Читать онлайн «Домик в Коломне». Страница 13

Все наводило сладкий некий страх

Мне на сердце;

Пушкин идет дальше и показывает христианскому миру ущербность этого страха, поскольку он знает, что в совершенных образах языческого искусства заложен огромный потенциал вдохновения:

… и слезы вдохновенья

При виде их рождались на глазах.

Тонко чувствуя гармонию, красоту, совершенство творений древних, Пушкин понимал ханжеское лицемерие Церкви, стремящейся придавить тягу человека к творчеству, в процессе которого он становится богоравным и боговдохновенным. Отсюда — «бесов изображенья» под его рукою превращаются в «чудесные творения».

Другие два чудесные творения

Влекли меня волшебною красой:

То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой —

Был гневен, полон ,

И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный,

Сомнительный и лживый идеал —

Волшебный демон — .

Видимо, речь идет о статуях Апполона и Венеры, — говорится в примечаниях издания Томашевского (Ист.34, с.512). Посмотрим, так ли это?

Столь упрощенное представление образов пушкинской поэзии, по-моему является следствием занижения меры понимания Пушкиным глубинных основ древнегреческой мифологии, особенно тех ее сторон, которые раскрывают психофизиологическое воздействие на личность в Древней Греции некоторых культов политеизма. Ведь Пушкин дает описание не столько внешних, сколько внутренних черт «идолов», а также их способностей воздействовать на психику человека. Но если в отношении первого «идола» поэт выразился достаточно определенно в части внешних примет — «Дельфийский идол» (это и позволило комментаторам дать ему имя Аполлон), то отсутствие ясных внешних примет в отношении и сладострастного волшебного демона легко ввело, по-моему, комментаторов в заблуждение. Женообразный, но не женский, да и демон — «идол» мужского рода. Венера — богиня красоты — им быть не могла. Тогда кто же? Если Аполлон — действительно бог «силы неземной», то Дионис — бог избытка сил. Да, в политеизме древних язычников, более глубоко, по сравнению с политеизмом, отражавшем природу человека, был и такой бог, помогавший вместе с другими богами нашим далеким предкам более гармонично, т.е. на созидательном, а не разрушительном уровне разрешать естественные противоречия, заложенные в самой природе человека.

Для раскрытия этого тонкого момента психофизиологической природы человека, обратимся к книге врача В.Вересаева «Живая жизнь» (Ист.35, с.54-55). «Эллины хорошо знали, что кратковременное безумие способно спасать людей от настоящего длительного безумия: кто противится дионисийским оргиям, тот сходит с ума».

«Эллинские боги — Аполлон и Дионис имеют действительно некоторое отношение к нашей психике и духовной (то есть культурной) жизни, — пишет врач-психиатр Е.Черносвитов („Мы устали преследовать цели…?“ О психических эпидемиях и некоторых тенденциях в культуре"). В философию понятия аполлоновского и дионисийского типа культур и двух начал бытия ввел, как известно, Ницше. Аполлоновское — светлое, рациональное, гармоничное начало. Дионисийское — темное, экстатико-оргазмическое, хаотическое. Когда царит Аполлон — в мире ясность, красота и покой. При правлении Диониса — звучит козлиная песнь и наступает всеобщая трагедия (козлиная песнь и есть по-гречески „трагедия“). При Дионисе мир становится реальностью постоянного восторга, опьянения, безудержного смеха, оргазма, люди не перестают чувствовать себя сильными и испытывают прилив все новых и новых сил, дух на подъеме, то ли в эйфории, то ли в экзальтации. Ясно, что такая „реальность“ для нашего мира есть потусторонность или сюрреальность, где постоянно могут пребывать лишь наркоманы и перверстные (извращенные) субъекты. Дионисийство — лишь одна сторона, отлично обнажающая в художественной, естественно, форме механизмы общественных психических эпидемий.» («Наш современник», 10, 1989). Эпидемий, которые обрушились в наше время на современное молодое поколение. Прекрасно понимая опасность этих явлений, Пушкин уроками своей школы в образной, художественной форме раскрывает психологическое содержание воздействия дионисийства на молодое поколение и как бы предупреждает о возможных последствиях увлечения «безвестными наслаждениями», поскольку «темный голод» разрушаемой психики утолить ими невозможно. Расплатой увлеченным «безвестными наслаждениями» всегда будут «уныние и лень», а психические силы, растраченные понапрасну, превращают творческий потенциал молодости в «тщету». Отсюда у Пушкина следующие шесть строк:

Пред ними сам себя я забывал;

В груди младое сердце билось — холод

Бежал ко мне и кудри подымал.

