Читать онлайн «Дача (июнь 2007)». Страница 12

На мой взгляд, это будет не очень «милый и симпатичный русский народ», но это будет - наконец - деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям.

Он не скоро задумается над теорией Эйнштейна и научится понимать значение Шекспира или Леонардо да Винчи, но, вероятно, он даст денег на опыты Штейнаха и, несомненно, очень скоро усвоит значение электрификации, ценность ученого агронома, полезность трактора, необходимость иметь в каждом селе хорошего доктора и пользу шоссе.

У него разовьется хорошая историческая память и, памятуя свое недавнее мучительное прошлое, он - на первой поре строительства новой жизни - станет относиться довольно недоверчиво, если не прямо враждебно, к интеллигенту и рабочему, возбудителям различных беспорядков и мятежей.

И город, неугасимый костер требовательной, все исследующей мысли, источник раздражающих, не всегда понятных явлений и событий, не скоро заслужит справедливую оценку со стороны этого человека, не скоро будет понят им, как мастерская, где непрерывно вырабатываются новые идеи, машины, вещи, назначение которых - облегчить и украсить жизнь народа.

Вот схема моих впечатлений и мыслей о русском народе.

Изданы дневники классика «советской истории» Исаака Минца

Исаак Израилевич Минц родился в 1896 году в семье местечкового лавочника. О дореволюционном периоде его жизни известно мало. Сам Минц любил рассказывать красочные эпизоды из своей молодости, все они не выдерживают критики. Например, по его версии, он окончил классическую гимназию и пытался поступить на ма- тематическое отделение Петербургского университета, куда его якобы не взяли «из-за еврейского происхождения». Тем не менее Минц, несмотря на подобное надругательство, всю жизнь следил за математической литературой.

На самом деле, Минц учился в харьковской фельдшерской школе, куда попал после учебы в городском училище, а может быть, хедере. Уровень его математических знаний хорошо иллюстрирует следующее воспоминание ученика.

«Однажды я захожу к Минцу, он сидит за огромным письменным столом, заваленным книгами, рукописями, авторефератами, и заполняет квитанции на оплату электроэнергии. Подняв голову и увидев меня, он как-то растерянно спрашивает: «Саша, сколько будет 5 и 6?» Я, решив, что он шутит, ответил тоже в шутливом тоне: «12». Он тут же записал эту цифру, а затем, глядя мне в глаза, удивленно говорит: «Так много?» И мне стало неловко за свою шутку».

Минц действительно покупал книги советских математиков и даже иногда что-то цитировал оттуда. Делалось это в контексте академических интриг - для поддержания реноме ученого среди многочисленных академиков-математиков и академиков-физиков. Примерно так же Минц разбирался в гуманитарных дисциплинах. Даже в отредактированном издании его дневников, Талейран путается с Тамерланом а Маколей с Макиавелли. Правда, хорошая память и актерские данные в данном случае позволяли ему имитировать образование более успешно. Он мог выучить наизусть цитату или латинское изречение, удачно рассказать исторический анекдот.

В то же время, нельзя считать Минца человеком невежественным. Он знал английский язык (что, видимо, и спасло его от 37-го года) и обладал некоторым литературным слогом - на уровне профессионального журналиста. У него никогда не было презрения к интеллигенции, и он правильно ставил ударения. Можно сказать, что он испытывал некоторый комплекс неполноценности по отношению к образованным людям и стремился перед ними отчитаться в собственной эрудиции. Будучи в Америке, уже пожилой Минц, узнав, что делегация посетит родину какого-то местного поэта, выучил наизусть его стихотворение и процитировал под памятником, заявив, что с младых ногтей увлечен американской поэзией. Точно так же он стремился себя вести в любой культурной терра инкогнита, будь то Чехия, филология или кристаллография.

Считается, что Минц весной 1917 года вступил в партию Ленина. Это весьма маловероятно. По ряду косвенных признаков можно предположить, что он был анархистом или эсером и переметнулся к большевикам не раньше 1918 года. Это достаточно стандартный ход, как, впрочем, стандартно и его последующее замалчивание.

