Читать онлайн «Под чертой (сборник)». Страница 40

Я так много уделяю вниманию Калашникову, потому что он четче и громче выражает то, что разделяет многие выпускники советской империи. Включая калашниковский вывод: чтобы не свалиться в бездну, мы, последние просвещенные граждане, должны править железным посохом варварами-детьми. (Аплодисменты римлян).

А еще потому, что идея железного посоха – это и есть идея новейшего варварства но новом диалектическом витке, в полном соответствии со столь любимым Калашниковым Гегелем.

Я не буду даже спорить с советскими римлянами по поводу величия их рухнувшей империи: в СССР всех детей в возрасте 15 лет принудительно разделяли на овец и козлищ, и козлища (числом в половину поколения) гнались железным посохом в ПТУ. От них, вставших к станкам, никому в голову не приходило требовать чтения «Науки и жизни» и знания немецкой классической философии. Они пили свою водку, били своих детей и верили, что от взятой в руки жабы случаются цыпки. Просто сегодня те, кто раньше вкалывал бы на фабрике, оканчивают за деньги частный вуз, иезуитски именуемый «университетом» – чем попадают сразу под огонь Калашникова.

Да и как судить о просвещенности империи, где под запретом находились независимые социологические исследования, где никакой ВЦИОМ был невозможен? (Когда я в 1984-м провел социометрию в одном из псковских ПТУ, на меня тут же настучала в КГБ одна из преподавательниц – честный советский человек и абсолютная гадина…)

Но сейчас бог с ним, с СССР. Меня занимает другое.

У Калашникова и стоящего за ним трагического хора повторяется один и тот же куплет.

Под «знанием» они понимают лишь знание классическое, то есть онтологическое и энциклопедическое, составлявшее основу «образованного человека» в старой советской системе распознавания «свой – чужой». С точки зрения эволюции, тогда такое знание давало внутривидовые преимущества. «Образованные» не шли к станку и реже спивались; их призывали не в армию, а на краткосрочные сборы; самые красивые девушки, понятно, тоже были у тех, кто мог поговорить об Ахматовой, а не копаться в суппортах и шпинделях.

В нынешней ситуации универсальное знание давать преимущества перестало. Преимущества перешли к носителям знания конкретного, практичного, практического. А ну-ка, знатоки географии (и ты, Максим, тоже!) попробуйте-ка сходу сказать, какой год для вин Бордо был миллезимным – 2002-й, 2004-й или 2009-й? А ведь необходимость столкнуться с выбором вина в сегодняшней жизни куда вероятнее, чем принять участие в железнорудной добыче…

Даже если говорить о половом отборе, то легко выяснится, что описанный Есениным механизм, крутившийся еще в СССР («прыщавой курсистке длинноволосый урод говорит о мирах, половой истекая истомою»), ныне заржавел. Не непрыщавых красавиц куда эффективнее действуют не абстрактные разговоры «о мирах», а о конкретные: махнуть в отпуск на Ибицу или все же на Бали. А чтобы заработать на поездку, потребны тоже иные умения: например, знание какой-нибудь техники холодных продаж, то бишь умение уговорить немотивированного клиента (и которого «мирами» тоже не соблазнить).

Классическое энциклопедическое знание если и дает преимущества, то в узком кругу (Калашникову – среди читателей его книг, мне – среди читателей «Огонька» или зрителей). И, руку на сердце: ежедневный кусок хлеба с маслом оно еще обеспечивает, но икру уже нет (напомню, что ежедневная доступность икры в качестве показателя успешности была определена Чеховым после продаж прав на свои сочинения издателю Марксу).

Да и в глобальном плане – в плане соревнования стран и систем – получается, что конкретные знания и навыки бьют абстрактные: прискорбная неграмотность новых россиян отличнейше уживается с новейшим комфортом российским жизни, а пресловутая необразованность американских школьников (даже на фоне русских) не мешает США иметь производительность труда в 4 раза выше нашей.

Боюсь, что преимущества универсального знания вовсе не в его объеме, – хотя преимущества, несомненно, есть.

Первое – частное. Игры разума дают их носителю интеллектуальное наслаждение, по силе сопоставимое с сексуальным, и переход от дисциплины к дисциплине тут имеет донжуанский характер. Истинно вам говорю: интеллектуал уже получает награду свою.

Второе преимущество состоит в его широте и, следовательно, возможности быстрой перестройки, в гибкой реакции на изменения среды. Но тут у меня есть подозрение, что все эти компьютерные сети, коммуникаторы и гаджеты и есть перенесение гибкости мозга вовне. Собственно, это и есть внешний мозг и внешняя память, готовая к применению любым желающим.

