Читать онлайн «Литературный гид: 1968». Страница 8

Стремление к переменам назревало и внутри общества, настаивавшего на либерализации системы и восстановлении основополагающих гражданских свобод. Требования эти были отчетливо сформулированы в конце июня 1967 года на IV Съезде Союза чехословацких писателей, на котором Павел Когоут потребовал упразднить цензуру, а Людвик Вацулик произнес знаменитую речь о взаимоотношениях гражданина и власти.

«Думаю, мы довольно хорошо — и быстро — поняли, что без изменений политической системы никакие экономические реформы не подействуют. Однако, в свою очередь, без экономических реформ не будет демократии», — объявил Венек Шилган, экономист и один из ярких деятелей Пражской весны.

Символом нового курса стал словацкий политик Александр Дубчек, в январе 1968 года избранный на пост первого секретаря ЦК Коммунистической партии Чехословакии. Поначалу Москва даже была довольна: Дубчек прожил 13 лет в СССР, закончил Высшую партийную школу ЦК КПСС. Однако уже в марте 1968-ro советское руководство выказало обеспокоенность развитием ситуации в стране. Дубчек получил первое предупреждение: Советский Союз не допустит отделения Чехословакии. Однако, несмотря на непрекращающееся давление, Кремлю не удавалось убедить чехословацкое руководство остановить процессы, которые летом 1968 года воспринимались Москвой исключительно как контрреволюционные. Сутью их было: установление свободы слова, стимуляция социальной активности, реабилитация политзаключенных, регистрация новых, независимых от коммунистической партии, движений. И хотя партийные лидеры согласились с требованиями Москвы усилить контроль над СМИ, исключить «ненадежные элементы» из руководства и запретить политические организации, военного вторжения в Чехословакию все это предотвратить не смогло.

Сейчас многие считают, что советское общество в большинстве своем воспринимало события Пражской весны как нечто далекое и напрямую его не касающееся. Будто бы август 1968 года был всего лишь эпизодом в истории Восточного блока, лишний раз подтвердившим доминирующую позицию Советского Союза.

Действительно, так может показаться, особенно при сравнении с Венгерской осенью 1956 года. Говоря языком той эпохи, чехословацкая контрреволюция была подавлена оперативно, всего-навсего за один день и без больших потерь. Инициатору операции — Советскому Союзу — удалось также свести к минимуму распространение «нездоровых» взглядов в соседних государствах и тем самым зарубить на корню «моральное разложение лагеря мира».

В российском обществе до сих пор нет единства по отношению к Пражской весне. Оно скорее склоняется к версии советской пропаганды, чем к объективной оценке тогдашней ситуации. По данным опроса, проведенного «Левада-Центром» в феврале 2008 года, лишь 28 % респондентов имели тогда представление об августовских событиях. При этом треть опрашиваемых знала о них из сообщений советских СМИ. Пражской весне тогда сочувствовали 7 % респондентов, 25 % сообщили, что поддерживали политику советского руководства.

Даже непосредственные участники интервенции неоднозначно оценивают известные им не понаслышке события. Йозеф Коуделка — выдающийся чешский фотограф, автор всемирно известных снимков августовского вторжения, рассказывает, как некий ветеран в разговоре с ним утверждал, что они приехали в Прагу защищать социализм от сексуальной революции. Автору этих строк бывший военный, служивший в десантных войсках, с недоумением жаловался, что во время проведения операции чехи плевались в солдат, хотя, по его словам, русские пришли их защитить.

Отработанный механизм советской пропаганды набирал обороты. На бесконечных собраниях политруки на разные лады повторяли одно и то же: «обострение международной ситуации», «враги социализма», «контрреволюционеры», «агенты мирового империализма» и т. п. Подобные лозунги ложились на благодатную почву массового неведения среди солдат, готовящихся пересечь государственную границу. Для большинства из них знания о Чехословакии ограничивались отрывочными сведениями из школьной программы или сообщений советских СМИ. До сих пор лейтмотив воспоминаний участников той военной операции: «Мы не рассуждали, мы пришли выполнить приказ». Или: «Мы шли в неизвестность». Степень непонимания происходящего дошла до того, что кое-кто всерьез полагал, будто находится в Германии!

