Читать онлайн «Театр Плавта, Традиции и своеобразие». Страница 2

Внимательный читатель тотчас заметит и другую странность. Действие всегда происходит в греческих городах той эпохи, после которой ко времени написания плавтовских комедий минуло уже более ста лет. Герои Плавта живут по греческим законам, справляют греческие празднества, едят и пьют по-гречески. Однако сплошь и рядом мелькают чисто римские детали: упоминаются латинские божества (Либер, лары), обыгрываются подробности римского правового уклада; (прямое указание в "Псевдоле" на Плеториев закон, оговаривающий; права несовершеннолетних при заключении ими деловых соглашений), нередко какой-нибудь афинский или фиванский персонаж давних времен недвусмысленно намекает на современные Плавту римские события и лица. Обескураживающая смесь элементов двух совершенно! разных культур и эпох заставляет нас предполагать в авторе легкомыслие, чрезмерное даже для комического поэта: кого же наконец мы видим на сцене этого театра? Плавт как будто смеется над нашим недоумением: в середине комедии "Куркулион", действие которой происходит в Эпидавре, на сцене появляется Хораг костюмер, долго и забавно перечисляющий, каких негодяев можно встретить в разных кварталах Рима.

Для того чтобы верно понять и оценить достоинства такого древнего и своеобразного феномена, каковым является театр Плавта, необходимо прежде всего иметь представление об обширнейшей, внутренне закономерной литературной традиции, послужившей ему источником и мизансценой. Для этого мы должны перенестись в Грецию эллинистической эпохи.

Вырождение в IV в. до н. э. староаттической комедии, первобытно-народный характер которой позволял непринужденно сочетать злободневную остроту с невероятными фантасмагориями и забавлять требовательного зрителя фейерверком изящного и вместе с тем непотребного остроумия, вызвало необходимость нормализации сценического искусства и создания некоего свода правил, по которым должна была строиться новая драма. Отцом литературоведения явился Аристотель, дело которого продолжили его ученики - перипатетики во главе с Теофрастом. Та часть "Поэтики" Аристотеля, в которой речь, по всей видимости, шла о комедии и ямбографии, не сохранилась, но, анализируя трагедию, философ делает одно попутное предварительное замечание об интересующем нас виде искусства: "Комедия же, как сказано, есть подражание людям худшим, хотя и не во всей их подлости: ведь смешное есть лишь часть безобразного. В самом деле, смешное есть некая ошибка и уродство, но безболезненное и безвредное; так, чтобы недалеко ходить за примером, смешная маска есть нечто безобразное и искаженное, но без боли". (Перевод М. Гаспарова.) Вполне возможно, что комедия, соответствуя представлениям Аристотеля о театре вообще, должна была, подобно трагедии, стать инструментом очищения и исправления нравов, причем главным также мог явиться переломный момент в мировосприятии героя, предрасположенного к нравственному поведению и обращающегося к нему под влиянием того или иного поворота событий.

О том, как положения философии Аристотеля воплотились в последующей литературной практике, нам было довольно трудно судить до того момента, пока в 50-х годах XX века не был обнаружен папирусный свиток с полным текстом пьесы Dyskolos ("Угрюмец", "Мизантроп"), автор которой Менандр (ок. 342-293) был признанным корифеем новоаттической комедии и последователем Теофраста. Главный персонаж этой пьесы - неестественно мрачного нрава старик-крестьянин Кнемон не вызывает неприятного чувства, так как его тяжелый характер определяется ложным принципом: Кнемон считает каждого человека заведомо непорядочным и питает отвращение ко всем, кто не добывает себе пропитания тяжелым трудом. Ошибочность его взглядов исправляет стечение обстоятельств. Старик оказывается в колодце, и выручает его в конечном счете богатый юноша, принадлежащий к той самой золотой молодежи, которую угрюмец так ненавидел. Старик после этого полностью меняется, в результате чего юноша-спаситель немедленно получает руку любимой девушки - дочери Кнемона, а финал окончательно восстанавливает справедливость: неимущий сын нашего исправленного и подобревшего консерватора обретает нечаянное счастье с сестрой своего богатого приятеля, ставшего ему зятем.

