Читать онлайн «Мгновения героизма». Страница 2

Уже тогда определились первые два источника, питавшие творчество Короленко темами и образами. Рассказы в первой книге как бы делились на две группы: украинские и сибирские.

Как Гоголь, Короленко пришел в русскую литературу с земли Украины, с детства впитав ее краски и звуки, легенды и песни, выработав умение выразить в русском слове богатство, музыкальность и лиризм украинской народной культуры. "Лес шумит", "В дурном обществе", потом "Слепой музыкант", "Ночью", "Судный день" - многое в этих и других произведениях пришло из воспоминаний детства писателя.

Совсем иной колорит у сибирских рассказов и очерков. Немало было встреч у Короленко с ямщиками, станционными смотрителями, поселенцами, бродягами, крестьянами - сибиряками коренными и пришлыми, переселившимися в Сибирь по своей воле и пригнанными, сосланными... Их рассказы, услышанные в юртах, избах, на постоялых дворах, в поездках, а то и в тюремных камерах, наполняют страницы первых произведений писателя. Еще раз Короленко вернулся к сибирским воспоминаниям в конце 90-х - начале 900-х годов, когда были написаны новые произведения сибирского цикла.

Третьим жизненным источником, образовавшим еще одну группу художественных произведений Короленко, стали Волга и обширный приволжский край. Прожив более десяти лет в крупном волжском городе, Короленко исходил и изъездил то пешком, то в лодке или на пароходе заволжские леса, берега Ветлуги, изучил и описал жизнь приокских кустарей и керженских раскольников, купцов и мещан в маленьких захолустных городишках и крестьян, великорусов и представителей народностей Поволжья. Для Короленко Волга - "колыбель русского романтизма", ее берега еще помнят походы Разина и Пугачева. И раздумья о прошлом, настоящем и будущем русского народа слышатся в рассказах "Река играет", "За иконой", "На затмении", "В облачный день", "Художник Алымов"...

Были и еще путешествия, поездки, давшие и место действия, и сюжеты новым произведениям Короленко: в Америку в 1893 году на Всемирную выставку (самым крупным из завершенных произведений Короленко стал рассказ, а по сути, целый роман о скитаниях украинского эмигранта-крестьянина "Без языка"), на реку Урал, за материалами для романа о Пугачеве, так и не завершенного, на Дунай к казакам-некрасовцам, в Крым...

Так складывался мир художественной прозы Короленко.

Заявив свои темы, произнеся новое слово, он по-своему продолжил традиции русской литературы XIX века и мировой литературы и первым сказал многое из того, что потом вошло в литературу следующей эпохи, прежде всего в творчество Горького.

Уже в "Чудной", одном из самых первых произведений Короленко, когда он еще не мог не осваивать чужой опыт, во многом проявилась эта оригинальность писательской позиции, его художническая самостоятельность. Создавая этот рассказ в самой неблагоприятной обстановке общей тюремной камеры, Короленко спешил прояснить для себя некоторые важные вопросы, ответить на сомнения, с которыми столкнулись он и его товарищи.

Рассказ, при внимательном чтении, допускает по крайней мере не единственное толкование его смысла. Увидеть в нем прославление несгибаемой революционерки верно, но недостаточно.

Портрет героини, "политички" Морозовой, действительно замечателен. Непреклонность, которая не ищет ни сочувствия, ни уступок. Только презрение к врагам-жандармам, доходящее до брезгливости. Видеть во враге человека ("Ведь и враг тоже человек бывает...")? Нет! Это книжный гуманизм, он сродни равнодушию, а что страшнее равнодушия для настоящего борца!? Пусть товарищи упрекают ее в фанатизме, сектантстве - она не пойдет ни на малейший компромисс, не даст никому отнестись к себе с жалостью. "Уж порода такая: сломать ее... можно... Ну, а согнуть - сам, чай, видел: не гнутся этакие".

Такими же бескомпромиссными представали революционеры 70-х годов в тургеневском стихотворении в прозе "Порог", на картине Репина "Отказ от исповеди".

Короленко как художник (а не проповедник, не пропагандист) понимает, что сила портрета такого человека - в освещении, в фоне. Резкость достигается контрастом. Для героини все "просто" (мы "люди простые. Враги, так враги, и нечего тут антимонии разводить. Ихнее дело - смотри, наше дело - не зевай"). Короленко же показывает, что осложняет картину и, соответственно, жизненную ситуацию.

Остальные ссыльные, товарищи Морозовой, ее единомышленники, в главном не доходят до крайности ее позиции. Под конец рассказа приберегается эпизод со старушкой матерью.