Безвестных наслаждений темный голод

Меня терзал — уныние и лень

Меня сковали — .

Нет, молодость поэта не была тщетной. И хотя мы видим, что его слияние с мироощущением древнегреческих философов было настолько полным, что вряд ли могло быть понято и принято его современниками, уроки его школы не должны пройти бесследно для его потомков, ибо все его творчество пронизано светлым, гармоничным началом.

Поразительные по краткости и точности изображения тех, кого Церковь в первые столетия своего существования представляла человеческому сознанию в образе «идолов». Для восстановления целостности мировосприятия читателя Пушкин пользуется, казалось бы, несовместимыми эпитетами, которые, однако, благодаря его образно-логическому языку не режут нашего слуха: «лживый, но прекрасный», или «полон гордости ужасной». Наверное, только самому Богу под силу столь тонкое понимание сложного и противоречивого духовного мира политеизма древних язычников.

Уроки Пушкина кратки, но точны, опрятны и выразительны. Сейчас, когда многим непонятно, почему наше общество и особенно молодежь вдруг захлестнули волны психических эпидемий (наркомания, токсикомания, алкоголизм, секс и все виды музыкального фанатизма), можно напомнить, что бога избытка сил Диониса всегда сопровождали другие эллинские боги, такие, например, как Сизиф — гений плутни, подлога и мошенничества; Ламния, прятавшая глаза, чтобы не видеть всеобщего бесчестия; Меретрикса — покровительница разврата; Тидей, съевший мозги Меланипа и покинутый Минервой; Пацифая — занимающаяся скотоложством, и др. Их современные ипостаси, грубо вторгаясь в нашу жизнь через средства массовой информации и прежде всего телевидение, в отличие от кратковременных Дионисийских оргий, которые чисто физиологически разряжали тоску, ужас и отчаяние, накапливающиеся в душе человека, являются уже своеобразным механизмом провоцирования и поддержания в обществе длительного и устойчивого состояния безумия толпы, в которой человек всегда одинок. Зачем это нужно? — спросит читатель. Да затем, чтобы отвлечь каждого отдельного человека от решения надвигающихся социальных проблем и тем самым парализовать общество в целом, лишить его способности активно и коллективно противостоять проявлениям социального зла. Чувство одиночества в толпе опаснее чувстства одиночества, которое испытывает человек, оставаясь наедине с собой. И Пушкин передает это точно:

Средь отроков я молча целый день

Бродил угрюмый — все кумиры сада

На душу мне свою бросали тень.

Боги древних греков в их сознании были живыми, духовно близкими самой природе человека. Воплощенные в мраморе, бронзе, золоте лучшими мастерами своей эпохи, они олицетворяли вечность красоты и совершенство подлинных кумиров человечества. Кумиры же современного сада проходят по жизни словно тени, скрывая от человека свет подлинного искусства и разрушая его психику. Они не могут быть эталоном красоты и совершенства, и потому их образы не оставят следа не только в памяти Человечества, но и в памяти даже одного поколения. Их духовная пустота служит топливом, с помощью которого поводыри толпы извлекают деньги даже из навоза.

Пушкин переводами Гомера не занимался, хотя, по-моему мнению, он мог бы быть подлинным союзником мыслей великого слепца, ибо всю свою жизнь боролся за ясность и чистоту слов, поскольку понимал, что четко очерченные понятия людей объединяют, а слова-хамелеоны, дающие возможность совершать подмену понятий, разъединяют. Вероятно, Первый Поэт России владел , но будучи художником-творцом, тайну эту он раскрыл не переводами, а всем своим творчеством. Вот почему его не мог удовлетворить перевод «Илиады», сделанный Гнедичем:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,

Боком одним с образцом схож и его перевод.