Менандр с его несколько скучной, хотя и психологически выдержанной комедией характеров превозносился небольшой образованной частью публики и заслужил особенное признание уже после смерти. Гораздо большей популярностью на сцене новоаттического театра пользовались его старшие современники Филемон и Дифил, комедии которых до нас не дошли, и мы можем судить о них лишь по отрывочным сведениям позднейших писателей. Интерес современников к драматургии этих авторов, очевидно, становится понятным, если принять во внимание новизну для комедии интриги того времени. Самые наглядные образцы произведений, в которых главную роль играют хитросплетения сюжета, дает нам другой эллинистический жанр - роман, также имевший большой успех. За редким исключением авторы романов выводят перед нами безликих героев, которые могут быть скорее охарактеризованы как некие сюжетные единицы в сложном пасьянсе различнейших драматических событий. Оживить действие призван целый набор романтической мишуры: свирепые разбойники и богатые инкогнито, стихийные бедствия и колдовство окружают ослепительных (заметим - непременно скромных и несчастных) красавиц и их пылких, но робеющих рыцарей. Путем совершенно невообразимых комбинаций роковые дама пик и туз треф в конце концов попадают на подобающее место в колоде, никто не обижен, он и она, естественно, соединяются и живут счастливо до самой смерти. (Комедия в отличие от романа не осмеливалась вывести на сцену свободную афинскую девушку иначе, чем в ореоле целомудрия и с успехом заменила ее не менее несчастной и скромной... продажной женщиной, страдающей в лапах подлого сводника.) Подобная литература, конечно, представляет для нас образчик дурного вкуса, но и авторы, и читатели таких книг все же заслуживают снисхождения: жанр приключенческого романа и приключенческой комедии поражал, повторяем, своей новизной; волшебное превращение жалких бедняков в сказочных вельмож завораживало и отвлекало от будничных забот, и главное: дальнейшее развитие этого жанра, попавшего, как и прочие, в копилку римских литературных образцов, явилось благодатной почвой для гениальных вариаций Петрония и Апулея и на тысячелетие вперед определило ход литературного процесса во всех странах мира.

Мы остановились на основных чертах греческой комедии характера и интриги. Перед нами, таким образом, предстают болванки плавтовских пьес, бытовавшие в латинской обработке под именем паллиаты, комедии греческого плаща - паллиума (позднее появляется и тогата, комедия римского плаща тоги). Паллиату ввел в обиход за поколение до Плавта тарентийский грек Ливии Андроник - зачинатель римских литературный традиций, от громоздких и объемистых, по большей части переводных сочинений которого заботливые грамматики сохранили 82 стихотворных строчки. В чем же отличие Плавта от Менандра, Филемона, Дифила, уже совсем неизвестного Демофила, от других многочисленных комедиографов (мы знаем 160 имен!) и, наконец, от плоских латинских подражателей, наводнявших сцену до и после него, уже под его маркой, и заслуженно позабытых впоследствии?

Комедия Плавта "Грубиян", названная по прозвищу деревенского раба, появляющегося только в двух сценах вместе с городской служанкой Астафией, рисует нам весьма забавную и примечательную метаморфозу. В первой сцене с Грубияном его неотесанность выливается в прямое хамство, причем в конце раб недвусмысленно дает понять, что хамит служаночке не из любви к искусству, но презирает ее, как и ее хозяйку, за то, что они выманивают у неопытных юнцов отцовские денежки. Иногда Грубиян вставляет в свою ругань деревенские словечки, а Астафия смеется над его простотой, впрочем, довольно осторожно такой может и укусить. Содержание комедии совершенно не зависит от этих сцен: центральной фигурой является гетера Фронесия, влюбленная в юношу Диниарха, но стремящаяся также заработать на любвеобилии других поклонников. Контраст доплавтовского смысла этой комедии характера с разбираемым нами вариантом демонстрирует второй диалог Астафии и Грубияна:

А. Чего ты хочешь?

Г. Жду, с тобой бы чмокнуться.

Приказывай, вели, чего захочется,

Я новый весь, характер старый бросил прочь,

Любить могу и даже девку взять себе.

А. Приятно слышать. А скажи, имеешь ли

Ты...

Г. Портмонет, сказать ты хочешь, может быть?

А. Да, да, ты ловко понял, что хочу сказать.

Г. Эй ты! С тех пор, как в город часто я хожу,

Болтливым стал я, подлинным присмешником.

А. Ну что за слово! Хочешь, может быть, сказать

Насмешником?

Г. Присмешником - не то же ли?

А. Пойдем со мной, дружочек.