И все же нельзя рассматривать события только под этим углом. Миф о российском неведении и отсутствии интереса к Пражской весне разрушает книга «Вторжение 1968. Русский взгляд» Йозефа Паздерки (Институт по изучению тоталитарных режимов, издательство Торст, Прага, 2011)[14]— бывшего корреспондента Чешского телевидения в Москве и специалиста по русско-чешским отношениям. Как пишет автор, «именно кратковременное очарование русских Пражской весной стало главной темой книги. Это <…> попытка уловить русские настроения, эмоции и мнения о Пражской весне и ее насильственном конце». Сборник показывает: русским сейчас есть что сказать о все еще кровоточащей чешской ране, происходившее не было всего лишь локальным процессом на западной границе социалистического лагеря, корни советской «оттепели» и Пражской весны восходят к одному источнику. «Была жизнь до 21 августа — и после 21 августа 1968-го. Это год нашего самоопределения. Этот день прямо или косвенно обозначил судьбы многих людей», — не случайно именно эта фраза историка и правозащитника Арсения Рогинского открывает книгу. Молодежь обеих стран уловила дуновение ветра перемен и пыталась найти опору для грядущих преобразований: «И у русских была своя весна’. Она пришла раньше, протекала сложнее и де-факто открыла двери нашей пражской».

Уже эти выдержки из введения подталкивают к переосмыслению событий августа 68-го. Во многом мы (здесь я говорю как о чехах, так и о русских) привыкли к черно-белой трактовке вторжения. Йозеф Паздерка демонстрирует, насколько такая трактовка поверхностна, предоставляя слово как участникам интервенции, от солдата-десантника до генерала, так и работавшим в Праге советским журналистам и простым русским, по разным причинам находившимся тогда в Чехословакии. Дает возможность читателям заглянуть в рассекреченные советские документы и узнать, как ситуацию рассматривало посольство СССР в Праге и спецслужбы КГБ.

Особое место уделено реакции советскогороссийского общества на пражские надежды и их пресечение. Завершают книгу интереснейшие отрывки из дневника зоотехника Эльвиры Филипович-Птаковой, в которых отражены не только ее личные впечатления от вторжения, но и отношение чехов к русским после рокового августа — та странная, глупая и горестная ситуация, в которой оказались русские, буквально за одну ночь превратившиеся для чехов и словаков из друзей в оккупантов.

Бесспорно ценнейший материал сборника — частные высказывания современников событий и сравнение их взглядов. «Что касается политической атмосферы в Праге, я быстро понял, что являюсь свидетелем исключительных событий, — говорит в интервью автору книги Владимир Лукин, в 1965–1968 годах старший референт пражской редакции журнала „Вопросы мира и социализма“. — Мы ощутили надежду и связь с процессами, которые происходили в СССР… Уже с подростковых лет мы не любили Сталина, мы хотели больше свободы и демократизации системы, хотя бы и в хрущевской версии, то есть „больше социализма“, что имело много общего с лозунгом „социализм с человеческим лицом“».

Оптимистический взгляд на чехословацкие реформы можно найти и у других героев книги. Владлен Кривошеев, корреспондент «Известий», находившийся в Праге одновременно с Лукиным, утверждает, что социализм Дубчека имел человеческий облик во всем, включая отношение коммунистических элит к простым гражданам.

Практически одинаково работавшие в Чехословакии русские вспоминают о страхе перед военным вторжением, а вернее о подавлении подобных мыслей. И Кривошеев, и Лукин осознавали опасность использования силы, но ни один из них до последнего момента не верил, что Советский Союз примет такие меры. «Я был наивен: пока в Праге не появились танки, был уверен, что ничего подобного не произойдет. Я мог себе представить, что Москва еще больше увеличит давление, усилит закулисную борьбу, но нечто подобное — нет», — объясняет Владимир Лукин. В его словах отразилась вера в десталинизацию советской заграничной политики, сохранившаяся даже после снятия Хрущева с поста генерального секретаря, и надежда, что «разрядка» относится не только к советско-американским отношениям, но и к отношениям внутри Восточного блока.

Открыть путь к сердцу и разуму «оккупанта» поможет анализ трех различных точек зрения на процесс военного вторжения. Борис Шмелев добровольно вступил в ряды элитных десантных войск, Эдуард Воробьев и Павел Косенко были профессиональными военными. Их опыт и восприятие вторжения «союзных армий» в Чехословакию различны. Свою роль здесь, конечно, играет служебный статус, но также способность давать оценки, выйдя за рамки военной субординации с ее правилом: приказ не обсуждается, приказ выполняется.