Читать онлайн «Коммерция (август 2007)». Страница 43

А книга и в самом деле весьма выразительна. Написанная сразу после 11 сентября, она начинается с вопроса, заданного с экрана телевизора всей Америке испуганной женщиной на фоне оседающей пыли над Нижним Манхэттеном: «Why do they hate us?» -и в этом вопросе слышна трагическая растерянность всех американцев, вдруг осознавших непреложный факт пугающей и наглядной ненависти. На вопрос «Почему?» авторы книги Зиауддин Сардар и Меррил Вин Дэвис пытаются четко и подробно ответить, разбирая взаимоотношения Света Нового и Света Старого на протяжении последних двух столетий.

Количество причин для ненависти впечатляет. Однако то, что Why Do People Hate America? написана и опубликована в Америке, является блестящим комплиментом американской демократии и американской утопии. Особенно на фоне 11 сентября, приведшего к повсеместному росту национализма. У нас, во всяком случае, подобное вряд ли возможно, и даже старая книжечка маркиза де Кюстина вызывает у подавляющего большинства интеллигенции приступ ярости, так как покритиковать самих себя изнутри можно и даже нужно, но задуматься о том, почему люди ненавидят Россию, - это же преступление против нашей всемирной отзывчивости. Честно говоря, грехов у России собралось бы не меньше, чем у Америки, то есть не меньше, чем у всякой империи, но нас-то все любят. Это же объективная истина, что Россия большая и добрая. А кто не любит, тот просто клевещет, полячишки там всякие, англичане и прочие национальные меньшинства.

В конце книги авторы разумно замечают, что «никто в действительности не хочет ненавидеть американцев. Кто же хочет ненавидеть Дензела Вашингтона или Сидни Пуатье, Хэлли Берри или Вупи Голдберг, Мохаммеда Али или Тайгера Вудса, Джона Стейнбека или Артура Миллера, Гора Видала или Сьюзен Зонтаг? Предметом ненависти большинства людей является «Америка», то есть политическое единство, для которого характерны авторитарное насилие, двойные стандарты, зацикленность на себе и историческая наивность, отождествление себя с миром». Несмотря на то что они разбирают культурную экспансию Америки, о живописи в книге нет ни слова, хотя о торжестве американского, нью-йоркского в первую очередь, искусства на международной художественной сцене после Второй мировой войны можно было бы сказать многое. Как о том, что абстрактный экспрессионизм и поп-арт стали своего рода идеологическим оружием, не менее действенным, чем першинги и макдоналдсы, так и о том, что никто не хочет ненавидеть Поллока и Энди Уорхола. Американцы, однако, сами понимают, что, несмотря на все успехи второй половины XX века, изобразительное искусство - не самая сильная их сторона. Особенно то, что относится к первым двумстам пятидесяти годам истории Нового Света.

Скромность похвальная, хотя американская живопись вообще-то очень интересна. Выразительны портреты и пейзажи XVIII - начала XIX веков, этакие парсуны-примитивы, запечатлевшие недоверчивый взгляд квакеров на самих себя и окружающий мир. Вполне виртуозны Гилберт Стюарт и Бенджамин Вест, овладевшие живописностью на уровне европейцев, с их очень эффектными портретами. Пейзажистов середины XIX века вроде Черча, Коула, Кенсетта и Бирштадта всегда красит экзотичность того, что они изображают, так же как и жанристов этого времени, так что Бингем и Хан занимательны не менее, чем Леонардо Ди Каприо в «Бандах Нью-Йорка», притом что гораздо более подлинны. Уинслоу Хомер и Томас Икинс оба большие художники с очень ярко выраженным американским характером, раздражающим и привлекательным в одно и то же время, как вообще раздражающе привлекателен для европейца образ янки, здорового и сентиментального. Хорош и салонный импрессионизм: Сарджент, Мери Кассет, Хассам и Сесилия Бо, американские парижане с их страстным желанием слыть и быть космополитами и живописью, похожей на раздавленные эклеры: дамы в шляпках, бантах и рюшах, ворох кремовых мазков. Замечательна «школа мусорных ведер», Беллоуз и Слоан, отлично изображавшие жизнь мегаполиса начала прошлого века. 20-е-30-е годы, время Великой депрессии, на картинах Эдварда Хоппера, Пола Кадмуса и Гранта Вуда выглядят не менее стильно и оригинально, чем в романах Фолкнера и Фицджеральда. Классику послевоенного авангарда уже и защищать не нужно, Поллок, де Кунинг, Уорхол, Лихтенштейн, Кляйн и Ротко всеми признаны, всеми почитаемы, всеми любимы.