Коронным номером Минца-рассказчика были многочисленные байки о службе комиссаром во время гражданской войны. В основном, Минц рассказывал, как пил самогон и читал Шевченко по-украински, дабы расположить к себе червонное казачество. На самом деле, функция комиссара заключалась не в агитации красноармейцев, а в надзоре над военспецами. В бой войско вел военспец, и речи перед строем произносил тоже военспец. Комиссара бойцы не видели и не знали в лицо. Это чекист при штабе, пишущий ориентировки на своего командира и обладающий правом по первому приказу сверху - а в критическом случае и по своему усмотрению - командира арестовать. Начальный этап комиссарской карьеры Минца известен плохо, он сразу начинает службу с должности дивизионного комиссара, затем становится корпусным комиссаром и в 1923-1925 годах служит комиссаром в Академии воздушного флота.

Одновременно в 1923 году Минц поступает в Институт красной профессуры, то есть техникум коммунистических агитаторов. Здесь начинаются некоторые странности, требующие внимательного изучения. Наш герой выучивает английский язык и начинает публиковать работы по истории гражданской войны, причем не на Украине, где он служил, а на Севере, в зоне британской оккупации. В 1926 году выходит его статья «Эсеры в Архангельске», затем «Англичане на Севере». Минц становится замдиректора по заведыванию историческим отделением Института красной профессуры и одновременно занимает еще несколько должностей, включая должность преподавателя англоязычной секции международных ленинских курсов, подготавливающих кадры Коминтерна. В чем причина такого быстрого карьерного роста, не ясно. Одним из слушателей Минца является Гарри Поллит, тогда член Политбюро коммунистической партии Великобритании. В начале 30-х Минц становится руководителем проекта «История Гражданской войны» и сближается с Горьким, а затем, с его подачи, с основными членами «английской группы» - закрытого кружка советской интеллигенции, странным образом не тронутого сталинскими репрессиями 30-х годов. Это Алексей Толстой, Корней Чуковский, Самуил Маршак и др. По рассказам самого Минца, он был переводчиком при встрече Горького с Гербертом Уэллсом в 1934 году. Насколько это соответствует действительности, надо смотреть отдельно. Уровень достоверности рассказов Минца хорошо иллюстрирует следующая дневниковая запись.

«Я был на даче А. М. Горького в 1937 году, когда он принимал Куприна. Тяжело было слушать и еще тяжелее видеть А. И. Куприна таким постаревшим, больным, слабым…»

Напомню, что умирающий Куприн был привезен в СССР в 1937 году, а Горький умер в 1936-м. Это не свидетельствует о ложности дневника - запись была сделана через 40 лет после событий, - но хорошо квалифицирует знаменитые устные рассказы советского историка.

В 1935 году Минц получает степень доктора исторических наук, минуя степень кандидата и без защиты диссертации. В 1939 году он становится членкором, а в 1946 году академиком АН СССР.

Дневниковые записи Минца - именно из-за недостаточной культурности автора замечательный материал для историка. Хорошо виден неотрефлексированный быт «советских небожителей». Как жили, о чем говорили в этой фантастической среде полулюдей-полуживотных.

Вот запись от 1942 года. В стране страшная война, каждый день уносящая тысячи жизней, в тылу голод, разруха. А в английском салоне хорошее вино, шоколад, тушенка-сгущенка, патефон и разговоры о высоком. Сидят в роскошном номере гостиницы «Москва» «советский Киплинг» Николай Тихонов, «шекспирист» Маршак, ученик Резерфорда Капица, беседуют.

«Тихонов влюбленно рассказывал о Ленинграде. Говорил, что жители переносят все лишения, сознавая все значение событий. Кажется, никто бы не удивился, если бы увидел на улицах города товарища Кирова, - так все здесь героично. Борис Львович Бродянский рассказывал Тихонову, как встретил на улице голодающего старика. Шел как-то нервно, а потом вдруг свалился. Голодающие, как и утопающие, разводят руками, словно пытаются выплыть. Бродянский поднял старика, помог ему пройтись, дал ему кусочек хлеба. Старик совсем оправился. Бродянский проводил его до двери квартиры, - оказалось недалеко. Пожав руку Бродянскому, старик сказал: а знаете ли, молодой человек, имя нашего города? Героический Илион!

Оказалось, старик преподавал античную историю. Бродянский быстро нашелся и ответил ему: да, но троянского коня мы не пустим к себе.

Тихонов хочет писать поэму об обороне Ленинграда… Жаловался, что в Ленинграде нет художников, которые бы передали облик чудесного города-героя…