меня посыпались искры из глаз, и я отскочил шагов на пять вперед. Вероятно, конюх предположил, что постигшее его несчастье произошло от моего соседства. Ошеломленный дружеским подзатыльником и боясь повторения его, я бросился бежать из комнат, почесывая затылок и рассуждая о непостоянстве навозной дружбы.