Как интеллектуал, копаясь в своих знаниях, обращает новый вызов, то есть новый хаос мира в парадигму, формулу, структуру, модель – так и мальчик, читающий сегодня лишь твиттер да смотрящий «Каникулы в Мексике» вперемежку со «Сплетницей», преспокойненько засядет, случись на это запрос, за Жижека да Делеза, да еще и срежет на реакции Лосева-Лихачева того же Максима Калашникова, как придумавший эту реакцию философ Секацкий подрезал ею авторитеты Лихачева и Лосева… Ну хорошо, хорошо: не сразу осилит Жижека, но за Брюкнера запросто возьмется: тот доступен и без подготовки…

Так что настоящий варвар сегодня – это не юный недообразованец, а тот, кто перекрывает недообразованцу гипотетическую возможность дообразоваться. Варвары – те, кто требуют установить контроль над интернетом. Варвары – те, кто требует оградить детей от компьютера. Варвары – те, кто требует изымать книги на основании содержащегося в них «экстремизма» (это варвары из МВД загоняли в угол и загнали в гроб Илью Кормильцева с его издательством «Контркультура», проводили обыски в книжном магазине «Фаланстер» и портили кровь моим пишущим знакомым; даже меня однажды вызывали в прокуратуру – из-за интервью с Познером, в котором он назвал православие «бедой России»). Варвары – те, кто свободный обмен информацией называет пиратством и кто поддерживает 70-летний посмертный срок действия авторских прав, убийственный для живых.

Контроль над распространением информации – это и есть новое, новейшее, современнейшее варварство.

И быть погонщиком варваров с железным посохом в руке – тоже варварство. Битьем из варварского бытия не выводят – только личным примером, выдерживающим конкуренцию с другими примерами.

Прости, Максим. Отнес бы ты на помойку свой свитер, оделся бы, что ли, у Терехова в европейское платье.

Ты мне, конечно, коллега – но сам знаешь, что дороже.

2012

К городским спортсменам-любителям – персонажам скорее анекдота, чем даже комикса – прибавились новые типы, и я не в силах их определить. И это симптоматично.

В том, что я пишу, нет ни политических инвектив, ни социальных концепций, ни даже посягательств на государственный строй мыслей. Это пестрые заметки, лоскутное одеяло, – наблюдения, связанные с любительским, городским, массовым спортом. Тем, который под окнами, во дворе, в парке.

Пишу, потому что в свое время пережил резкое – как подъем переворотом – избавление от нелюбви к школьной физкультуре. И полюбил спорт во всех его видах – от джоггинга до жима. Сейчас мне под пятьдесят; я легко проплываю пару километров; катаюсь на лыжах равнинных и горных, на роликах и сноуборде, на велосипеде и коньках (на которые встал после 39-летнего перерыва: на съемках программы по сценарию нужно было сделать «ласточку» на катке, а потом упасть. И что? Позанимался с тренером, восстановил навык, пролетел, упал, поднялся). Да, еще на Атлантике попробовал серфинг – адово, доложу вам, дело.

А рос я хилым мальчиком с впалой грудью, ждавшим уроков физкультуры, как виновный пес ждет хозяина, который точно будет бить. Все эти лазанья по канату. Прыжки через «козла». В высоту «ножницами» и «перекидным» способом. Трусы-майки. Метание мяча, которое особенно ненавидел – бросал плохо, близко, с неверным замахом и пальцем в небо. Ужас и смущение раздевалок, полных животной подростковой вони, – душевых, понятно, не было. И даже в университете – дамоклов меч отчисления за несдачу зачетов на кафедре физкультуры, возглавляемой грандиозной Светланой Михайловной, героиней анекдота про звонок в ректорат из зоопарка: «Ваша Светлана Михайловна попала в клетку со львами! Надо спасать!» – «Ваши львы, вы и спасайте…»

Как я понял позднее, моя нелюбовь к физкультуре, со всеми ее нормативами ГТО, подтягиваниями на перекладине и загородными соревнованиями по лыжам в натирающих ноги жестких ботинках, – эта нелюбовь, разделяемая тьмой российских тинэйджеров и по сей день, – была ненавистью к конвейеру, волочащему твое тело сквозь ножи государственной мясорубки. Тело должно уметь бегать стометровку, преодолевать препятствие, метать гранату. Затем ее ждет военкомат, медицинская карта в голой руке, не-вы-но-си-мо постыдное ощупывание хирургом, – и вперед, призыв, армия, чтоб мясорубка перемолола тебя в котлету во славу великой кухни, то бишь ради власти старых уродов, или даже нестарых уродов, царя, генсека, президента, ради мерзейшей государственной власти с пальцами брадобрея.