Читать онлайн «Взгляд сквозь столетья». Страница 3

Г. Честертону принадлежит остроумное замечание о том, что, размышляя о прошлом, мы постоянно рискуем столкнуться с нашими ожившими предками, поэтому нам гораздо приятнее и безопаснее мечтать о неизвестном будущем. В этом высказывании очень точно схвачена существеннейшая черта исторического мышления Нового времени, нашедшая свое отражение и в современном определении литературной утопии как "художественного произведения, содержащего воображаемую картину будущего общества".

Эта черта состоит в понимании истории как необратимого закономерно-поступательного процесса. Истоки этой идеи лежат в возрожденческой культуре, в наиболее позднем и законченном виде она выразилась в эволюционной теории XIX века. Эволюционизм (понимаемый нами в таком широком смысле) диктует свои условия и будущему, ограничивая сферу неизвестного в нем тем или другим пониманием настоящего, к которому, в свою очередь, относятся как к исторически неизбежно сложившейся действительности. Такое отношение к историческому процессу лежит в основе и современной фантастики, тех методов, которыми она пользуется, наряду с прогностикой, футурологией и другими науками о будущем. Например, метода экстраполяции, то есть мысленного продолжения какой-либо тенденции в будущее в соответствии с ее внутренней закономерностью.

"Семена желанного будущего заключены в действительности настоящего" так выразил эту мысль в 1830 году критик и философ И. В. Киреевский.

Свой вариант предложил Одоевский: "История Природы есть каталог предметов, которые были и будут. История человечества есть каталог предметов, которые только были и никогда не возвратятся. Первую надобно знать, чтобы составить общую науку предвидения, - вторую для того, чтобы не принять умершее за живое".

И даже Ф. В. Булгарин - писатель, далекий от сколь-нибудь серьезной философии, - писал в предисловии к своей утопии "Правдоподобные небылицы, или Странствования по свету в двадцать девятом веке" (1824): "...Я основываюсь на начальных открытиях в науках, предполагаю в будущем одно правдоподобное, хотя в наше время несбыточное".

Но это было уже в XIX веке. Отношение к прогрессу в XVIII веке было несколько иным. Большинство демократов этого времени (Руссо, Радищев и др.) видели идеал человеческого общества не в будущем, на конечном этапе развития цивилизации, а в прошлом, патриархальном "золотом веке", когда человечество жило по нормам "естественных" отношений. Цивилизация же, исторический прогресс разрушили эту гармонию, исказили образ от природы доброго, идеального "естественного" человека. (Этот патриархальный идеал в XIX веке отстаивал, например, Толстой.) Просветители XVIII века верили, что человечество само сможет отказаться от заблуждений цивилизации, от "тягости порабощения", стоит ему только открыть эту разумную истину. Поэтому-то слову, "вещанию истины" и придавалось такое большое значение. Именно оно должно было разрушить несправедливый мир и вернуть людей в царство социальной гармонии, свободы и братства.

По существу, все русские романы-утопии XVIII века - это своеобразные "уроки царям", как нужно править, чтобы общество жило истинной жизнью. "Истина" могла выступать и в прямой программной форме книжечки "уставов законных и гражданских", как в псевдогреческих романах Ф. Эмина, и символически, как в масонских утопиях М. М. Хераскова. С точки зрения этого идеала и предлагалась сатирическая картина "повреждения нравов" в современном обществе, зрелище поучительное и поучающее. Наиболее известным примером подобного рода может служить фантастический сон с явлением Истины из радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву" (глава "Спасская полесть").

Но, пожалуй, самую развернутую картину идеального общества дал в своем "Путешествии в землю Офирскую г-на С... шведского дворянина" М. М. Щербатов - "едва ли не самый замечательный идеолог русского дворянства XVIII века", по определению Г. В. Плеханова.

Своему поколению он стал прежде всего известен как историк. Пятнадцать книг щербатовской "Истории России" - крупнейший памятник русской исторической мысли XVIII века, во многом сохранивший свое значение по сию пору.

Всесторонне образованный человек (в его библиотеке было более 15 тысяч книг), крупный общественный деятель, блестящий оратор, Щербатов был одной из самых заметных фигур в Комиссии Нового Уложения; острый публицист - его знаменитый памфлет "О повреждении нравов в России" был впервые напечатан Герценом в Лондоне в 1856 году - Щербатов во главу всей своей разнообразной деятельности ставил Россию, судьба которой интересовала его как в прошлом и настоящем, так и в будущем. Много выше иметь в своих речах "некоторое нетерпение и чувствительность", "нежели забыть отечество, не быть чувствительному к тягостям ближнего, лгать из лести и подло раболепствовать", - писал он.