По музеям американского искусства, существующим только в Америке, ходить поучительно. Не обязательно все время сравнивать, думать о том, кто лучше, кто хуже, подмечать вторичность и подражательность. Американцы не итальянцы и не французы и сами это понимают. Тем и хороши. Идея устройства ретроспективы американской живописи в России крайне полезна, тем более что в нашей истории множество параллелей, о которых мы не очень часто задумываемся, и американское искусство с искусством русским иногда выглядят как близнецы-братья. Новая русская живопись, порождение петровских реформ, возникла чуть ли не одновременно с американской, около трех столетий назад. Они происходят от одного и того же семени и зачаты примерно одним и тем же способом: через искусственное оплодотворение европейскими образцами. Но если в Петербурге, отвоеванном у шведов, это семя было брошено в приют убогого чухонца, то в Америке оно излилось в голую в культурном смысле землю Манхэттена, у индейцев купленную за двадцать четыре доллара. Совпадений масса, и пластическое чувство обоих народов удивительным образом схоже вплоть до сегодняшнего дня.

Сходство, проникнутое множеством тончайших различий. Первые портреты американских переселенцев до боли напоминают работы ярославских безымянных портретистов. Альберт Бирштадт, хваленый певец красот американской природы, - вылитый Шишкин, с которым его роднит дюссельдорфская закваска, а отличает лишь гористость ландшафтов супротив русской покатости. Фредерик Сэкрайдер Ремингтон, лучше всех остальных американских живописцев изображавший лошадей и ковбоев, просто двойник нашего Верещагина, столь же виртуозно унылый в своем прославлении американского движения на запад, сколь Верещагин уныло виртуозен в гимнах русскому продвижению на восток. Бронзовая скульптура Джеймса Эрла Фрэйзера, изображающая конного индейца, неотличима от бронзовых казаков Лансере, полюбившихся в последнее время новорусским коллекционерам, а живописность Джорджа Беллоуза, столь же почитаемого американцами, сколь Репин почитаем россиянами, имеет много общего с величавой неуклюжестью Ильи Ефимыча. Уистлер недаром родился в Петербурге, а лучшие полотна Сарджента вполне схожи с худшими полотнами Серова, у которого совсем плохих полотен, впрочем, не бывало. Экстравагантная Джорджия О’Киффи со своими черепами чем-то сродни нашей амазонке Гончаровой, и список этот можно длить до бесконечности. Ведь, в сущности, размах сталинских полотен соцреализма ужасающе похож на гигантизм американского абстрактного экспрессионизма 50-х годов, несмотря на всю идеологическую разницу. Недаром и наш соцреализм, и их абстрактный экспрессионизм выступали в роли пропагандистского оружия. А шедевры Энди Уорхола тем и милы сердцу русского человека, что напоминают ему привычные лозунги «Слава КПСС», но кпсс там нежно заменен банкой кока-колы. Отечественный концептуализм ни на что кроме Нью-Йорка и не ориентируется, а Джефф Кунс отличается от Виноградова с Дубосарским только тем, что американец один, а русских - двое.

Впрочем, многого в заокеанской живописи нет. Нет, например, у американцев иконописи, нет «Явления Христа народу», нет «золотой осени крепостного права» Венецианова и Сороки, нет и не могло быть «Мира искусства». Зато полно черных квадратов и красных треугольников, лучше-хуже, не принципиально. И есть замечательная картина, небольшая, всего 19х30 см, «Наше знамя в небе» Фредерика Эдвина Черча 1861 года. Главное мистически-религиозное откровение на выставке, вариация на тему лермонтовского «И в небесах я вижу». В русской живописи ничего подобного не было до Эрика Булатова: над чернеющим лесом горят кроваво-красные облака, превращающиеся в широкие угрожающие полосы, и сквозь них проглядывает квадратик голубого неба, и в нем звезды, и красное отливает золотом, и все торжественно и страшно, и столь все выразительно, что даже теряешься, непонятно становится, ироничен Черч или серьезен. Патриотический закат ширится, растекается, заливает пурпурным блеском пространство выставки, и уже не важны портреты, пейзажи, бытовые сценки и абстрактные композиции, все это мелочное искусство, пурпур и блеск сосредотачиваются в грандиозности самой большой картины выставки, 3,5х6,1 м, в «Пловце в тумане экономики» Джемса Розенквиста, по композиции идентичном композиции старого герба Большой печати Америки с его орлом и надписью E Pluribus Unum («Из многих - единое»), и странно двойственен смысл этого огосударствленного поп-арта, и совершенно не понятно, патетична ли ирония Розенквиста и иронична ли его патетика. Вот он, вот он, Новый Свет!