Читать онлайн «Экономика мейнстрима». Страница 2

Впрочем, основная масса периферийных книготорговцев пока еще ничего не поняла. Они страшно удивляются, что такая, по их мнению, неходовая литература моментально разлетается, а детективы "зависают" на складах. И продолжают стонать, что у народа нет денег, никто ничего не покупает. А тем временем уже сложилась своеобразная сеть доставки книг по заказу непосредственно в офисы. Ребята, у которых мозгов побольше, чем у оптовиков, оперативно отлавливают элитарные издания для представителей среднего слоя, не имеющих времени на поиски нужных книг, зато имеющих деньги на оплату услуг. Этакий провинциальный аналог Интернет-торговли. При необходимости возят книги из Москвы и Питера. Так что "Казус Кукоцкого" я, в принципе, знаю, где найти, просто в этом случае он мне встанет рублей в сто - сто двадцать.

Не надо думать, будто влияние платежеспособного спроса заканчивается издателем. Нет, подобно тому как рывок тепловоза с лязгом и громом передается на всю длину состава от вагона к вагону, а потом, хоть и ослабев, бежит обратно, желания среднего класса передаются по длинной цепочке книжных торговцев, издательских редакторов и менеджеров вплоть до авторов и критиков. И толчок этот, подкрепленный хорошими деньгами, ощущают все. Хотя далеко не каждый понимает, откуда он пришел и что означает. А означает он настоятельное желание удовлетворить полный спектр запросов от остросюжетного романа и мелодрамы до самых снобистских закидонов. Естественно, потребность в качественном детективе выше, чем в сложной психологической прозе. Именно поэтому возник феномен Б. Акунина. Рассмотрим его повнимательней.

Шумный успех романов о похождениях сыщика Эраста Фандорина - явление сугубо столичное. В Екатеринбурге их худо-бедно еще покупают, но в уральской глубинке и не подозревают о существовании такого литературного героя. Книготорговцы, регулярно наезжающие из своих районов в центр за товаром, книги Б. Акунина обходят стороной, берут их редко, только под конкретный заказ с гарантией сбыта. Потому что книжки тонковаты, дороги и к тому же оформлены совершенно антирыночно. Именно так выглядит граница между книгой, претендующей на элитарность, и рядовым ширпотребом. Конечно, Б. Акунина могут читать все, но только тот, кто имеет определенный интеллектуальный запас, может оценить стиль и стилизацию, литературные аллюзии и намеки. А высокая цена служит предостережением для одной категории покупателей и подтверждением качества для другой. Ни одно издательство, печатающее детективы, ни за что не взяло бы рукопись Б. Акунина из-за ее полной провальности у обычного потребителя. Пипл это не хавает. Фандорин - это для тех, кто не читает ходовой русский детектив.

Понятно, что занимательное чтение для среднего класса должно кардинально отличаться от "массовки". И тут повышенной художественности текста и эстетского взгляда недостаточно. Герой ни в коем случае не должен быть похож на кумиров масскульта, то есть это не мент, не бандит, не афганец, не спецназовец, а представитель среднего класса - коллежский асессор, бакалавр, приват-доцент, антиквар-искусствовед, зажиточный эмигрант голубых кровей и т. п. Но ключевое значение имеет узнаваемость сюжета, угадывание цитат и образов. Автор все время словно подмигивает читателю: мол, мы-то с тобой умные люди, понимаем, что к чему. Отсюда и проистекает обязательность римейка. "Римейки - вот что сейчас нужно!" восклицает издатель Игорь Захаров в своем интервью "Книжному обозрению" (2000, № 39). Он первый сформулировал основной принцип создания элитарной беллетристики и, пока другие не расчухали, стремится реализовать его на полную катушку.

Причина популярности римейка проистекает, разумеется, не только из верных маркетинговых ходов предприимчивого издателя Захарова, первым уловившего платежеспособный толчок, поскольку сам он плоть от плоти среднего класса. Здесь есть еще одна психологическая тонкость. Вы обращали внимание, что у телезрителей бешеный успех имеют старые фильмы, виденные если не сто, так десять раз по крайней мере? А секрет простой. Включаешь "Кавказскую пленницу" и занимаешься домашними делами, отвлекаясь только на любимые сцены. Приблизительно то же самое с фильмами-римейками и такими же книгами - не надо вживаться в сюжет, вникать в частности и взаимоотношения героев. Конечно, это попахивает клишированием, но это не грубая плебейская штамповка, где тоже сплошные римейки других шаблонных боевиков, а эстетская игра для понимающих.

Тотальная игра в римейки, надо полагать, продлится недолго. Это, конечно, самый легкий способ быстро заполнить заждавшийся рынок, но, с другой стороны, все приедается, да и набор произведений, пригодных для перелицовки, не безграничен. Вполне вероятно, что римейк оформится в некий жанр, в определенной мере канонизируется и займет свое место где-то между пародийным боевиком и интеллектуальным детективом, которые тоже пока жанрово не оформились. Однако появление их неизбежно, поскольку средний класс хочет иметь все.