"Путешествие в землю Офирскую..." - основное утопическое сочинение Щербатова [По свидетельству исследователя творчества Щербатова И. А. Федосова в архиве писателя сохранился набросок еще одной утопии: "Путешествия в страны истинных наук и тщетного знания". ]. Это произведение содержит рассказ об идеальном Офирском государстве, или, говоря точнее, о будущей России, и о том благоденствии, которое ее ожидает, если она примет к сведению утопические рекомендации Щербатова.

Топография "земли Офирской" совершенно прозрачна - она составлена из небольших переделок русских названий: Квамо - Москва, Перегаб - Петербург, Невия - Нева, Голва - Волга и т.д.[ Подробный список расшифрованных офирских Н. Д. Чечулин. Русский социальный роман XVIII названий см. с кн.: века. Спб., 1900, с. 7. ]. Точно соответствует русской и офирская история.

Во всяком случае, на том ее этапе, когда, по словам офирского жителя, "было и у нас повреждение нравов...". Рассказ о нем заключает собственные мысли и оценки Щербатова политики русских монархов и в первую очередь деятельности Петра Великого.

Щербатов признает большие исторические заслуги Петра (в утопии Перегоя), его роль в просвещении России. Перегон "первый учредил познания наук и военного искусства", рассказывает офирец. Но "после победоносной войны с Дысвами (шведами)" офирский император принялся за реформы "противу чаяния и противу естества вещей", которые нанесли государству огромный вред.

Так, он перенес офирскую столицу из древнего города Квамо в Перегаб. Мудрыми офирцами (читай: самим Щербатовым) сразу же "примечены были следующие злы", проистекшие от этого. "Злы" рациональные критики свели в систему и тщательно пронумеровали. Здесь перечисляются и "отдаление государей от средоточного положения своей империи", и "близость к вражеским столицам"; следствием "отдаленности вельмож от своих деревень" стало забвение, "что может тягостно быть народу" - "вопль народный не доходил до сей столицы"; сами дворяне "единый двор отечеством своим стали почитать, истребя из сердца своего все чувства об общем благе". Те обвинения, которые офирцы предъявляли своему императору, Щербатов прямо от своего имени высказывал в многочисленных статьях о Петре ("Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Великого" и др.), в известном "Прошении Москвы о забвении ее", написанном в форме письма к Екатерине II. Многие щербатовские положения были развиты впоследствии славянофилами, также полагавшими корень зла российской государственности в развитии идей, заложенных Петром Великим.

Но в утопической Офирии в отличие от реальной России политический перелом не заставил себя ждать: страна вернулась к самобытным началам, столица переехала назад в Квамо, общество стало жить по новым идеальным законам. Реформы, если они и проводились, строго соответствовали народным нуждам, были постепенны и разумны. Одна из главных забот офирцев планомерное созидание собственного благоденствия: в стране развиваются ремесла, торговля, строятся новые города.

Судя по всему, проблема рационального градостроительства вообще сильно занимала Щербатова. В ней, так же, впрочем, как и во всем остальном, он выступил против "скороспелости правительственных мероприятий, вытекающих из ложного понятия о силе единоличных распоряжений": "Не от воли государя или правительства, - говорил Щербатов, - зависит соделать город, но надлежит для сего удобность места, стечение народа и самый достаток жителей". Он даже предлагает сеть городского расположения с расчетом доехать до каждого города за дватри дня из любой точки страны. Этому разумному подходу, учитывающему разнообразные экономические факторы, прямо противоречила "градостроительная горячка, охватившая правительство Екатерины и внушенная планом императрицы создать из русского мещанства "третье сословие" на западноевропейский манер (А. А. Кизеветтер).

"Здравый утопизм" Щербатова по этому вопросу историки уже давно сопоставляют с воистину фантастическими городскими прожектами Потемкина. Вот, например, отрывок из "плана" Екатеринослава, представленного Потемкиным. В городе должны быть построены: "...храм великолепный, судилище, наподобие древних базилик, лавки полукружием... пропилеи с биржею и театром посередине, фабрика суконная и шелковая, губернаторский дом во вкусе греческих прелестных зданий, университет купно с академией музыкальной..." По мнению автора проекта, "жители потекут сюда во множестве с избытками своими... и многие, увидев знаменитость нового города, возжелают учиниться жителями его". Но на деле происходило иное: города, построенные по потемкинским проектам, должны были заселяться "огородниками", перевезенными административным порядком из других мест обширной России.