Это - тургеневский мотив, напоминающий о взаимоотношениях Базарова со своими стариками. Тут та же молодая безжалостность - и затаенная любовь, скрываемая за грубоватостью, размолвками. И то же родительское непонимание истинной сути дела детей, но гордость за свою "голубку".

Более же всего заставляет задуматься о бескомпромиссности главной героини основной художественный прием, примененный Короленко в "Чудной". Если бы среди врагов Морозовой были только такие, как унтер-офицер Иванов, негодяй, бесчувственный и злой мучитель, как костромской полковник и сибирский исправник, это лишь укрепляло бы ее "простой" взгляд на вещи. Но тут есть рассказчик, тогда совсем молодой, а сейчас умудренный жизнью жандарм Гаврилов. И читатель видит то, чего не дано увидеть и понять героине. Гаврилов выполняет обязанности по службе аккуратно, основательно, не видя до поры до времени ничего страшного в своей службе, и есть в этом что-то от его крестьянского умения впрягаться во всякую работу. А другая черта истинно народного характера Гаврилова - его чувство правды, понятие о справедливости. Потому-то так захватывает, тревожит его воображение встреча с "чудной". Все в ней непонятно, все против его, крестьянской логики, его "здравого смысла". Так непонятны были и крестьянскому уму Санчо Пансы поступки Дон Кихота, казавшиеся по всем признакам безумными. А были те поступки рыцаря без страха и упрека не безумными, а дерзновенными.

Гаврилов до конца остается со своей непонятной, тревожащей тоской. Это не просто признание силы своего противника. Тут именно человеческая реакция, тяга человека к свету и правде, как бы далеко жизнью своей он ни был отделен от света и правды. Много ли значат такие проблески человечности в эпохи схваток, размежевании? Героиня не замечает в Гаврилове человека; Короленко видит в этом ошибку, но не просто ее личную. Сам озадаченный не понимаемой им "барышней", Гаврилов, по мнению автора, не подозревая того, задает загадку таким, как она.

Короленко-художник сделал все, чтобы светом высшей справедливости озарился образ героини, не склонившей головы. Пусть "здравый смысл" назовет ее фанатичкой, безумной, чудной. Все равно "дерзновенность", "безумство храбрых" (так называли это в разное время великие писатели) выше всех остальных качеств на всемирной и вечной шкале человеческих достоинств. В финале рассказа "глухие рыдания бури" звучат как реквием - словно природа, весь мир оплакивает одну из своих славных дочерей. Гаврилов так и не смог понять силу, которая двигала всеми поступками "барышни сердитой", но он никогда не сможет и забыть ее образ. Это - победа "чудной" в перспективе всечеловеческого, общеисторического времени.

Но в рассказе упомянута дата: 1874 год; действие его относится к ближайшим после этой даты годам. А именно тогда начиналось массовое "хождение в народ". Тысячи юношей и девушек тогда воодушевляла одна вера: вера в народ, чувство вины перед ним, страстная ненависть к его угнетателям, желание вывести его из мрака к свету. Они были первыми. На них правительство обрушило карательные акции, многие были схвачены и брошены в тюрьмы, состоялись судебные процессы с сотнями обвиняемых. Но была горькая ирония, сопровождавшая "хождение в народ". Ирония жизни, ирония истории. Народ (крестьяне в массе своей) не понял, не принял этого движения. Более того, видел в народниках "ряженых", "господ", чужих, часто встречал их враждебно. Нередко мужики, как горько замечал Короленко, не ведая, что творят, сами "тащили лямкой своих защитников в тюрьму". Перед молодыми людьми вставали мучительные вопросы.

Многие из них народа просто не знали, для них это был Magnus Ignotus, Великий Неизвестный. Влекомые идеей, чистым порывом, они впервые сталкивались с народом не книжным, а реальным: с крестьянами в местах ссылок, а некоторые еще по пути туда с теми же крестьянами, одетыми в солдатские или жандармские шинели. Многие становились в тупик перед первыми же противоречиями; не знали, как отнестись к тому, что не укладывалось в простые формулы. Оказавшись в тюрьме или ссылке, они пытались осмыслить совершившееся, ожесточенно спорили о правильности или ошибочности избранных путей. Часть видела выход в революционном сектантстве, террористической деятельности. "Революционеры без народа" - назовет их Короленко.

В рассказе Короленко - отголоски этих споров, которые вели его товарищи по ссылкам. Короленко в "Чудной" осмыслял эти вопросы как художник. В рассказе проблема взята во всей сложности: тут и озаренная огнем огромной убежденности несгибаемость революционерки, и бессознательная тяга простого человека к ее правде, и боль от непонимания народом своих защитников, и оторванность революционеров от народа.