Процесс сближения возможностей литературы и потребностей среднего класса идет весьма активно. Критика это заметила, и в широкий оборот уже вошел термин беллетризация. Причины этой самой беллетризации никто особенно не ищет, просто фиксируется явление, возникшее как бы само собой. В крайнем случае может быть употреблен какой-нибудь задубелый оборот вроде требования времени или социального заказа, ничего конкретно не означающий. Я думаю, настала пора отбросить эти старопрежние эвфемизмы и прямо назвать главную причину - платежеспособный спрос среднего класса. Между тем процесс не столь прост и однозначен. На самом деле беллетризация, вроде столба пара над кипящим котлом, - всего лишь наиболее заметная составляющая глобальных перемен в мейнстриме, вызванных не только влиянием платежеспособного спроса, но и глубокими внутренними причинами.

Считается, что вся современная литература делится на две части: мейнстрим и литературный ширпотреб. При этом все, что не подпадает под категорию чтива-ширпотреба, автоматически относится к мейнстриму. Принцип разделения простой: не печатают в коммерческом издательстве - значит, серьезный писатель. В результате в одной компании оказались и мастера, и графоманы, и эпигоны всех мастей, и имитаторы, и крепкие ремесленники, и авторы одной книги - о самом себе, и так далее. Новое поколение пишущих, явившееся в конце 80-х, агрессивное, честолюбивое и сметливое, в общем, полный аналог лучшим представителям делового среднего класса, как и всякое поколение до него, принялось воевать за место на Парнасе. А поскольку пробиваться трудом и талантом - долго, то поколение, в полном соответствии с платежеспособным спросом на революционное искусство эпохи постперестройки, начало свергать старое, расчищая место для себя. Происходило размывание критериев, звучали утверждения о конце литературы, а постмодернизм объявлялся вершиной всего. В общем, за десять с небольшим лет произошло много забавного, нелепого и печального, что и привело к закономерному и неизбежному итогу: настала пора окончательно и бесповоротно размежеваться. Даже теремок в народной сказке рассыпался, когда в него набились все, кому не лень, а уж братство пишущих (пишущая братия) никогда не было монолитным. Новые литературные премии, особенно Букер с его долговременной интригой и списками претендентов, усилили внутрилитературную соревновательность. Произведения начали сравнивать, рецензировать и привлекать к ним внимание общественности. Оказалось, пишут много и даже иногда очень хорошо. О постмодернизме сразу забыли. На свет божий стали возникать авторы "Волги" и "Урала", в прежние времена так бы и заглохшие в провинции. Одни репутации рушились, выстраивались новые, более устойчивые. Стала складываться новая иерархия литературных ценностей, где имеются верх, низ и середнячки. Начался процесс расслоения мейнстрима. И платежеспособный спрос на беллетристику послужил мощным катализатором. Сейчас уже можно говорить о двух течениях мейнстрима - беллетристике и сложной прозе. Происходит дистанцирование спешащих к коммерческому успеху беллетристов и немногочисленных авторов сложной прозы. При этом инициатива принадлежит именно беллетристам, которым надо не только капитал приобрести, но и невинность соблюсти. То есть остаться элитарной литературой. Поэтому беллетризация подается не как упрощение, а как развитие современной прозы, переход ее на новый, более высокий уровень.

Мы становимся свидетелями очень интересной борьбы со сложной прозой. Она будет объявлена устаревшей, отсталой, в лучшем случае - филологической, то есть интересной только узкому кругу специалистов и страшно далекой от народа. Авторов ее зачислят в графоманы и эпигоны сложных предшественников, обвинят в разрушении сюжета и в презрении к читателю, чтобы от них шарахались и эти самые читатели, и издатели, и толстые журналы, взявшие курс на беллетристику. Главной силой в войне с немногочисленными сложными писателями станут газетные критики из деловых СМИ. Это их работа отстаивать интересы среднего класса, служить для него направляющей и организующей. Порезвятся они от души. А поскольку беллетристика крепко воцарится на книжном рынке, сложным перестанут давать литературные премии и говорить о них добрые слова. Появится иллюзия, будто с ними покончено. Беллетристика, сохранив статус элитарной прозы, станет процветать, а критики изобретут дюжину изящных эвфемизмов, вызывающих улыбку у людей понимающих. Например, мне очень понравилась формулировка А. Архангельского: "...он (стиль. - В. М.) не мешает действию как бы течь сквозь повествование, он опрозрачнен до незаметности, он невесом". Это о "Последнем коммунисте" В. Залотухи ("Известия", 2000, 5 октября).